Содержание: | Ухмырье | В Сумерках Разума | Провинциальные Хроники | Злые Песни Подмосковного Леса | Бордюристан | Рассказы | Стихи | Поэмы | Нид | Статьи | Тезисы и афоризмы | Творческие люди вокруг |

УХМЫРЬЕ

Сборник рассказов

Небольшое авторское предисловие.

Хочу сразу сказать: к реальным событиям, местностям и лицам данная книга не имеет абсолютно никакого отношения и все возможные совпадения прошу считать абсолютно случайными. Хотя, если честно признаться, в процессе написания я пользовался отдельными фактами из истории своего родного города. Но в этом ничего страшного и криминального нет – Стивен Кинг, например, про свой родной штат Мэн ещё и не такие пакости пишет – и ничего, его там весьма даже любят, ценят и понимают. Положительных героев в книге почти нет – не считая несчастных влюблённых из рассказа «Конец медового месяца» и мальчика Саши, уехавшего от доставшей его обыденности неизвестно куда в «Романтике ж. д.».Фактически это не сборник, а маленький роман в рассказах- все они объединены одним местом действия, городом В*****ск, а в последнем вдруг выясняется, что и одними главными героями. До эпилога те прячутся за кулисами, зато уж потом- являются на сцене во всей своей чудовищной красе. Как это писалось? Да просто! Увидел, например, однажды, как полупьяный быковатый тинэйджер, злобно матерясь по-американски, колотил башмаками по дверям лифта, потому что тот был занят – и вот, пожалуйста, готов совершенно, по-моему, дикий рассказ «Лифт». Особенно эпиграф к нему удался. А вот творение «Море волнуется» посвящено пресловутой Южной Водозаборной Системе. Надеюсь, что там достаточно ясно изложено моё к этой системе отношение. Много гротеска. В «Двери в Изнанку Мира» все людские нехорошие мысли и порывы, все «чёрные технологии» оборачиваются вдруг дерущимися в трясинах чудовищами, а в конце- раздирают буквально в клочья попавшего к ним человека. Ещё- довольно много опечаток: когда писалась книга у меня не было компьютера и я частенько просил распечатывать рассказы своих друзей и знакомых. Со временем, надеюсь, я выловлю все описки и опечатки из текста, а затем- беспощадно ликвидирую. Многие говорили, что книга эта весьма скандальна. Не спорю- действительно скандальна. Но согласитесь всё же: наш мир не всегда безоблачен и иногда наползают вдруг такие зловещие чёрные тучи, что и жить не хочется. О чём и написал.
Итак – читайте «Ухмырье» и от души желаю чтобы с вами подобного не случилось.

Всегда мысленно с вами. Денис Елисов.

УХМЫРЬЕ. (Пролог)

Прямо посреди Кремиченского леса простиралось некогда болото, именуемое Тыгдымхыр, что означало на языке древних: "Здесь окончится путь твой". А внутри того болота возвышался холм, где стояли корявые, высохшие стволы деревьев, погибших некогда, а позже увешанные тушками мелких животных. На самом же темени холма была поляна, - там не росли ни мох, ни трава, ни, даже, плесень и ядовитая бледная грибница. Лишь только выбеленные солнцем и ветрами кости многочисленных жертв громоздились у подножия смолисто-черной каменной глыбы с въевшимися намертво пятнами засохшей крови. И иногда казалось, что даже в самый ясный и солнечный день простираются вокруг монолита тёмные лучи лютой вселенской ненависти. Ибо говорили, что монолит этот – обломок чёрной звезды, рухнувший в болото много тысячелетий назад. А звезда та некогда поглощала весь свет вокруг себя, исторгая лишь абсолютный мрак. Сей чёрный осколок венчал устрашающий идол, отлитый из багрового сплава, ныне забытого. То был Хмыр, свирепый, злобный и кровожадный бог войны – кумир дикого племени Бупунов, саму память о которых давно смыли воды Леты с пыльных скрижалей Истории.
И дважды в месяц: в новолуние, а также в час полной Луны - с холма в болото текли ручьи - ручьи жертвенной крови, за долгие столетия успевшие проложить себе русла в плотной глинистой почве. Река, рассекавшая топь, принимала в себя эти ручьи, и воды её до самого устья были окрашены багровым. "Гхрэир Мтшэн" - звали дикари реку и означало это: "Поток Разбав-ленной Крови". В те времена ещё не вымерли в ней пираньи, и редкий смельчак отваживался выкупаться в реке или перейти её вброд.
Дик, зловещ и страшен был мертвый лес на болоте вокруг холма. Его темные, как будто обугленные стволы треснули и изогнулись в припадке предсмертной агонии, и зияющие черно-той дупла их были ртами и пастями, зашедшимися в беззвучном отчаянном крике. И звали Дикие место это: и холм, и лес вокруг - "Хмыр Ксту Пнои" - Место жертвы Хмыру, Ужасному и Свирепому, в Ночи зарождения Луны и в Ночи полнолуния.
И тысячи раз зарождалась и умирала Луна, и тысячи раз кровь багровыми ручьями стекала в Гхрэир Мтшен, и снег покрывал мертвый лес и снова таял под солнцем. Изгнаны были кровожадные Бупуны, и даже памяти, кроме смутных преданий, не осталось от них. И жили по берегам другие народы, после же и они частью ушли, частью смешались с новыми – русоволосыми пришельцами с юго-запада. И еще тысячу раз на болоте выпадал и таял снег, и за время это повергнут был Хмыр, Ужасный и Свирепый, со своего черного постамента и исчез в неизвестности. Монолит же - осколок вселенского мрака - неспешно засосала в себя сырая и чавкающая болотная почва, ибо и он тоже повергнут был с вершины холма полночных жертвоприношений.
Сами же имена тех мест, некогда так зловеще звучавшие на шамкающей и хрипящей речи Бупунов, переиначили русоволосые по-своему, начисто забыв и растеряв под пластами времени их древний троглодитский смысл. И стал багровый Гхрэир Мтшэн журчащей по камням Кремиченкой, а на осушенном Тыгдымхыре встал прекрасный город из разноцветных камней и бетона: юный град с прямыми как стрелы улицами, с тенистыми парками и скверами, с цветущими яблонями на бульварах. И асфальт победил болото, а высотные многоэтажные дома попрали вековые трясины своими мощными фундаментами. Покорно течет сильно усохшая речка глубоко под землей в каменных трубах, а наверху, на просторных площадях и бульварах, гуляют и радуются жизни обитатели юного града.
Но порой замечают они, что иногда, по ночам, за несколько часов до того, как осветится восток новой зарею, - вдруг гаснет на минуту мертвенно-белый свет городских фонарей и статуя, украшающая центральную площадь, приобретает во внезапно обрушившемся мраке как будто иные, первобытные и свирепые, - свои истинные очертания.
И вздрагивает и пошевеливается незаметно асфальтовая твердь: это там, глубоко под сплетением труб – городских жил и артерий, на дне высохшего болота, вздыхает в своем тысячелетнем сне осколок черной звезды – частица вселенского мрака. В такие ночи – ночи рождающейся Луны и полнолуния – особенно тоскливо и протяжно воют цепные псы в недале-ких сельских пригородах, а домашние ухоженные шавки в пятиэтажках тут же подхватывают их жуткую песню, заставляя в тревоге вскакивать с постелей своих сонных хозяев.
Это прошлое, вроде бы забытое и уничтоженное начисто, всё же просачивается своими холодными мёртвыми щупальцами в благоустроенный мир обыденной и привычной современности.

Лето 1999 г.

КРУГИ НА АСФАЛЬТЕ.

Всякий раз, кидая камень в воду,
Я обязательно попадаю в центр круга.
Конфуций.

I

Наш бегемот провалился в болото!
К.И. Чуковский.

Гараж есть место пребывания автомобиля. У Лехи Сабдыкова в нем была еще и мастерская и распивочная, а также место для интеллектуальных игр типа карт, домино или шашек. Ну а где ж отдохнуть всем организмом простому токарю в компании себе подобных, как не в гараже? Отдохнуть от дражайшей половины, которая в результате какой-то чудовищной мутации из полненькой симпатичной одноклассницы за тринадцать лет совместной жизни превратилась в толстую, прокуренную, крашеную перекисью стервозу.
И от сыночка, дебила-пятиклассника, и от бабушки его - тещи то есть. И от всех и всего.
– Леш, ну, на посошок...- с этими словами Дмитрий Николаевич, сосед по гаражу, потрепанный временем и водкой седой хмырь лет так за полтинник, не спросив ответа, разлил по стаканам оставшиеся сто пятьдесят.
– Николаич, твой дом - вон он - вышел из гаражей - и дома, а мне, блин, минут тридцать до дома пилить: через три квартала, площадь, да еще квартал вдоль пятиэтажек. - произнеся эту триаду, Леха аккуратно, двумя пальцами поднял стопку, а левой рукой - огрызок помидора на вилке.
– На посошок! Уф! - краткий выдох, - и выпил.
Самое главное на пути домой – без приключений перейти площадь. Мимо нее ну никак не пройдешь, разве что сделав огромный крюк через новостройки. Ибо площадь центральная лежит как раз на той самой короткой линии, что соединяет гараж Лехи Сабдыкова с его домом.
И, что самое обидное, перейти навеселе через эту самую площадь - ох как трудно: то привяжутся подвыпившие коротко стриженые парни, то панки какие-то, проклепанные, волосатые - откуда только берутся... А бывает и стражам порядка не понравится нетвердая походочка гражданина Сабдыкова, погрузят под белы рученьки в машину серенькую и... Тьфу, лучше не вспоминать. Особенно сцены наутро: спектакль одной актрисы, блин, - Алевтины, черти б ее побрали!
В этот раз приключилась особенно выдающаяся пакость. Леха вышел к площади и настороженно осмотрелся: никого, ни панков, ни стражей порядка. Неудивительно – ведь часы, те, что над стендом, с блекло намалеванным гербом города, высветили на зеленом табло: 3:05. Остатками не замутненного алкоголем сознания Леха отметил, - как раз три по ноль пять они с Николаичем за весь вечер, с восьми по полудни и съели. Правда, помог еще Серега из 37-го гаража, но это не в счет, да и хрен с ним. И с этой мыслью Леха вступил на площадь. Как раз посреди нее, прямо напротив огромной бронзовой статуи - обязательного украшения форума всякого райцентра, - вполовину раскуренная беломорина в зубах у Лехи внезапно зашипела и погасла. Машинально щелкнул зажигалкой, со второй попытки раскурил и...
И асфальт под ногой почему-то повел себя совершенно жутко, гнусно и непонятно. Он зыбко прогнулся, лопнул и, презрительно хлюпнув, поглотил Лехину правую ногу по самое колено. Запахло болотом. В лицо полетели липкие вонючие брызги. Реакция была моментальной: упершись руками о предательскую твердь - на какую-то секунду Сабдыков был похож на спринтера перед стартом – с пронзительным чавканьем вытащил увязшую конечность (при этом руки успели почувствовать прошедшую под асфальтом волну) - и побежал. Перед глазами плясали желтые ночные фонари, над головой – созвездия, а там, в голове, промеж ушей, гулко билось об затуманенные алкоголем извилины, емкое и все объясняющее слово: допился!
До дома он все-таки дошел, но, несмотря на количество прежде выпитого, сновидения его были непривычно коротки, омерзительны и как-то по особенному тревожны. В одном из них, насколько запомнилось, памятник на форуме превращался почему-то в зубастого лохматого неандертальца, с ярко выраженными надбровными кругами, и замахивался на Леху Сабдыкова огромным топором на длинной сучковатой рукояти, правда, не каменным, а бронзовым, как и весь памятник. А еще он бормотал нечто шипяще-угрожающее.
Разбудила Леху жена, вернее ее ругань:
-У-у паразит, чтоб твою мать! Джинсы еще носить и носить, - опять куда-то вляпался! И где дерьмо-то такое нашел?! - И так тринадцать лет... Тринадцать! Всю свою молодость этой пьяной мрази!
И так далее в таком же стиле.
-Заткнись, сволочь! - еще сквозь сон рявкнул Леха, и с трудом разлепил глаза. Перед глазами жена, Алевтина, потрясала его, Лехиными, грязными джинсами. Точнее говоря, грязной была только правая штанина, но зато как! По самое колено вымазанная зловонной болотной жижей с налипшими клочьями тины и щедро, как конфетти, посыпанная ряской. А что самое нелепое - и тина, и ряска были не привычного болотного цвета, а мертвенно-бледнющие и лишь слегка зеленоватые. Как будто росли, цвели и размножались не под июльским щедрым солнцем, а где-нибудь во мраке погреба или под бетонной плитой.
– А может под асфальтом?.. При этой мысли Леху аж покоробило всего под одеялом. Вчерашние смутные, полузабытые пьяные кошмары – увы, приобретали черты суровой похмельной реальности. В другой руке у Алевтины был правый кроссовок, но на него Леха изо всех сил старался не смотреть - так, - косился уголком глаза. Правильно. И не стоило.
Кое-как отбрехавшись от жены, одев запасные джинсы и опять-таки кроссовки, Сабдыков, на ходу закурив, пулей вылетел из подъезда - прямо в июльское воскресное утро. Обезвоженный спиртным организм настойчиво требовал жидкости, а именно - пива.
Уже возвращаясь от ларька, сделав пару-тройку объемистых живительных глотков, присел Леха на лавочку в сквере. Бутылка «Посадского» в руке, другая – в пакете. Жить становилось лучше, и главное – веселее. Мелькнула идея: а площадь-то – вон она. Злополучная. Всего-то метров пятьдесят. Может, пойти, посмотреть, как там и что…
Пошел. Посмотрел… Откупоренная бутылка из внезапно обмякшей руки выпала на тротуар и янтарная жидкость растеклась через горлышко бесформенной амебообразной лужей. Напротив бронзовой статуи, там, где вдоль всей площади нарисована жирная белая линия, в асфальте была вмятина.
Нет, даже не вмятина – это больше напоминало застывшую на морозе полынью или большую рыбацкую лунку с припорошенными снегом неровными краями. Только заместо снега и льда был асфальт, а по нему во все стороны волнами расходились круги, как от брошенного в воду кирпича. И круги те были совершенно неподвижны.
К полудню асфальт полностью разгладился.

II

И побежал на скотный двор,
Чтоб там проверить свой прибор.
Из подросткового нецензурного фольклора.

Я видел акул за кормою,
Акулы глотают слюну…
Наутилус Помпилиус.

К вящей радости жены, Леха целый месяц не прикасался к спиртному. Вернее сказать – ровно четыре недели. В пятницу на заводе им наконец-то отдали трехмесячные долги по зарплате, а в субботу Сабдыков метнулся на утренней электричке в столицу, и уже к обеду приволок с како-то распродажи глянцевую, с разноцветными кнопочками, автомагнитолу в пластиковой упаковке с ненашими буквами.
А где-то в полшестого вечера, то есть в семнадцать тридцать, Леха направлялся в гараж, чтобы опробовать долгожданную покупку на своих раздолбанных «жигулях».
На автобусах Сабдыков не ездил. Дело в том, что автобусные остановки в городе были с каким-то нечистым умыслом так расположены, что от дома до ближайшей – семь минут ходьбы, а от гаража до ближней к нему – ровно девятнадцать минут двадцать три секунды точным размеренным шагом Алексея Дмитриевича Сабдыкова. Автобус тот ждать – еще минут десять, так что нету в городском транспорте никакой выгоды, и Леха ходит пешком.
А в гараже выяснилось: пластиковая упаковка с ненашими буквами, кроме магнитолы и динамиков, содержит еще множество болтиков, шайбочек, и разноцветных проводочков. Их полагалось должным образом распределить, протянуть через весь салон, и затем присобачить к соответственным местам импортного агрегата и отечественного «жигуля». И вот только тогда, согласно прилагавшейся инструкции, все должно заработать.
Инструкция прилагалась на английском, арабском, хинди, тагалогском, и одном из финно-угорских языков. Нашлось там и несколько строчек на безобразно испорченном русском. Впрочем, это мог быть и диалект «поколения next», то есть тинэйджеров, а проще говоря – молодых холеных дебилов из телерекламы.
Часам к восьми магнитола успешно включилась, ожила, и на полную мощь всех своих децибел (надо же проверить ее прочность и возможности) выдала разухабистый отчаянный песняк из кабацко-трактирной лирики. Кассеты Леха предусмотрительно захватил с собой.
Многие виды рыб удачно ловят, приманивая их электрическим светом с кораблей. Рыбы, вскорости приплывшие к гаражу Сабдыкова, как нетрудно догадаться, явились, откликнувшись на звук.
И действительно – они сильно смахивали на двух каких-то чудовищных глубоководных рыбин, с течением внезапных суровых обстоятельств выплывших наверх, к солнечному свету: Дмитрий Николаич и Серега из 37-го гаража. Оба с одутловатыми распухшими лицами, под глазами круги, рты слегка приоткрыты, и при известной доле воображения, где-то возле ушей, за нижней челюстью, представлялись медленно вздувавшиеся и опадавшие жабры.
– Ну здравствуй, Алексей! Слышим, ты музыку себе новую прикупил… - вкрадчиво начал Дмитрий Николаич.
– Прикупил, - донесся Лехин голос откуда-то из-за автомобиля.
– Так покажи хоть, оценим покупочку…
Показал: и радио ловится, и музыка играет. Оценили. Рыбина по имени Серега из 37-го гаража внезапно обрела дар речи.
– Такую технику, Леха, сразу же обмыть надо, а то работать не будет, сломается нахрен.
– Я, мужики, уже месяц, как не пью… - произнося эту фразу, Сабдыков аж поежился от нахлынувших омерзительных воспоминаний о последствиях месячной давности пьянки в этом самом гараже.
– Но ради такого случая… - снова начал Николаич, - Такого удачного приобретения…
– Да завязал я, мужики, за-вя-зал! Поняли?
– Леша, ну жабры ведь сохнут…
Обмен мнениями в таком стиле длился минут пятнадцать, после чего собеседники пришли к консенсусу и дружно постановили: «ну уж только ради такого случая…».
Рыбьи морды изобразили предвкушение грядущего скорого неизбежного опохмела и отправились за водкой на Лехины деньги.

* * *

Вместо описания очередного гаражного загула приводится:

Параграф I. Перечень тостов и поводов выпить

№№ 1 За встречу (месяц не виделись).
2 За магнитофон (чтоб играл).
3 За радиоприемник (чтоб радио ловил).
4 За автомобиль (чтоб ездил).
5 За водилу (чтоб водил).
6 За колонки (чтоб громко и отчетливо воспроизводили звук).
7 За автомагнитолу в целом.
8 За Филиппины (страну, произведшую на свет автомагнитолу)
9 За Алексея Дмитриевича Сабдыкова (потому что хороший мужик).
10 За токарей (потому что хороший мужик токарь по профессии).
11 Желаю чтобы все... (без комментариев).
12 Уф! (резкий выдох – самый короткий русский тост).
13 Уф! (-//-//-//-//-//-//-)
14 Уф! (-//-//-//-//-//-//-)

Серега из 37-го гаража не выдержал, окуклился и уснул.

15 За Серегу из 37-го гаража (который окуклился и уснул).
16 На посошок. (а ведь водка еще осталась!)

Параграф II. Закуска

№№ 1 Помидоры свежие, 5 штук.
2 Огурцы малосольные, 9,5 штук. (половину огурца кто-то откусил).
3 Хлеб черный, 1 буханка.
4 Соль, 1 солонка.
5 Вода простая из-под крана, 1 бутылка 1,5 литра.
6 Сигареты и папиросы. («Пегас», «Прима», «Беломорканал»)
7 Воздух (чтобы делать «Уф!» – краткий русский тост).
8 Рукав (без комментариев).
Параграф III. Застольные беседы.
Между тостами №№
1-2 Между первой и второй перерывчик небольшой!
2-9 Об импортной технике, магнитофонах, Филиппинах и автомобилях.
9-11 О деньгах, зарплате и работе.
11-15 О политике.
15- 16 О женщинах, женах, которые ждут и вообще, пора домой.
После 16-го: Кто Серегу из 37-го гаража домой потащит?
– Ты, Николаич, он живет через дом от тебя, а мне до хаты и так целых полчаса чапать.
– А водка-то еще осталась…
– Я ее и заберу: на утро – деньги-то мои!
– Ну и хрен бы с ней!
– Пока!

Самое интересное во всей этой гулянке – что похмельные рыбьи морды с тоста №3 по тост №8 постепенно утрачивали свою голожаберность и глубоководность, раз за разом все больше приобретая человеческие черты. В облике венца природы они успешно смогли продержаться с тоста №8 по тост №10, после чего как-то незаметно для Лехи скатились на свой природный первозданный уровень. А к тосту №14 они оба снова походили на глубоководных рыбин, но уже не просто всплывших к солнечному свету, а каким-то ужасающей силы катаклизмом выброшенных прямо на сушу. Рыбины явно страдали от кессонной болезни, недостатка кислорода, и главное – от сокрушающей земной гравитации. Ну и хватит о них.
Леха, сильно шатаясь, сложил в красочный аляповатый пакет от магнитолы бутылку водки – там оставалась где-то четверть ее, граммов сто двадцать, остатки хлеба и единственный помидор, оставшийся не надкусанным. Покурил на дорожку, выпроводил Николаича, сильно отягощенного земной гравитацией и Серегой из 37-го гаража, защелкнул замки на железных дверях и покинул жилище своего четырехколесного друга, взяв курс на юго-запад, то есть домой.

III

А посуда вперед и вперед,
По полям, по болотам идет!
К. Чуковский.

Чем ближе Леха подходил к площади, тем сильней и настойчивей шевелился внутри одурманенного сознания какой-то неприятный червячок, явно намекавший на что-то и пророчивший новые грядущие пакости. И с каждым нетвердым шагом, приближавшим Леху к роковому для него месту, предчувствие это становилось все сильнее и сильнее.
А когда он, наконец просочившись дворами, увидел впереди огромное заасфальтированное пространство со статуей слева, сквером справа и часовым табло прямо по курсу, нервы его не выдержали. Тем более, что часы, насколько он смог рассмотреть, светились зелеными огнями, сложившимися в цифры: 4:05 – точная констатация дозы, принятой гаражной троицей в этот вечер. Центральная улица была пустынна и безлюдна в обе стороны, и налево, и направо, площадь также. Лишь редкие окна светились в окрестных домах: кто-то все ж еще не спал – тоже колобродил, видать, сволочь.
Сверху – яркие августовские звезды и туманный Млечный Путь, иногда рассекаемый в полной тишине падающей звездой-метеором. И мертвенно-бледный свет городских фонарей вдоль улиц и площади, и не спеша шествующая низко вдоль горизонта полная ярко-желтая Луна – все вместе порождало иллюзию тревожно-тоскливого внеземного одиночества. Вдобавок к этому, где-то вдали на окраине, там, где красно-кирпичные пятиэтажки сменяются частными домами и огородами, протяжно, заунывно и мрачно вдруг взвыла неведомой породы псина. И –долго, натужно и долго, жаловалась желтой Луне и плакала о несчастной собачьей доле.
Алексей сел прямо на пыльный бордюр, и площадь распростерлась перед ним. Смяв и отбросив в сторону ненужный пластиковый стаканчик, прямо из горлышка, трагично запрокинув голову, он вылил в свою глотку все оставшееся содержимое бутыли – и закусил помидором с хлебом. Молча и безо всякого «Уф!». Посидел, покурил…
Решительно встал и пошел, целясь прямо в центр огромного асфальтового пространства.
– Эй, ты, болото!! - заорал Леха фонарям и асфальту, - Ты! Мразь! Смотри, это я иду! Я!
Площадь молчала. Молчала абсолютно.
– Ну где ты, трясина, … твою ма…
Слово «мать» в завершающей его воинственные вопли нецензурной фразе, Леха так и не успел произнести до конца. Дорожное покрытие под ногами вдруг как-то по знакомому
чвакнуло, и он очутился по самые бедра в колышущейся зловонной трясине – на этот раз уже обеими ногами.
Пьяный отчаянный кураж улетучился моментально. Откуда-то слева, из-за спины, послышался продирающий до самых костей отвратительный звук – металлический визг и скрежет несмазанного расшатанного механизма. Изо всех сил стараясь не шевелиться и не дрожать, Алексей медленно повернул голову в направлении источника звука. И – о ужас! Бронзовая статуя на высоком гранитном постаменте, теперь уже наяву, изменила до боли знакомые, привычные с детства очертания: вместо кепки в левой руке сейчас она сжимала огромный каменный топор на длинной суковатой рукояти – тот самый, из полузабытого кошмарного сна, а правая ее рука указывала повелительным жестом уже не на гастроном, как прежде, а прямо на Леху.
– Тыгдымхыр! - прошелестела и проскрежетала статуя, - Гхрэир Мтшэн!
И тогда Леха побежал. Он бежал тяжело, с одышкой, всякий раз застревая в чавкающем под ногами асфальте. Во все стороны летели брызги болотной грязи, тина и зеленовато-бледная ряска. Так загнанный волками матерый лось пытается уйти от погони по непрочному насту, но, с каждым прыжком своего мощного тела, вязнет в предательском снегу все глубже и глубже. И слабеет... И уже вот она – стая…
Леха все же вырвался. Правда, кроссовки остались где-то там, на площади под асфальтом. Придя домой, он, не снимая джинсов, долго смывал в ванной болотную грязь со штанин струей теплой воды – чтобы Алевтина ничего не заподозрила. И уже потом, раздеваясь перед сном, обнаружил на правой ноге, примерно на ладонь выше щиколотки, огромную раздувшуюся пиявку, всего за полчаса успевшую вдоволь насосаться свежей крови.
А тем временем оживший ненадолго асфальт стремительно затягивал рваные полыньи, неровной цепочкой протянувшиеся наискосок площади. К утру на нем не осталось даже кругов.

IV

Вот он! - Закричал Вий и уставил на него железный палец.
Н.В. Гоголь.

В воскресенье утром Алевтина Сабдыкова уже в десять отправилась к матери, то бишь теще – наверняка жаловаться на пьяницу-мужа: «Сегодня этот пьяный скот в пять утра притащился, в прихожей натоптал, ванну засорил какой-то дрянью, брюки опять мокрые, дверями всю ночь хлопал… А все дружки его из гаражей. У-ууу, алкаш!»
Сына, Мишки, дебила-пятиклассника, с утра дома тоже не наблюдалось: уехал с друзьями купаться на озеро. Поэтому Леха спал беспробудно аж до часу дня и кошмары ему не снились. Но пробуждение было ужасным. Сабдыков сел на кровати, завернувшись в одеяло, и воспоминания о вчерашней ночи вперемешку с теми, давними, чудовищным сокрушительным шквалом обрушились на воспаленный похмельем мозг. А потом пришел страх.
– Ну как, как так может быть? - мысленно спрашивал себя Алексей – в его, таком уютном, таком благоустроенном городе с прекрасными домами, парками, яблонями на бульварах – посреди площади вдруг открывается жуткая, какая-то сатанински первобытная трясина. И только в самые глухие и безмолвные ночные часы. И только для него, персонально для Алексея Дмитриевича Сабдыкова. И круги на асфальте…
Тут Леха вспомни еще кое-что, уж вообще предельно омерзительное, и аккуратно, на цыпочках, подошел к приоткрытому окошку. Перегнулся через подоконник и, внутренне содрогаясь от навалившегося тяжелого предчувствия, посмотрел вниз, на тротуар. Его чуть не вырвало. На тротуаре, в высохшей багровой лужице, валялись кровавые растерзанные ошметки вперемешку с черно-зеленой слизистой кожей. Так будет выглядеть досыта насосавшаяся крови болотная пиявка, если ее сбросить вниз с высоты четвертого этажа.
– Гхрэир Мтшэн, - кто-то, отчетливо выговаривая каждый звук, произнес в Лехиной голове. Первозданная, троглодитски-пещерная лютая злоба и угроза – вот что несла в себе эта бессмысленная вроде бы фраза. Нервы и желудок не выдержали, и с трудом сдерживая подступивший к глотке тошнотворный ком, Леха понесся к туалетной двери. В понедельник он на работу не вышел.
А если посмотреть с другой стороны, все с ним происшедшее было для Сабдыкова идеальным лекарством от пьянства. Теперь он не только за сто метров обходил площадь стороной, но и вздрагивал всякий раз, завидя на витринах винно-водочных отделов бутыли с цветными этикетками и прозрачной жидкостью внутри – водкой. Впрочем, на пиво и всяческие вина он тоже старался не смотреть.

* * *

Развязка всей этой нелепой, гротескной и гадкой истории случилась через пару месяцев – в октябре. В Москве, гостя у двоюродного брата Сергея, Алексей Дмитриевич Сабдыков засиделся допоздна за чашкой чая с бисквитом. Да-да, именно чая с бисквитным тортом, без помидоров и огурчиков и безо всякого там «Уф!». Так, поговорили о том, о сем, как всегда, пожаловались друг другу на тяжелую жизнь, на рост цен, поругали правительство… Потом Леха посмотрел на часы – 22:30 и скоропостижно попрощался: «– Слушай, мне пора, ладно, Сергей, пока, я побежал. Как-нибудь еще заскочу». И бегом до метро, чуть ли не вприпрыжку по эскалатору – только бы не опоздать на последнюю электричку.
Не опоздал. И, безо всяких происшествий и пакостей, спокойно доехал, почитывая газету, до родной станции. Автобусы уже не ходили, а от вокзала до дома путь не близкий – сорок минут ходьбы по ночному городу и под моросящим осенним дождем. Минут через десять скорого шага дождь усилился, а еще через пять он плавно перешел в настоящий ливень. Стараясь не вымокнуть насквозь, Леха забежал в подъезд ближайшего дома. Стоял и курил там битых полчаса, пока наконец ливень не стал затихать, снова превращаясь в обычный октябрьский моросящий дождь.
За это время Лехина одежда пропиталась промозглой сыростью окончательно, и Сабдыков поспешил домой быстрым, как можно более быстрым шагом, чуть ли не спортивной ходьбой. Есть у нас в стране такой вид спорта. Когда началась площадь, он даже и не заметил – не до нее было. Скорей бы добраться до теплой квартиры, горячей ванны, обжигающей чашки свежезаваренного чая – и в койку. Выспаться бы за выходные…
– Тыгдымхыр Гхрэир Мтшэн! - звонким бронзовым набатом ударило вдруг в Лехином мозгу. И некто за спиной тут же услужливо перевел: «Здесь окончится путь твой – в потоке разбавленной крови!».
– Гхрэир Мтшэн! - снова оглушительно грянуло – теперь уже не в голове, а на всю площадь, и эхо (хотя откуда ему взяться в дожде и тумане?) заметалось между мрачными громадами серых домов.
Алексей не успел даже испугаться: доля секунды – и асфальт податливо разошелся под ногами. Леха рухнул в маслянистую волнующуюся трясину по самую грудь. Он что-то надсадно кричал и судорожно бился в засасывающей тело омерзительной жиже, но крики его поглощал промозглый моросящий дождь и окутавший всю площадь ватный зыбкий туман. Тем временем статуя на гранитном постаменте со страшным лязгом и скрежетом повернулась и, подняв левой рукой огромный топор, правую, вытянутую вперед, сжала в кулак, опустив большой палец вниз. Это был древний зловещий жест разъяренной римской черни на трибунах кровавой арены Колизея. Он означал: израненного, побежденного, истекающего кровью гладиатора следует немедленно, беспощадно и жестоко добить. Смерть ему!
Там, в болоте под асфальтом, нечто крепко стиснуло Лехины ноги и резко дернуло вниз. Асфальт сомкнулся над головой, зыбко пошел кругами – и застыл намертво.
Лишь правая кисть с электронными часами на запястье и узким обручальным кольцом на безымянном пальце, оставалась на поверхности. Пару минут она судорожно дергалась, билась и скребла ногтями окаменевший асфальт. А потом вдруг как-то жутко вздрогнула – и обмякла.
Туман постепенно рассеялся, и статуя в полной гробовой тишине плавно и беззвучно вернула себе первозданный облик.

Эпилог

Газета – это не только коллективный информатор,
Но и коллективный агитатор и организатор.
В.И. Ленин.

Дворник Марья Михайловна в рыжей выцветшей форменной жилетке, надетой поверх телогрейки, в который раз проклинала листопад и мерзкую осеннюю погоду. Было раннее утро. Она работала почти инстинктивно, как зомби, без мыслей, и все движения ее метлы за долгие-долгие годы были отточены до полного автоматизма, и поэтому – безукоризненны. Опавшие за ночь листья ее трудами из хаотичной разноцветной россыпи как бы сами собой стекались и складывались в аккуратные стандартные кучки.
Работу этого подметально-уборочного агрегата нарушила отрубленная начисто кисть руки, небрежно и стыдливо накрытая желтым кленовым листом. Вокруг валялись мокрые клочья газеты и несколько полурастекшихся комьев грязи. Следов крови не было.
Марья Михайловна спешно перекрестилась, а потом – жизнь-то нынче дорогая, тяжелая – воровато озираясь, осторожно сняла с обрубка часики и колечко. Вокруг ни души, зато на часиках, на табло, была вот такая нелепая цифра: 25:59.
Отрубленную кисть Марья Михайловна тщательно завернула в обрывок мокрой газеты, а затем с великим трудом протолкнула сквозь ржавую решетку ливневой канализации – от греха подальше. А еще Марья Михайловна почему-то обратила внимание на надписи, что были на том мокром клочке газеты. Насколько можно было разобрать текст на влажной бумаге, называлась газета «……лис-Экспр….» (дальше оторвано), а заглавие какой-то большой статьи – уцелело и было напечатано очень крупными черно-красными буквами. Надпись гласила: «Гхрэир Мтшэн».

8-10 октября 1999 г.

КОНЕЦ МЕДОВОГО МЕСЯЦА.

Они жили долго и счастливо и умерли в один день.
Александр Грин.

Грязный оборванный бомж радостно лакает прямо из горлышка на халяву доставшуюся бутылку. Мультимиллионер заражен неизлечимой смертельной болезнью. Круглый сирота выигрывает крупную сумму в лотерею. У известной звезды экрана острое психическое расстройство.
Что объединяет всех этих людей?
Говорю тем, кто жалуется на несправедливость мироздания: это не так! Приглядись внимательнее: - закон всемирного равновесия добра и зла, блага и несчастья – существует! Да, существует и действует, порой даже весьма жестоко, - но незыблемо. И горе тем, кто его нарушил.

I

То в вышнем суждено совете…
То воля неба: я твоя.
А. С. Пушкин. «Евгений Онегин».

Главных героев этой печальной истории звали Дима и Алена. Полное имя Алены было Елена Георгиевна Фомина, но больше всего она любила когда, ее называли по-старинному и ласково: Алена. Не Елена и не Лена, а уж тем более – не Ленка. В звучании самого этого имени: «Алена» –чувствовался оттенок некоего завораживающего шарма и легкий след старорусского сказочного романтизма.
Она была тихой, скромной девушкой с темно-русыми волосами, заплетенными в длинную косу, правильными чертами лица и слегка, совсем чуть-чуть вздернутым аккуратным носиком. Она никогда не красила губ, не румянила щек, не подкрашивала косметикой глаз. А глаза у Алены были большие, серые и печальные – какая-то легкая умиротворяющая грусть, казалось, поселилась в них. И еще Алена страшно стеснялась своей близорукости, стараясь как можно реже надевать очки, если случалось появляться на людях.
Она не ходила на дискотеки, не встречалась с парнями и все школьные годы была тихой и почти незаметной в ее буйном, шебутном и скандальном классе. Алена много читала – в основном классику и исторические романы, а в последнее время сильно увлеклась фантастикой, - но не той, что про киборгов и галактические войны, а той, где героями были благородные рыцари и черные колдуны, зловещие ведьмы и утончённо-прекрасные дамы. И сама Алена тоже была прекрасна. Нет, не вызывающе-аляповатой красотой размалёванных блондинок из модных журналов и дорогих автомобилей, но такой, что замечаешь не с первого и не со второго раза, а только потом, спустя время, и отсвет этой красоты останется в сердце надолго, если не навсегда.
Теперь про Диму: несмотря на отличный школьный аттестат, три курса одного из столичных вузов, сообразительность, эрудицию кем он был к двадцати трём годам? Трудно сказать: он поменял несколько профессий, несколько подруг. На досуге писал мрачные декадентские стихи, слушал тяжелейший рок, да и выглядел он как мрачноватой волосатый тип в кожаной куртке - « косухе". Работал Дмитрий в данный момент электриком в какой-то конторе с труднопроизносимым названием навроде "Горжил райэлектроснабжение". Да это, впрочем, не столь уж и важно.
И Дмитрий и Алена жили в уютном благоустроенном городе с разноцветными, как будто игрушечными домами, тенистыми аллеями, прекрасными в любую погоду скверами и парками в городе с яблонями на бульварах - и ничего, совсем ничего никогда не слышали и не знали, друг о друге.
А потом была весна: буйная, яркая, солнечная и цветущая. В конце апреля они случайно встретились в первый раз и лишь перебросились несколькими ничего не значащими фразами, после и он и она не могли даже вспомнить - по какому поводу. А затем в течение целых двух недель они то и дело попадались на глаза, ДРУГ ДРУГУ - то в переполненном автобусе, то на рынке, а то и просто внезапно сталкивались на улице, направляясь, каждый по своим делам.
Как будто всесильная Судьба намеренно сводила их вместе для каких-то особых, ведомых только Ей целей.
И вот уже Дима, случайно встречая Алену, больше не выглядел мрачным волосатым типом: лицо его светлело и даже как будто облагораживалось. А у Алёны, стоило только увидеть Его - тут же исчезал оттенок привычной легкой грусти из больших и выразительных серых глаз.
Вскоре они уже регулярно встречались и теплыми майскими вечерами долго бродили вместе рука об руку по тенистым аллеям парка и под цветущими яблонями на бульварах. Несмотря на все различия меж собой и Он, и Она были и красивы и умны и начитанны – им было о чём поговорить друг с другом. А потом они стали говорить о любви.
Зачем здесь описывать их первые поцелуи, объятия, сначала такие робкие, щедрые ласки и их первую ночь в пустой /родители на даче/ Алениной квартире? Подобные сцены вы в огромном множестве найдете в каждом любовном романе - из тех, что в мягкой обложке.
Так давайте перейдем к главному - то есть к неозжиданной, невозможной, жуткой и дикой развязке, которой закончилась вся эта амурная идиллия.

II

На речке, на речке, на том бережочке
Ку Марусенька белые ы-ы-ы-ы!
к/ф "Кин-дза-дза."

О птичках поёт птицелов,
О рыбках поёт рыболов,
А я о пиявках пою...
Песня Дуремара из к/ф "Буратино".

Теперь никто из них не сможет сказать: «Я с ужасом вспоминаю ту кошмарную ночь!». Просто потому, что некому нынче, после той ночи, говорить такие фразы.
Родители Алёны вот уже месяц как почти безвылазно вкалывали на даче и дома почти не появлялись: прямо рай в шалаше - трёхкомнатном и с двуспальной родительской кроватью. Впрочем, родители её знали и о Диме и об их с Аленой отношениях, а иногда даже созванивались с Диминой матерью, намекая на возможную скорую свадьбу. Та была не против. Дима с Алёной - тем более:
у них и без этого вот уже три недели продолжался так сказать гражданский медовый месяц.
Самая короткая летняя ночь - с двадцать первого на двадцать второе июня в этом году точно совпала с полнолунием. На листке отрывного календаря так и было написано: 22 ИЮНЯ 199+ года
Летнее солнцестояние.
 Солнце. /точное время восхода и заката
по московскому часовому поясу
/ Луна. / также время восхода и т.д./
Полнолуние 22.06. в 01.35.
Пятьдесят ++++++++ая годовщина вероломного нападения немецко-фашистских агрессоров на СССР, - и краткая, на оставшимся листок, информации об этом событии. Вечером Дима и Алёна гуляли по городу, заскочили к одному из многочисленных Диминых друзей, поболтали о том, о сем, вернулись к Алене, полулежа в обнимку, посмотрели красивый исторический боевик по "видику" - что-то героическое о шотландском средневековье, - и за окнами давно стемнело. Пора было укладываться, как говориться, спать.
- Милый, я пойду приму на ночь ванну.. - интригующе проворковала удивительно похорошевшая за эти недели Алена.
- Ты пока там телевизор посмотри, почитай что-нибудь, а потом - твоя очередь в душ.
Только она ушла, Дмитрий взял толстую кипу прошлогодних газет, и вынув первую попавшуюся под руку, принялся за чтение. Это была бульварная газетёнка - из тех, что называют желтой прессой, с каким-то полуиностранным названием из двух слов и подзаголовком мелким шрифтом: "Подробности городской жизни". А вот большая статья в ней, которая первой попалась Диме на глаза, - об их с Алёною родном городе. Заглавие статьи слегка шокировало Дмитрия своей зловещей непонятностью, вдоль спины почему-то проскочил некий тревожный неприятный холодок. А заглавие было такое:
ГХРЭИР МТШЕН - ПРОСКРИПЕЛА СТАТУЯ.
А дальше шла некая жутко-мистическая история о говорящих статуях, разгуливающих по городу тёмными ночами, еще о какой-то белиберде, затем про неизвестного мужчину среднего возраста, которого прямо посреди центральной площади дождливой октябрьской ночью затянуло прямо с головой под расступившийся асфальт: - по словам немногих очевидцев из окрестных домов.
- Вот не спится-то людям! - Потому и мерещится по ночам всякая гнусь- заметил мысленно Дима. - Водки жрите поменьше: тогда и глюков не будет!
Далее проныра-журналист повествовал об отрубленной кисти правой руки, найденном под решеткой водостока - её опознала по шраму жена некоего гражданина А.Д.Сабдыкова, пропавшего без вести тогда же. И ещё о множестве всевозможной и не менее гнусной дряни. Тьфу!
Дмитрий так зачитался желтой прессой, что не расслышал сдавленных жалобных стонов, буквально несколько секунд глухо доносившихся из ванной комнаты. Когда же он наконец оторвался от газеты - на часах было без десяти два ночи: - Что-то долго там в ванной моя Аленушка, - минут уже двадцать пять, не меньше…
- Аленушка-а! – Тишина даже вода из-под крана почти не шумит…
- Может, уснула прямо в ванне? - Пойду посмотрю.
А с Алёной случилось вот что: набрав полную ванну воды, она аккуратно погрузилась туда, но краны не выключила – чтоб вода постоянно была проточной и стекала через верхний слив. Понежившись в ванне несколько минут, вдруг подумала: надо бы немножко холодной воды добавить, а то так и уснуть недолго. Повернула вентиль с синей нашлёпкой - и струя воды пошла чуть сильнее, а затем слегка и незаметно поменяла цвет. Алена снова раскинулась в ванне - и вдруг уставилась на хлещущую струёй жидкость в недоумении: из отверстия смесителя водопровода вместе с водой плавно вытягивалось нечто расплывчато-тёмно-зелёное /проклятая близорукость!/ - и сопровождаемое мощной струёй воды, плюхалось прямо в столитровую эмалированную емкость с Алёной. Раз плюхнулось, два..- и вдруг хлынуло.
Алена резко села в ванне, приблизила лицо к крану и напрягла близорукое зрение Из горла вырвался стонущий, испуганный, сдавленный внезапным спазмом крик-полушепот: вся ванна буквально кишела снующими туда-сюда, сжимаясь и растягиваясь, омерзительными червеобразными существами. Это были тёмно-зелёные болотные пиявки. Некоторые уже успели присосаться к ее бело-розовым стройным ногам, а остальные, видимо, только собирались. Чувствовалось, что пиявки сильно голодны к поэтому- настроены весьма решительно. Тем более, что к ним постоянно прибывало новое пополнение через кран - и крови на всех могло и не хватить. Они впивались совсем не больно. Плача и задыхаясь от спазмов, вызванным извечным женским отвращением к всевозможным омерзительным тварям: - Дима! Димочка-а! – пару раз сдавлено позвала Алена, а потом с ней случился обморок – последний в ее недолгой, но счастливой жизни.

III

Подойди и о многом спроси:
В этих срубах есть сердце и вены.
Есть! Есть сердце!
Сердце и вены!!!
из репертуара р.г. „Черный кофе".

Вскоре поток пиявок иссяк, и из крана снова потекла вода, чистая и прозрачная как слеза любимой.
Когда Дима вошёл в ванную комнату, кровавое пиршество беспозвоночных уже подходило к концу. Тело его любимой, его ненаглядной, с безвольно откинувшейся набок головой, облепили уродливые, черно-зелёные, раздувшиеся твари. Нет, он не закричал, не бросился бежать или убивать беспощадно эту мразь. Кровь отхлынула от лица, Дмитрий вдруг резко побледнел и застыл как бы в ступоре с широко открытыми от ужаса глазами, - мозг не выдерживал всей чудовищности, дикости и невозможности происходящего. И увидел он, что пиявки, одна за одной, почему-то стали лопаться, а ванна – наполняться кровью из их тел.
– «Гхрэир Мтшэн»,- прошептал Дима внезапно пришедшее на ум нелепое буквосочетание из бульварной газеты. Теперь он откуда-то знал, что такое -"Гхрэир Мтшэн". На языке каннибалов, что жили после ледников, там, где нынче стоит его родной город с яблонями на бульварах, - это означало: Поток Разбавленной Крови. Вот он - Гхрэир Мтшэн. Пиявки были больше не нужны ему. Они лопались, отчаянно вздрагивали и лопались. Ванна всё больше и больше наполнялась кровью - разбавленной кровью, неспешно стекавшей через верхний слив в канализацию.
А еще Дима откуда-то знал – это пришло само собой – что канализация – каждый слив из каждого санузла где-то под землей объединяется огромной трубой – как венозная система в кровообращении – а потом эта вена, пройдя очистные сооружения, впадает в Кремиченку, тоже текущую в гигантской трубе под городом. Есть в наличии и артерии – водопровод, берущий начало в скважинах, качающих воду откуда-то снизу, из неведомой артезианской бездны. Значит, где-то затаилось сердце – черное, черное от сокрушительной злобы и ненависти ко всему, что живет и любит. Иначе как объяснить, что в квартиру его Аленушки, его ненаглядной, из глубин незнаемой адской преисподней поднялся этот чудовищный пещерный Гхрэир Мтшэн. Поднялся и убил ее.
Все это пронеслось буквально за какой-то десяток секунд в Диминой голове и за это время белая эмалированная ванна с мертвой девушкой, необъяснимо быстро успела очиститься от крови. Теперь в ней снова была прозрачная и теплая вода, а с телом несчастной Диминой возлюбленной начали происходить скоротечные и отвратные метаморфозы.
Сначала на безымянном пальце правой обескровленной руки четко отпечатался глубокий бесцветный след от кольца, затем живот два раза вздувался до огромных размеров и резко опадал – на нем появились синеватые растяжки и рубцы, а потом все тело постепенно, начиная с лица и грудей, стало сморщиваться и приобретать пергаментный оттенок. На несколько секунд Аленушка предстала омерзительной, беззубой старой каргой – и плоть ее начала растворяться в прозрачной теплой воде – и вскоре исчезла без следа.
Вдруг застывшего в ступоре Дмитрия нечто с полного размаху толкнуло в спину. Отчетливо хрустнул позвоночник. Дима ударился лбом о кафель на стене, неуклюже, как манекен на шарнирах, свалился в ванну, расплескав воду – потерял сознание от боли. А ванна снова стала наполняться пиявками. Гхрэир Мтшэн заходил на второй круг.
P.S.
А вот проживи они вместе намного дольше – и все могло б закончиться гораздо, гораздо хуже: - по житейскому, обрыдло-бытовому и безо всякой там мистики. А вы как думаете?

12 октября 1999 г.

ЦВЕТОК ЯБЛОНИ

Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Кровавую пищу клюёт под окном.
В. Шендерович.

Альмензана – это не имя сказочной очаровательной принцессы, хотя и переводится оно красиво и поэтично – «Цветок яблони». Так называют затерянный поселок, форпост цивилизации – научную станцию у подножья Восточного Ледового Щита, в краю бескрайних озер, разделенных перешейками чахлой лесотундры. Здесь широкие полноводные реки проложили путь себе среди валунов и песчаных наносов, – а питаются они водами, вырвавшимися из-под мощного ледового панциря и частью стекающими вниз, с километровой толщи ледника в периоды таяния снегов. Летом здесь не снимают теплой одежды: ведь под боком, всего в двух днях пути к северу, лежит объект исследований – самый мощный холодильник за всю обозримую историю человечества. Он покрывает почти весь север Восточного материка, весь север Западного, полностью огромный северный остров между материками, ближе к Западному и полностью Южный Полярный континент с его окрестностями. А посередине, между ледяным Севером и ледяным Югом – тундра и леса, пустыни и джунгли, моря и степи, в обилии населенные диким, хищным и кровожадным зверьем, а также не менее дикими людьми, но в меньшем, гораздо меньшем количестве.
Лишь архипелаг Айятлан изумрудно-жемчужным ожерельем брошен в океан меж первозданных земель. Он омывается теплым течением и климат там благодатен. Девять больших островов и множество мелких – там нет кровожадного зверья и нехоженых джунглей, там склоны невысоких гор усеяны полями и плантациями. Там на зеленых пастбищах бродят стада тучных коров с выразительными и печальными глазами – их никогда не забивают на мясо, но берут только молоко, а после смерти их – рога и кожу. Там последняя война отгремела полтысячелетия назад. Там, на Айятлане – двадцать три века высокой утонченной культуры, подобной которой еще никогда не было на земном шаре. И Айятлан готов поделиться светом цивилизации со всеми племенами и народами Земли.
Для этого, кроме других целей, и стоит на острове, посреди небольшого холодного озера, станция Альмензана – Цветок яблони. Айятланцы любят поэтичные имена, ибо поэзия и другие искусства красной нитью проходят через всю их культуру и деятельность. У них даже сараи – и те выстроены изящно, и выглядят настоящими шедеврами архитектуры. Архитектуры, завораживающей своей целесообразностью и гармонией любого, кто увидит ее.
Любого, но не дикаря, кочующего в свежесодранной звериной шкуре у подножья Восточного Ледового Щита. Тридцать пять лет назад целая орда их, зажав в зубах каменные топоры и примитивные луки, безлунной летней ночью переплыла озеро и ворвалась на станцию. Они вырезали почти всех в Альмензане – из тридцати ученых и ассистентов чудом уцелело только пятеро, а кое-кого, по жутким рассказам этих пятерых, растерзали на части и сожрали прямо на берегу. Причем в резне и каннибальской оргии принимали участие не только воины диких, но и (о ужас!) и женщины, и даже дети лет десяти-двенадцати обоих полов.
Через год станция была восстановлена полностью, но дикарям мстить не стали: считается, что невиновны они в своей свирепости и зверской кровожадности – весь мир вокруг них живет по первобытному закону джунглей: или ты, или тебя. Весь мир, кроме благословенного Айятлана. Правда, дополнительные меры предосторожности все же были приняты: новому персоналу станции с архипелага прислали парализующие жезлы и контейнер с живыми пираньями, адаптированными и приспособленными под климат Альмензаны. Пираний тут же выпустили в озеро, где они за тридцать с лишним лет в изобилии размножились, но озеро покинуть не смели - иначе включалась заложенная в них программа деструкции.
Зато кровожадных дикарей пираньи перепугали на совесть. После пары курьезных случаев с очередным ночным купанием те окончательно уверились, что на острове посреди озера живут боги. Пусть вполне смертные и такие вкусные – но все-таки боги. А боги изучали сезонные движения ледников, изменения климата, флору и фауну лесотундры, ну и дикарей, естественно. Раз в сутки Альмензана выходила на связь с Архипелагом, а дважды в месяц – когда Земля, Луна и Солнце выстраивались в одну линию – станция разговаривала со звездами.
Да, Айятлан был уже и на такое способен, ибо выбрал для развития лучший из путей.
Можно пойти путем Колеса и Рычага – и в конце его изгадить и отравить планету чудовищными механизмами и их отходами.
Можно пойти путем Генетики и Отбора – и наводнить свой дом множеством ублюдочных, приспособленных под людские прихоти, мутантов.
Айятлан избрал другое – то, что ныне называют экстрасенсорикой и магией – и за двадцать веков силой разума и мысли подчинил своей власти материю и пространство. За две с лишним тысячи лет – от шаманских камланий через бесконечные войны замков с магами и колдунами – и до межзвездной связи! Неплохо!
Для связи служила прекрасная статуя из матово-белого вещества, твердого, как алмаз. Конечно, можно было обойтись простым шаром – и эффект был бы тот же самый – но это же были люди Айятлана с извечной своей тягой к прекрасному и совершенному. Статуя изображала Сехмира – древнее божество согласия, миролюбия и союза, а стояла она в самом центре острова Альмензаны, на пригорке, возвышаясь и господствуя над остальными постройками станции. Религии, как таковой, в Айятлане не было, но статуи Сехмира и других божеств имелись в изобилии на Архипелаге и всех его форпостах и научных станциях. Это помогало людям ощущать себя единым целым, одним великим народом. А в часы межзвездной связи именно эти статуи, подобно линзам или усилителям, позволяли собрать мысли в единый сверкающий сгусток, бросить его в пространство – и через несколько минут услышать ответ.
На станции постоянно обитало тридцать человек: пятнадцать бездетных семейных пар добровольцев. Впрочем, заводить детей прямо на станции отнюдь не возбранялось. Обязательная вахта длилась три года – при полном обеспечении всеми благами цивилизации, после чего можно было либо вернуться на Архипелаг, либо войти во вкус и остаться на второй срок: все-таки вокруг – буйный первозданный мир – а это захватывает.
Создатели Альмензаны приложили все усилия, чтоб исключить любые возможные конфликты и стычки между сотрудниками. Для этого имелись кабинеты психологической разгрузки, комнаты для расслабляющей медитации и тому подобные ухищрения. Сотрудников-добровольцев тоже подбирали по сходимости и гармоничности характеров. Сплетниц, склочников, стервоз и скандалистов на станцию не брали при всем их желании. Одного лишь не смогли предусмотреть разумные, тактичные и дальновидные создатели Альмензаны – скотской и животной сущности, порой просыпающейся в любом человеке, буть он хоть трижды пацифист и житель Айятлана.

* * *

Лара, старший ассистент, сидела у окна Башни Наблюдений со светящимся кристаллом в руках. Через кристалл она внимательно следила за событиями на ближнем берегу озера, за перелеском – на стоянке диких. А там разворачивалось такое действие: здоровенный лохматый и бородатый воин в шкурах и боевой раскраске о чем-то увлеченно беседовал с темноволосой рослой женщиной, одетой в белую меховую накидку. При этом он то и дело подпрыгивал, размахивал руками и со страшной силой бил себя кулачищами в грудь. Лара несколько раз участвовала в исследованиях и экспедициях, и знала – раскрашенного воина зовут Ухр. Вот сейчас он наверняка рассказывает той дуре в белых мехах, какой он хороший воин и охотник, и как здорово ей с ним будет.
Женщина в белом внимательно слушала, а потом вдруг повернулась и бросилась бежать. В три огромных прыжка Ухр догнал её, повалил, а затем, обмотав вокруг кулака ее длинные темные волосы, потащил кричащую и упирающуюся дикарку в свою хижину. Дальше было еще интереснее... Досмотрев троглодитское порно-шоу до конца – это когда Ухр мощным пинком вытолкнул сильно помятую темноволосую из хижины, Лара положила кристалл на ажурный резной столик.
– Какой же самец! – подумала Лара. – И как все просто у них... – Безо всяких там галантных обхождений, церемоний, и напыщенных долгих ритуалов. А еще Лара мыленно сравнила Ухра со своим ученым и именитым мужем, Хаданом, специалистом по ледниковой фауне. Сравнение вышло явно не в пользу последнего. Хлюпик и пацифист, не то что этот – свирепый и сильный.
Трехлетняя вахта подходила к концу, и Ларе уже не терпелось покинуть до боли надоевшую Альмензану, и вернуться с мужем на теплый и благодатный Архипелаг. Но сначала хорошо бы просто так, чисто из любопытства, не через кристалл, а во плоти, живьем, посетить стоянку и хижину Ухра. Посмотреть, как и чем живет дикий и могучий воин...
В каком-то мазохистском порыве Ларе вдруг самой захотелось побывать на месте той, темноволосой в белой мягкой меховой накидке. Но ее, Лару, он бы не посмел выкинуть пинком. Древние, забитые, загнанные утонченной культурой в дальние уголки подсознания инстинкты и порывы просыпались в ней. И вот через несколько дней, когда Хадан, и с ним еще пятеро, отправились на катере к самой кромке ледника, Лара окончательно решилась воплотить свой прелюбодейный замысел.
Ночью, в небольшой лодочке, тайно пересекла она озеро, и, с охранным жезлом в руке (на всякий случай), в ослепительно белой тунике предстала перед Ухром, белокурая, прекрасная и цветущая, как сама Весна. Наверное, именно так зарождались легенды о недоступных блистающих богинях, иногда снисходящих на одну ночь до простых смертных. Короче говоря, Ухру понравилось, Ларе – тем более. Благодаря особой методике она буквально за сутки выучила примитивный язык дикарей, и теперь прекрасно понимала своего могучего любовника. Пользуясь отсутствием Хадана, на следующую ночь все вышеописанное повторилось снова. И еще две ночи подряд – пока рогоносный ученый не возвратился из исследовательской миссии.
В подобные поездки, дней на пять-шесть, Хадан уезжал довольно часто. За это время свирепый и могучий Ухр, воин из дикого племени, всею силою первобытной, не испорченной цивилизацией души, полюбил свою прекрасную и сияющую белокурую богиню. А она вовсю этим пользовалась.
Спустя месяц, во время большого совета Станции, Лара вдруг решилась поведать всем, что дикари на берегу вовсе не такие уж и дикие, и что с ними запросто можно найти общий язык, если знать правильный подход. И она, Лара, сумела найти общий язык, и племя, что кочует на том – она показала рукой – берегу, уже знает ее и настроено вполне миролюбиво. Оно, мол, уже вполне готово принять из наших щедрых рук путеводный светоч высокой культуры и цивилизации. К тому времени все племя поголовно знало, что Ухр иногда проводит ночи с богиней, и на основании этого Ухр, уже не стесняясь, метил в вожди, или, на худой конец – в верховные жрецы.
Совет одобрил действия Лары, старшего ассистента по наблюдениям. Было сказано, что окультуривание дикарей – это очень благородная цель и вполне достойная цивилизованного человека миссия. Еще Совет высказал пожелания встретиться с одним из наиболее достойных аборигенов для ознакомительной беседы с целью установления дружеских отношений.
– Мы все-таки все должны знать, Лара, с кем и как нам предстоит иметь дело в самом ближайшем будущем.

* * *

Только с большим трудом удалось Ларе уговорить Ухра съездить вместе с ней на остров. Встречало их семеро – старейшие и уважаемые ученые – мозговой центр Станции. Они ждали на центральной площадке острова – на мощеном камнями пятачке вокруг статуи Сехмира, бога согласия и союза, а заодно и средства связи. В числе ожидающих был, к несчастью, и Хадан, ничего не подозревавший муж Лары.
– Наш гость, Ухр, охотник и воин из племени Бупунов, - представила Лара своего любовника. Тот выглядел живописно: в боевой раскраске, вокруг бедер – волчья шкура, а на шее – тройное ожерелье из просверленных разноцветных камешков и клыков, причем, не только волчьих. Там были и вполне человеческие. Внимательно рассмотрев клыки, Хадан поднял глаза выше – и встретился взглядом с Ухром. Всего одно секунды хватило всесторонне образованному и многоопытному, как и большинство айятланцев, магу, чтобы понять все – всё, что связывает этого грязного дикаря с его женой. Понять, но не подать виду. Не один мускул не дрогнул на лице у Хадана. Но и Ухр тоже, каким-то особым первобытным звериным чутьем, понял многое.
И главное, что он понял – высокий худощавый тип с пронзительными глазами, тщательно ухоженный и разодетый – стоит меж ним, Ухром, и его богиней и возлюбленной. И преграду эту необходимо убрать и уничтожить. Ухр глухо зарычал и, сжав кулаки, начал надвигаться на Хадана. Их взгляды встретились снова: лютая пещерная злоба против вековой мудрости, воинственность дикого хищника – и всепрощающий пацифизм мага и ученого.
– Ты хочешь драться со мной? Зачем? – Ухр не ответил, далее надвигаясь с самыми кровожадными намерениями. Шаг, другой – и бросился. Хадан пытался было сопротивляться, но Ухр всего лишь пару раз напряг вполсилы могучие мышцы рук, как тисками сжав ими худосочного ученого. Хадан пронзительно закричал – Ухр сломал ему руку в суставе и бросил на землю. Затем охотник схватил поверженного противника за горло и начал душить – неспешно, ухмыляясь и явно растягивая удовольствие. Окружающие застыли в шоке – настолько диким было все происходящее, безмолвно взирая на продолжающееся у самого подножья статуи Согласия хладнокровное убийство.
Хадана спас инстинкт самосохранения, а проще говоря – желание выжить. Угасающее, отчаянно цепляющееся за жизнь сознание на миг напрягло все ресурсы организма и отдало приказ – роковой для Ухра. Последний аргумент умирающего мага, которому так хочется жить. А порою для этого нужно убивать, но Хадан не умел этого, да и представить себе был не в силах. Что ж, все когда-нибудь приходится делать в первый раз.
Дикаря отбросило с такой силой, что буквально размазало по статуе Сехмира, забрызгав ее матовую белизну багровыми и сероватыми сгустками – кровью и мозгами Ухра. Бездыханное тело, распятое и распластанное на статуе, провисело так полсекунды – и рухнуло оземь, на камни. Лара пронзительно закричала и забилась в истерике. Остальные подавленно молчали. Давно, очень давно не видели подобного зрелища миролюбивые выходцы с Айятлана.
Хадан застонал и приподнялся, опершись на здоровый локоть. Руки ему никто не подал. Минут пять он возвращался к жизни – лицо постепенно розовело – потом кое-как встал на ноги.
– Люди! Только что у вас на глазах я неоправданно жестоко убил разумное человеческое существо, - кровь тонкой струйкой стекала из прокушенной губы Хадана, – Мне нет оправданья. Я умру, - вынес себе окончательный приговор ученый и, пошатываясь, нетвердой походкой направился к озеру. Люди молча провожали его взглядами. Все, кроме Лары. Та лежала на камнях и почти неслышно плакала, иногда тихо всхлипывая и поскуливая.
Хадан по пояс вошел в ледяную воду. Вон они, пираньи – стайка небольших зубастых карасиков. Уже почуяли кровь. Ноги ощутили первые обжигающие укусы. Хадан сделал еще два-три шага и нырнул, чтобы никогда больше не всплыть. Вода над ним сомкнулась, а потом вдруг забурлила и окрасилась багровым.

* * *

К вечеру статую Сехмира тщательно отмыли, отскоблив и заново отполировав забрызганные и запачканные места. Но тонкая структура её – та, что собирала и передавала энергию мысли – уже претерпела роковые и необратимые изменения. Роковые для Альмензаны, Айятлана, да и всей цивилизации в целом, ибо ночью по связи пришел приказ: станция Альмензана («Цветок яблони»), совместно с Кельзаной, Лахадром и Эглирой – другими подобными станциями Восточного полушария, должна контролировать прибытие контейнера с редкоземельными металлами. Он идет со стороны пояса астероидов. Требуется: остановить контейнер на подходе к атмосфере, а затем – плавно приземлить на один из островов Архипелага. Там его уже ждут.
Объясняться и оправдываться времени просто не было. Что ж, придется воспользоваться тем, что есть, несмотря на риск и смертельную опасность. Персонал станции, еще не оправившись до конца от утреннего потрясения, ровным четким кругом расположился на центральной площадке, и совместным мысленным усилием активировал статую.
Сначала все шло ровно и гладко, как обычно. Подобные диспетчерские операции изначально входили в круг обязанностей населения Альмензаны. А вот потом – закрепленный кровью, отпечаток сознания агонизировавшего Ухра на тонкой структуре статуи включился в дело – в самый неподходящий момент – и внес свой гадкий и сокрушительный вклад. Контейнер, а проще говоря, – астероид, нашпигованный редкими металлами, так и остался на орбите. Зато другой астероид, как назло, проходивший в это время чуть дальше лунной орбиты, вырвало из ткани пространства и со страшной силой швырнуло сквозь атмосферу прямо на Айятлан.
Небесный подарок весом в четверть миллиарда тонн обрушился с пылающих высот на цветущий Архипелаг и мгновенно уничтожил его. Планетарная кора была пробита насквозь и многокилометровая океанская волна от удара и взрыва несколько раз обогнула Землю, смывая и опрокидывая все на своем пути. Проснулись все дремавшие прежде вулканы, и пеплом от них заволокло небо, на долгие годы скрыв планету от солнечного света и тепла. По Альмензане, весьма удаленной от морей, тоже ударил небольшой метеорит, притянутый испорченным Сехмиром. И всё покрыл мрак.

Эпилог.

Тьма над Землей стояла больше сотни лет, а когда рассеялась – лик планеты начал необратимо изменяться. Архипелаг исчез почти полностью и бесследно: теплое течение теперь смогло прорваться на север и дойти до края ледника. Спустя этак сотню веков его обзовут Гольфстримом. Ледник отступал и скоро исчез вовсе, где насытив влагой и заболотив, а где и затопив места своего былого нахождения. Климат теплел и холодное озеро былой Альмензаны стремительно зарастало, неуклонно превращаясь в стоячее болото. А что же с бывшей станцией, Цветком яблони?
Потомки жителей Айятлана, магов и ученых, все-таки сумели выжить во мраке. Но во что превратились они! Смешавшись с первобытным племенем бупунов – тех самых, родственников Ухра, они переняли самые дикие и отвратительные их обычаи – ведь чем выше стоял народ на ступенях культуры, тем ниже он и падёт. Таков неумолимый закон истории.
Правда, все так же, дважды в месяц, собирались они на острове вокруг чудом уцелевшего Сехмира, но уже отнюдь не для разговоров со звездами. Нет. Бывшее божество согласия, миролюбия и союза всем племенем взгромоздили на черный осколок метеорита и поклонялись ему зловеще и варварски. Его имя со временем переиначилось в Хмыра, и, дважды в месяц – в новолуние и в час полной луны, щедро поливали бупуны его статую кровью своих врагов. Тех закалывали тут же – у подножья. А потом жадно пожирали останки. Таким образом, мощнейший магический артефакт полностью поменял свою сущность на абсолютно противоположную. Хмыр стал кровожадным богом войны и злобы. Даже свой внешний вид незаметно сменила его статуя. Она стала ужасающим и отталкивающим идолом темно-багрового цвета, и излучала отныне лишь лютую черную вселенскую злобу и ненависть.
А контейнер с редкоземельными металлами до сих пор болтается где-то на орбите. Его снова обнаружили только в шестидесятых годах двадцатого века нашей эры. Под именем «Черный Принц» он и ныне считается самым загадочным и таинственным спутником Земли, ибо вращается в прямо противоположном её ходу направлении. Вот и все.
Ну что тут еще сказать? C’est la vie – такова жизнь. И какое бы благополучное и цветущее общество не построили люди далее – в стаде всегда найдутся паршивые овцы, и в любой бочке меда со временем окажется ложка дегтя. Сначала она испортит вкус, а затем и весь мед из бочки превратит в черный зловонный деготь.
Спите спокойно, люди – и пусть вам приснится Цветок яблони, а также плоды, которые он принес.

Ноябрь 1999 г.

ЛИФТ.
(Идея рассказа Сергея «Вождя» Максимова)

-- Поехали!
Юрий Гагарин.

Витёк Малышев возвращался домой с субботней дискотеки. К его большому сожалению, подругу на оставшийся вечер сегодня найти не удалось – несмотря на все старания. И вообще весь день сложился неудачно: аппаратуру у ди-джеев постоянно замыкало и клинило, девок красивых было мало, а ту, что он пригласил на «медляк», лучше и вовсе не вспоминать… Постоянно хихикающая дремучая дура.
А в остальном пляски сегодня были зашибись. Даже совсем неплохие – мысленно успокаивал себя Витёк, заходя в родной подъезд. Не спеша закурил, затянулся – и не спеша надавил кнопку вызова лифта. Тишина, никакой реакции. Лишь где-то наверху дважды лязгнули двери, затем послышался звук движущийся лифтовой кабины – и снова двукратный дверной лязг.
– Что они там, сволочи, в салки на нём что ли играют? Разъездились, твари! – возмутился Витёк и с внезапно закипевшей злобой ударил окованным железом ботинком. Ударил прямо в сомкнутые хлипкие коричневые двери. Лифт не реагировал: наверху кто-то продолжал кататься на нём и без конца лязгать его дверьми. Малышев ударил ботинком ещё, на этот раз сопровождая действие крепким отборным матюком.
По-видимому, заклинание сработало, так как лифт тут же подъехал и приглашающе открыл двери. Витек зашел в него, покосился на свежую пахучую лужицу справа, снова закурил и надавил нужную кнопку – ту, что под номером тринадцать.
Поехали – вверх, сквозь этажи, набирая постепенно скорость. А в голове до сих пор играет музыка. Она своим настойчивым ритмом как будто хватает, настраивает на нужный лад и уносит куда-то далеко, в бескрайний космос.
– Что-то долго он едет, - подумал Витек, нащупывая в кармане свежекупленную банку «пепси-колы», - вроде бы пора уже быть и родному тринадцатому этажу, известному досконально, вплоть до раздавленных тараканов на стенах и всенародно знакомого трехбуквия, коряво намалеванного синей краской. Там еще были обгорелые спички на закопченном потолке, и почти стершиеся следы плевков. А лифт все едет и едет. Витек начал понемногу беспокоиться – то ли это такие глюки, то ли лифт, судя по времени, проезжает сейчас не тринадцатый и не двадцатый, а, по крайней мере, тридцать пятый этаж. Хотя доподлинно известно, что в малышевском доме всего четырнадцать этажей и это одна из самых высоких многоэтажек в городе, а всего их девять таких.
Конечно, в подобной ситуации нужно непременно нажать кнопку «СТОП» на панели управления лифта, а затем – «ВЫЗОВ», и подробно расспросить через переговорное устройство лифтера о неожиданно усилившейся в здании многоэтажности. Естественно, добавив и от себя несколько этажей для полного комплекта. Но Витек знал твердо – обе этих кнопки он самолично выколупал по пьяни с помощью перочинного ножика, когда пару месяцев назад вот так же возвращался с дискотеки. А лифт все поднимается…
Малышев приблизил лицо к щелочке между дверями и заглянул в нее – там размеренно мелькали: лестница с перилами, лампочка, зеленые стены, потолок, лестница с перилами, лампочка, зеленые стены, потолок… Витек следил за этим монотонным чередованием до тех пор, пока зеленые стены и лампочка не промелькнули еще раз двадцать пять.
Дело принимало вовсе нешуточный оборот. Конечно, он понимал, что такого даже в принципе не могло быть, а тем более случиться персонально с ним. Так вот нате, блин, случилось же. Вернее, только начинается. Витек нервно закурил, и тут как-то всем своим нутром и интуицией вдруг понял – главная пакость сегодняшнего вечера еще впереди. Где? Наверное, там, куда поднимается этот fucking лифт. Как и все – почти все представители его поколения, Малышев частенько вставлял в свой лексикон всяческие американские словечки, а так же грязные ругательства.
А лифт все едет. Витек снова заглянул в узенькую щель между дверцами: лампочка, зеленые стены, потолок, лестница. Снова лампочка и так далее. Все без изменений. Сколько там он уже едет? Полчаса? Витек снова затянулся «Bond»’ом. Своим любимым сортом сигарет. Осталось меньше, чем полпачки. В кабине стало ощутимо холодней, что, впрочем, и неудивительно. Интересно, какой сейчас уже этаж? Двухсотый или трехсотый? А еще Витек заметил, что музыка, настойчиво игравшая в его голове, потихонечку сошла на нет, плавно и незаметно сменившись звоном в ушах.
Он снова нащупал банку «пепси-колы», достал, повертел в руках. Открыть, что ли? Ладно, потом, дома, - мрачно подумал Витек и затушил сигарету о стенку лифта. Он еще не до конца потерял надежду. А лифт тем временем продолжал монотонно и размеренно скользить вверх.
– Fucking shit! - смачно по-иностранному высказался Малышев, и со всей дури вдарил кованым башмаком по дверям. Потом еще раз и еще. Лифт не реагировал. Он продолжал подниматься сквозь этажи, неуклонно стремясь к только ему ведомому загадочному финалу.
– Вот б…ь! - теперь уже по-русски выразился Витек, и сел прямо на грязный пол кабины, испачкав новые брюки. Звон в ушах сменился ощущением их заложенности, а вокруг становилось все прохладней и прохладней. Снова посмотрел в щелочку – все та же унылая последовательность: лестница, лампочка, потолок и снова лестница, - Может быть все-таки еще возможно как-нибудь остановить этот гребаный лифт? Взгляд автоматически переместился на алюминиевую панель управления. Тщетно. Под полустершимися надписями «ВЫЗОВ» и «СТОП» зияли два прямоугольных окошечка густой черноты, слегка разбавленной табачным пеплом. Как будто целый выводок раздолбаев – таких же, как и он сам, ежедневно, с нездоровым садистским удовольствием, тушили свои бычки об закопченные развороченные дупла в алюминиевой пластине на месте былых кнопок.
Витек снова закурил. Сколько уже времени прошло с тех пор, как он сюда вошел? Минут, наверное, сорок, если не больше… Уши заложило полностью. Если бы не звуки размеренно работающего с противным скрипом механизма – можно было бы четко расслышать, как кровь ритмично ударяет в виски соответственно каждому биению сердца. Теперь он заметил, что затягиваться и дышать за последнее время стал чаще: воздуха явно не хватало. Пальцы рук, державшие сигарету, немели. Да и под легкую осеннюю куртку, казалось, уже свободно заползал и вольготно располагался там неземной космический холод… Космический?! Витек вздрогнул – не таких зданий на всем земном шаре, даже в обожаемой Америке, чтобы… Заглянул в щелочку.: потолок, лестница, стены, лампочка. Только стены теперь были уже не мутно-зеленого болотного казенного цвета, а вроде бы покрыты инеем. Да и лампочки, казалось, светили ярче. Это просто потому, что полы на каждом этаже были покрыты толстым полуметровым слоем льда, а сверху как сахарной пудрой припорошены легким снежком. Снег искрился в лучах электрического света, и периодически мелькающие за дверной щелью пейзажи были по-новогоднему радостны и торжественны.
Вдруг на одном из проползающих мимо этажей мелькнуло несколько человеческих фигур. Насколько Малышев успел их рассмотреть – в просторных ярко-оранжевых меховых куртках, с альпенштоками и вроде бы с какими-то баллонами за плечами. Они неспешно брели тоже куда-то вверх по снежному лестничному безмолвию в электрическом желтом свете, сшибая ледорубами многочисленные грязно-белые сталактиты.
– Спелеологи, - подумал Витек, и с новой силой начал биться ногами в дверь, - Люди! Люди! Помогите! - Поздно. Проехали. Пока стучался и орал, лифт успел намотать еще этажей так пятнадцать. От недостатка кислорода Малышев быстро выдохся и перевел дыхание. Нестерпимо захотелось пить. Хорошо хоть, воду с собой захватил. Достал из кармана злополучную «пепси-колу» и попробовал открыть. Тут ждал новый сюрприз. Вместо ожидаемого хлопка бурая жидкость мощной газированной струей плеснула в лицо и залила глаза и ноздри. Витек чуть не захлебнулся и отставил банку в сторону, на пол кабины. Из овального отверстия сверху синей жестяной банки поползла густая бело-коричневая пена. За это долгое время жестянка вместе со всем своим содержимым успела нагреться в кармане куртки почти до температуры человеческого тела и теперь кипела прямо на открытом воздухе.
Вода кипела, а Витек задыхался и замерзал. Стараясь не сбить дыхание, он попробовал подпрыгнуть несколько раз и с силой ударить ногами в пол – говорят, что это иногда помогает остановить лифт. На самом-то деле, это скорее помогает в нем застрять, но сейчас это существенное различие было не столь уж и важно. Главное – застопорить этот монотонно скрипящий механизм, уносящий Малышева. И не с корабля на бал, как говорили поэты-классики, а с порога родного дома – и прямо в заоблачную стратосферную высь.
Воздуха не хватало катастрофически. Мороз. Пальцы рук и ног уже не ощущаются. По крайней мере, ими больше не пошевелить. «Пепси-кола» в банке постепенно успокоилась, перестала кипеть и замерзла. Сначала ледяной корочкой покрылась грязно-бурая лужа на полу, а затем и жидкость в самой жестянке. А потом и вся сине-красная банка как-то внезапно подернулась инеем. Но Витек этого не заметил, поскольку вот уже пять минут хрипел в предсмертной агонии. Все тело, а в особенности уши и глазные яблоки, пронзала бешеная боль. Это разреженной атмосферное давление снаружи организма настойчиво спорило с давлением кровяным. И второе, естественно, победило. Из ушей и носа хлынула кровь – первыми не выдержали самые тонкие сосуды в теле. А с каждым вдохом легкие теперь как будто набивались иголками или маленькими копошащимися ежиками. Угасающее сознание еще некоторое время цеплялось за остывающее и вздрагивающее тело, а затем, этажей так через тридцать-сорок, распрощалось с ним раз и навсегда.
И отправилось оно в какую-то неведомую тинэйджерскую Вальгаллу – туда, где встретят его прекрасные валькирии в светящихся импортных одеждах, где рекой льется «пепси» и «кока-кола», а «сникерсы» буквально валяются под ногами. Там длинноногие крашеные перекисью грудастые девки отплясывают на бесконечной дискотеке, и чарующие ритмичные звуки в сочетании с лазерной цветомузыкой уносят душу в межзвездные галактические дали. И вечно длится party на танцполе… Уау!

Эпилог.

Семен Иванович Горшков, пенсионер, целых пять минут, тихо ворча и бубня себе под нос, настойчиво вызывал лифт. И вот он едет вверх, к нему на четырнадцатый этаж, а кабина его сотрясается от мощных ударов кованых ботинок, сопровождаемых отборными матюками на русском и английском.
– Опять этот гаденыш снизу, Витька, щенок, спьяну буянит. Управы на него нет! Вот пойду к участковому, все ему… - и тут двери лифта открылись. Семен Иванович заглянул внутрь и тут же схватился за область сердца под драповым вытертом пальто. Из кабины дохнуло неземным космическим холодом вперемешку с густым табачным дымом, а на полу ее, в замерзших лужах крови и еще какой-то бурой дряни, лежал окоченевший труп Витьки Малышева. На мертвом посиневшем лице застыл, отпечатавшись намертво, жуткий оскал агонии. Все тело неестественно скрючено, вывернуто судорогой и присыпано тонким слоем инея. Но больше всего поражали глаза: глазные яблоки почти полностью вылезли из орбит, покрылись мутной поволокой, но до сих пор продолжали пытливо и настойчиво смотреть в некую абстрактную точку мирового пространства. Туда, куда приехал лифт.

13-15 декабря 1999 г.

МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ...

Море волнуется – раз.
Море волнуется – два.
Море волнуется – три.
Морская фигура: замри!
Детская считалочка.

В тихом омуте черти водятся.
Народная мудрость.

I

Море волнуется – раз...

После окончания института мне сильно подфартило, – по крайней мере, гораздо больше, чем многим моим однокурсникам. Я устроился на работу по своей специальности в небольшой, красивый и уютный городок в южном Подмосковье. Места там шикарные: сосновые леса, грибы, ягоды, чистый воздух, рыбалка на тихих лесных речушках и широкой полноводной Оке. А рыбак, надо вам сказать, я весьма заядлый.
Этой весной в окрестностях города начали бурение первых семи артезианских скважин, – чтоб качать чистейшую воду для жаждущей столицы с полукилометровой глубины. А это и есть моя специальность. В наших краях под землей открыли огромнейшее озеро, или, если хотите, море первозданной, нетронутой техническим прогрессом влаги в меловых отложениях. Они, отложения эти, напитаны водой как губка, и, я уверен, вскоре охотно поделятся своим содержимым с многомиллионным столичным городом. А еще глубже, под мощными меловыми пластами, по данным геологов, лежат осадочные породы силурийского периода – тоже пропитанные, как губка, водой, но водой соленой и фактически непригодной для питья. Она осталась в этих чудовищных глубинах со времен этак пятисотмиллионолетней давности, когда первые неуклюжие рыбины, закованные в прочный костяной панцирь, едва только начинали свой заплыв в теплом и юном океане. Еще глубже: три километра вниз – скала, дно древнего моря и основа всей Восточно-Европейской платформы. Вот такая небольшая геологическая справка. Геологию я пять лет изучал в институте и неохота мне, честно говоря, чересчур загружать ваши мозги. Так что хватит об этом.
Ко дню моего дебютного выхода на работу, одиннадцатого июля, первые семь скважин были почти готовы: они достигли проектной глубины и уже ждали подключения к магистральному водопроводу «Москва-В*****рск». Нужно было закладывать очередную партию скважин и начинать бурение, - чем, собственно говоря, я на работе и занимался. Но воспоминаниями о работе мне тоже неохота загружать ваши мозги. О работе, как я считаю – и нужно говорить, когда находишься на работе. Я же хочу поведать вам о своем главном и роковом увлечении, хобби, так сказать – то есть о рыбалке. А именно – о том теплом и ясном августовском вечере, когда случилась самая невероятная, жуткая и пакостная история в моей жизни. О ней и пойдет речь.
В ту субботу, девятнадцатого августа я, как всегда это делаю по выходным, собирался на рыбалку. Хожу обычно на вечернюю зорьку. Почему? Во первых, я – «сова» (люди, как известно, делятся на «сов» и «жаворонков»), а во-вторых, в шесть часов утра мне приходится просыпаться и в другие дни недели. Но чтоб по субботам, пусть и ради любимого занятия, вскакивать в такую рань – нет уж, извольте – не выйдет.
На улице погода – просто великолепная. Солнышко печет, в небе – ни облачка... Короче – кайф, несмотря на скорый и неизбежный конец лета. Правда, в последнее время климат сильно изменился в связи с парниковым эффектом, так что лето вполне способно затянуться аж до октября. В прошлом году, например, 10-го октября было +26. И если даже в декабре вдруг стукнет +15 – я тоже особо не удивлюсь.
Итак, я собирался на рыбалку, – крючки проверял, удочку, лески и т.д. А на кухне, через дребезжащий динамик радиоточки, заведенный на всю катушку, пел свой полузабытый хит Юрий Антонов: ...«Море, море – мир бездонный...». Знать бы в ту минуту, каким грозным и зловещим предупреждением была для меня эта песня!
Я даже начал, одеваясь, подпевать престарелому корифею эстрады: «море, море»... – Море волнуется – раз! – вдруг вспомнилась неожиданно старая детская считалочка и почему-то – артезианские скважины. К чему бы все это – я так тогда до конца и не понял...

II

Море волнуется – два.

Рыбу я ловлю почти в самой черте города, там где Кремиченка, местная речушка, недалеко от своего впадения в Оку, разливается тремя широкими и довольно глубокими омутами. Голавли, крупные караси, язи и подъязики, да всякая иная рыбья мелочь – вот их основное, хотя и не очень многочисленное население.
Лет десять-пятнадцать назад все это население, как и вода в речке, сильно воняло мазутом и другими промышленными радостями. Рассказывали рыбаки, что в те недалекие времена кое-кто из них выловил однажды по весне в Кремиченке здоровущего язя-мутанта. Язь был почти без чешуи, весь покрытый омерзительной слизью, а плавники его, если верить тем же рыбакам, были цвета заппекшейся крови и оканчивались остро отточенными когтями.
Слышал я даже душераздирающую байку о том, как вышеописанный язь закогтил, исцарапал и покусал изъявшего его из водоема рыболова, при этом измазав его от сапогов и до самого воротника штормовки какой-то липкой и отвратительной дрянью.
Впрочем, рыбаки – всемирно известные чемпионы художественного трепа. Помнится, еще один из них врал мне не краснея что во времена его деда в Кремиченке иногда попадались самые что ни на есть настоящие пираньи и дед, мол, даже показывал ему хранившийся в чулане один сильно высохший и особо зубастый экземпляр. А передохли все они, якобы, когда свежепостроенный металлургический комбинат выплюнул в прозрачные речные струи первые порции керосина и мазута.
Однако лет за семь до моего приезда в город на заводе том открыли новые очистные сооружения, вода в речке снова стала прозрачной, промышленные ароматы исчезли и все вышеописанные кремиченские безобразия постепенно сошли на нет. Долго о них слышно не было... До самого злосчастного и жуткого вечера субботы 19-го августа ****-го года.

К первому из омутов я подошел часов так в шесть. Солнце заходит в девять, то есть через три часа, – и этого времени мне вполне хватит, чтоб отдохнуть всей душой и телом на речном берегу с удочкой в руках. Тем более, что пейзажи вокруг ну просто великолепны: за спиной – сосновый лес, напротив, через речку – деревня, а по правую руку – живописная долина красавицы Оки, откуда постоянно доносится надсадный рев моторных лодок и жизнерадостные вопли купающихся дачников. В общем – благодать! И с этой мыслью я насадил червя, закинул удочку, закурил и с нетерпением стал ждать первой поклевки.
Правда, было там одно, несколько смутившее меня обстоятельство. Подходя к омуту со стороны леса, я успел заметить, как с песчаного мелководья в глубину метнулось буро-зеленое, размером с крупного карася, плоское тело. Насколько мне удалось его рассмотреть, тело было членистым, состояло из множества одинаковых, слегка уменьшавшихся к хвосту сегментов и к рыбам или же земноводным явно не относилось. На рака тоже не похоже, скорее на гигантскую мокрицу, да и кто видел когда-нибудь живого рака в Кремиченке?
Больше всего неопознанная тварь почему-то смахивала на трилобита из учебника палеонтологии. Были некогда такие примитивные членистоногие в древних водоемах. Вот только последние сорок миллионов лет живыми их никто не видел, – так что у меня был весомый повод удивиться и придти в сильное недоумение. В конце концов, я решил, что это просто из-за жары начала мерещиться всякая муть, а тут и поплавок дернулся и затем плавно пошел вбок и вниз. Подсечка – и вот омут порадовал меня первым серебристым, грамм на сто, карасиком.

III

Море волнуется – три!

– Ну и как рыбка? Ловится? – раздался чей-то хрипатый голос из-за спины и чуть ли не над самым ухом. Я медленно обернулся. Голос принадлежал коренастому невысокому старичку в добела застиранных джинсах, черной майке с пентаграммой и надписью “SLAYER” и с окладистой седой бородищей. Старик буквально сверлил меня взглядом своих зеленых и отнюдь не пожилых глаз – взглядом цепким, неприятным и колючим. Да и подошел он уж больно незаметно, я бы даже сказал – бесшумно как тень...
– Ловится рыбка-то? – еще раз переспросил старикан и снова посмотрел прямо в глаза. Мне стало жутковато.
– Да уж ловлю потихоньку, дед. Карасика вот поймал... - натянуто улыбаясь, ответил я и тут же продемонстрировал карасика в наполненном водой целлофановом пакете.
– Не густо, не густо... – прокомментировал улов старик, бесцеремонно присаживаясь на траву рядом со мной: – Да и то ничего, сынок, водичка-то нынче почище стала. А вот когда завод в реку гадил, к ней и не подойти было – задохнешься! И уж какая гадость в ней водилась...
Едва я собрался ответить деду, что мне прекрасно известно о населяющей данный водоем ранее гадости, но тут ярко-оранжевый поплавок посреди омута пару раз вздрогнул и медленно и осторожно скрылся под водой.
Подсечка... Есть! Нечто тяжелое и мощное рывками заходило на глубине. Струной зазвенела леска – кило на два, пожалуй, потянет... Дед лез под руку с ненужными советами: - Да ты напролом-то ее не тащи! Вываживай неспеша, пущай подустанет. Подсачек есть? – видит же пень старый, что нету!
– Тогда на мель, на мель ее выводи и руками – да на берег!
В общем-то, я так и сделал, черти б ее побрали, эту рыбину! А это была вовсе не рыба. Вернее, рыба, но не совсем: ее крепко сбитое мощное тело наполовину было покрыто костяным шишковатым панцирем, сзади извивался мясистый хвост без лопастей и в крупной чешуе, а по бокам этой гадины отчаянно загребали летний воздух два здоровенных плавника.
Что это, дед? – пытаясь скрыть внезапную дрожь в голосе, вопросил я собеседника. Мой рыбацкий трофей бился и подпрыгивал на траве.
– Панцирная рыба, сынок, подкласс бесчелюстные, силурийский период. - спокойно ответил он и тотчас же добавил ее мудреное название на латинском.
– Но ведь она же ископаемая... – теперь и я смог как следует разглядеть свой улов. Она самая. Панцирная. Прямо как в учебнике палеонтологии или в музее. Только вот живая – ишь, шевелится, скотина! Три глаза – два по бокам и один на темени, бессмысленно пялились в пространство.
– Теперь уже не ископаемая, сынок, не ископаемая... – почти нараспев произнес старикан и мрачно усмехнулся в бороду.
– Я его про себя называю панцирник троеглазый – это чтобы отличать от панцирника членистохвостого. А этот, - он кивнул в сторону моего трофея, - малек еще. Вот подрастет когда – в нем метра полтора будет. Ты вот что, сынок, если домой сегодня придешь, свари из него ушицу. Пальчики оближешь! Получше да повкуснее стерляжьей ушица-то будет. Да и костей в нем нет – хрящи одни, как у стерляди. А в воду когда полезешь – трилобитов под корягами пошукай. Отваришь потом с укропом да под пивко... – дед аж причмокнул от собственного описания ископаемых гастрономических удовольствий.
– Послушай, но откуда... – начал было я. Больше всего меня смутило в монологе старика жутковатое в своем пророчестве словечко «если».
– Оттуда, сынок, оттуда. – желтый крючковатый палец указующе вперся в поросшую травой земную твердь. – Дырки в земле зачем сверлили, кожу матери своей дырявили? Предупреждали же вас, людей, что до добра это не доведет, эти, как их там – экологи! Вот и досверлились! – проснулось море-то. Миллионы веков спало, а людишки глупые своими сверлами разбередили его, растревожили. Вот вам и панцири в уху да трилобиты к пиву!
– Пойду я, пожалуй, заждались, поди, меня... – старик, кряхтя, поднялся с земли и закурил папиросу.
– Ты тута смотри, лови-то поосторожней... А то поймаешь чего, да не вытащишь, инженер! Последнее слово дед произнес с явным укором и откровенной издевкой, развернулся, направляясь к лесу и вскоре растворился меж стволами сосен.
Стоп! Откуда он узнал, что я инженер? По одежде, вроде, не скажешь, да и на лице не написано. А старикана и след простыл.

IV

Морская фигура – УМРИ!!!

На этот раз клюнул нормальный, без извращений, голавлик. Вот ведь хрень какая – подумал я удивленно, – дырки насверлил, море какое-то, трилобиты... Глюки. Посмотрел вправо и назад: не глюки. Двухкилограммовый малек, панцирник троеглазый, все еще шевелился и шуршал плавниками где-то в траве.
– Тьфу, гадость-то какая! В уху, говорит, её, вкусней стерляжьей... – а солнышко уже садилось. Настроение было испорчено полностью. – У-у-у, хрыч бородатый, чтоб тебя!
А поплавка-то на воде – нету. Я резко подсек. Леска натянулась... Так... Зацеп. Что ж, прощай, крючок! Коряг-то на дне – немеряно. Придется оборвать. Не в воду ж за ним лезть, к трилобитам, будь они неладны! Кладу удочку, перехватываю леску и медленно-медленно тяну. Злополучный крючок должен либо оторваться, либо вырваться из коряжьего плена. Впрочем, это маловероятно, он застрял намертво. Хотя нет, вот леска чуток подалась, затем еще чуть-чуть...
И тут омут содрогнулся. Вода пошла бурунами и на поверхность ее поднялся вертикально, видением из кошмарных снов, огромный членистый скорпионий хвост – грязно-бурый и весь в налипших водорослях. Хвост пару раз покачнулся, словно прицеливаясь, и со страшной силой ударил по воде, окатив меня водопадом брызг. Потом ударил снова и на поверхности очутилось уже все тело чудовища – трехметровое, с многочисленными шипастыми лапами и гигантскими загребущими клешнями. На меня уставились огромные, с блюдца, хищные и голодные глазищи.
Очередное живое ископаемое – ракоскорпион, гроза палеозойских морей, соизволило явиться во всей своей зловещей гротескной красе. Мне, правда, так и не пришлось оценить по достоинству его красоту, силу и ловкость.
Я даже крикнуть не успел. Ископаемый древний хищник с хрустом перекусил меня пополам своими клешнями, разодрал когтями на концах шипастых лап и, плотоядно клацая жвалами, приступил к вечерней трапезе. Пора уже – ужин! Проголодался, сволочь.
Кстати, а как вы думаете, откуда я вам сейчас пишу? Что, догадались? То-то же! А еще я очень сожалею, что при жизни так и не отведал ухи из панцирника троеглазого и вареных трилобитов с пивом...
Так что берегите, люди, природу – мать вашу! Ведь море-то – прямо у вас под ногами – всего каких-нибудь два-три километра вниз.
И оно снова волнуется.

29-31 января 2000.

ДВЕРЬ В ИЗНАНКУ МИРА

… В одном черном-черном доме
была черная-черная дверь…
Детская страшилка.


Пролог.

Говорят, что мир вокруг нас не столь уж материален и однобок, как мы привыкли его воспринимать в рутинной суете обыденности. Это просто мы так живем – серо, обрыдло и неинтересно. И постоянно патологически не хватает времени, чтобы остановиться и разглядеть окружающее чуть повнимательней. Впрочем, разглядеть что-либо потустороннее тоже вряд ли всякому удастся, ибо на органах мировосприятия почти у всех нас, исключая немногих, с детства намертво одеты шоры – как у чересчур глазастой и любопытной лошади. Шоры черные и непроницаемые, имя которым – неверие. Или нежелание верить, что, впрочем, одно и то же. Кто всерьез воспримет, например, историю про не в меру скандального гопника, которого внезапно сбесившийся лифт увез без пересадок прямо в стратосферу? Или про пиявок, что однажды летней ночью могут проникнуть в водопроводные трубы и заполнить всю ванну своей, так сказать, шевелящейся темно-зеленой биомассой. А между тем подобные события творятся вокруг едва ли не каждый день. Но те, кто столкнулся с ними – либо молчат до конца своей жизни, опасаясь неизбежного свидания с психиатром, либо уже ничего никогда не расскажут ввиду абсолютной фатальности с ними происшедшего.
А вот дети еще не имеют подобных непроницаемых шор. Иначе откуда бы взяться их страшным мистическим байкам – тем, что каждый из нас наверняка слышал ночами в шепчущем полумраке палат летних детских (ранее пионерских) лагерей. Про черный автобус и пятно на ковре, про красную руку – и еще великое множество подобных жутких сказок. Но сказок ли?
Говорят, что у этого мира есть изнанка. Страшная в своей откровенности изнанка – ибо там отражается истинная сущность всего происходящего – и ныне живущих людей, и уже отлетевших душ. Но что самое неприятное – мысли, когда-либо зародившиеся в чьей-нибудь тупой башке, материализуются там в своем настоящем, отвратном и неприкрытом виде. Кроме того, Изнанку Мироздания населяют глюки наркоманов, горячечный бред пьяниц и сумасшедших, эротические видения сексуальных маньяков, а также обыкновенные ночные кошмары простых мирных обывателей. Попасть в Изнанку можно и наяву, причем находясь в трезвом рассудке и здоровом теле. Иногда для этого достаточно всего лишь открыть дверь.

I

За железной дверью похоронный марш…
Коррозия Металла.

Первый раз с Михаилом Антиповым это случилось совершенно неожиданно. Тем вечером он снова поссорился с Людой, своей женой. Следствием данного события стало поспешное одевание всяческих теплых вещей типа зимних ботинок, куртки и шапки с перчатками, затем – в коридор, оглушительное хлопанье дверью, и через подъезд – на улицу. В спину еще летели злые и обидные слова, и главное – ни за что. Казалось бы – пустяк-то какой: чересчур увлекшись телепередачей, локтем случайно задел и опрокинул маленькую чашечку с уже остывшим чаем. Однако Люда, женушка ненаглядная, сумела так извернуться, что столь незначительный вроде бы инцидент превратила в катастрофу национального и всепланетного масштаба, с упоминанием друзей, давно позабытых подруг юности, и всех ближайших родственников по мужской линии.
Настроение омерзительное, нервы расшатаны… Куда бы в таком состоянии податься простому русскому парню возрастом в четверть века? – Правильно! Угадали! Туда именно Михаил и направлялся. Но и по дороге в винный магазин не обошлось без дряни. Дело в том, что весь город, ввиду грядущих скорых и неизбежных выборов каких-то там кандидатов и депутатов, был буквально от фундаментов и чуть ли не до самых крыш домов увешан их разноцветной рекламной агитацией. Ухмыляющиеся и скалящиеся по-заморски физиономии кандидатов всех мастей висели также на автобусных остановках, столбах объявлений и телефонных будках – порой даже в несколько слоев. Особенно Антипова взбесил плакат на газоне возле входа в магазин. Прямо к стволу старого ветвистого ясеня огромными ржавыми гвоздями по-варварски был приколочен заиндевевший фанерный щит.
А со щита, нахально зыркая прямо в глаза Михаила, ехидно скалилось очередное холеное рыло. Внизу красовалась подпись: «Я ПРИВЕДУ ВАС К ПРОЦВЕТАНИЮ!». И со всей дури, так, что глухо хрустнули костяшки пальцев под тонкой кожаной перчаткой, врезал по этому ехидному рылу Михаил Антипов, программист двадцати пяти лет. Щит треснул и покосился. Отвел, как говорится, душу – и спокойно поднялся по обледенелым ступеням к матово застекленной двери.
– Мне, пожалуйста, портвейна бутылку…
– ??
– Вон ту, да-да, тридцать третий.
Расплатился и, сунув зеленую бутыль, наполненную бурым пойлом, за пазуху, во вместительный внутренний карман куртки, неспешно направился к выходу. В голове не было даже ни намека на мысль – куда пойти дальше с целью снятия стресса путем алкогольного опьянения. Полная апатия и пофигизм ко всему происходящему. С остатками былой злобы Михаил сильно толкнул от себя полупрозрачную дверь – так, словно та закрывала от него как минимум вход в райские кущи. А может, и кое-что прямо противоположное, если не гораздо хуже. И он сделал шаг.
В лицо сразу же дохнуло теплым сырым воздухом, напитанным болотными испарениями. Михаил почему-то даже не испугался и не особо удивился. Он просто сделал еще пару уверенных шагов, а затем спокойно и оценивающе огляделся вокруг. Пейзаж был весьма любопытен: родного города не было вовсе, зимы и в помине. Вместо низких, сыплющих редким снежком, декабрьских туч – бездонные небеса с мириадами ярких звезд. И прямо над головой, почти в зените, освещая своими бледно-желтоватыми лучами какие-то древние руины, сияла громадная, раз в пятнадцать больше обычной, полная Луна. Отчетливо были видны отдельные крупные кратеры на ней.
Дверь, в которую только что вышел Антипов, здесь была деревянной, покрытой гнилью и полуразвалившейся – а вела она в ветхую полузатопленную хибару со следами пожара на почерневших от времени и сырости стенах.
Из всего прежнего пейзажа почти без изменений остался лишь старый раскидистый ясень на единственном относительно сухом клочке земли. Но теперь на его мертвых корявых ветвях, подобно новогодним игрушкам, висели вниз головами сморщившиеся и полуоблезлые тушки каких-то зверьков – кошек что ли или еще кого. Фанерный щит тоже был на месте. Правда, портрет лыбящегося кандидата заменяло на нем изображение чудовищного первобытного ящера с плотоядно оскаленной пастью, грубо намалеванное красной охрой. Ниже, опять-таки охрой, было коряво подписано – что самое интересное – русскими буквами: «ЫРУГХЫР УХМЫРЬЕ МЫХР!»
– А как же, хотелось бы знать, переводится этакая белиберда? – Размышления Михаила прервал мощный утробный рев, донесшийся со стороны, где в его мире находится городская управа. Он пригляделся: среди полузатопленных зловонным болотом руин, сокрушая взмахами длинных мясистых хвостов торчащие из ряски мертвые искореженные древесные стволы, в свете огромной Луны, насмерть дрались три, нет, даже четыре, гигантские хищные рептилии. Под ударами стальных когтей трещали чешуйчатые панцири. Острейшие саблевидные клыки впивались в загривки и шеи троих соперников, а из выбитой глазницы четвертой, уже поверженной гадины, тоскливо и протяжно ревущей, задрав пасть к Луне и звездам, фонтаном била густая кровища, окрашивая окрестные болотные воды в темно-багровый цвет. Вокруг бурунами вскипала вода – в дело вступили пираньи, привлеченные ароматом свежатины. Тщательно и всесторонне рассмотрев данное батальное действо, все так же равнодушно Михаил отвернулся, потянул на себя хлипкую прогнившую дверь и целеустремленно шагнул обратно.
– Вы перчаточки оставили, молодой человек! – пожилая толстая продавщица из-за ярко освещенного винного прилавка протягивала ему забытые перчатки. Так Михаил Антипов впервые посетил Изнанку Мира.

II

… они ставили бесчеловечные опыты над людьми…
Из советской газеты.

Только на заснеженной скамейке пустынного парка, куда он спешно удалился с портвейном за пазухой, до Михаила постепенно дошло, где он четверть часа назад случайно побывал. То, что находилось за дверью, Антипов назвал для себя «Ухмырье» - по самому легко произносимому слову из приснопамятного троглодитского лозунга на фанерном щите. Что ж, он абсолютно точно и с первой попытки угадал истинное имя той части Изнанки, где стоит его родной город. Аплодисменты. Приз – в студию!
Приз был тут же извлечен из обширного внутреннего кармана куртки, спешно раскупорен и пущен в дело. Два весьма объемных глотка – почти треть бутылки – и можно трезво и рассудительно обдумать происшедшее. Недавняя ссора с Людой как-то постепенно стушевалась внутри сознания и медленно отошла далеко на второй план.
Мыслил Михаил строго логически, прямо как те машины, с которыми он имел дело на работе. С кем поведешься – так тебе и надо. Выводы получались весьма интригующие и заманчивые:
– Так. Я случайно посетил сегодня некое Ухмырье. Вопрос: почему за предыдущие двадцать пять лет подобного никогда не происходило? – Стечение обстоятельств: ссора, скандал – следовательно, взвинчены нервы. Из чего следует сильный стресс, который разрядил ударом по плакату, затем полный пофигизм, апатия – и толкнул дверь от себя… Стоп! – Как толкнул? – Как препятствие на пути куда-то… – Уже теплее… - чувствовалось, что разгадка весьма близка, стоит лишь вспомнить и сопоставить самые мелкие подробности и факты. Антипов сделал еще один глоток бурого портвейнообразного пойла. Вскоре, благодаря допингу, мозги программиста заработали с удвоенной силой.
– Вот оно! Эврика! – по безлюдному зимнему парку разнесся победный архимедов клич, - Необходимые условия проникновения в Ухмерье – полное равнодушие, отрешение сознания от происходящего и окружающего – раз! – Абсолютная, без лишних сомнений, целеустремленность – два! – И… Что-то еще, нечто очень важное… Да! Конечно же! – Дверь как символ выхода и входа – три!
Будучи абсолютным атеистом и материалистом с детства, считавший полной чушью и бредом всякую там уфологию, парапсихологию, телепатию и прочий оккультизм, Михаил, того еще не понимая, открыл для себя один из основных законов магического воздействия на мир.
Любая теория, как известно, должна быть подтверждена практикой и экспериментом. Допив портвейн, программист и миропроходец Антипов разглядел в самом конце бледно освещённой немногочисленными фонарями аллеи пустой торговый павильон, ещё по осени основательно разгромленный местной шпаной, зашвырнул бутылку в сугроб и отправился ставить над собой бесчеловечные опыты.
Напрочь заржавевшие петли железной двери павильона надсадно и противно скрежетали, сильно отвлекая сознание экспериментатора от равнодушия к происходящему и абсолютной целеустремлённости. Но настойчивость и старание, достойные истинного учёного, всё же победили: с восьмой или девятой попытки Михаил наконец-то вышел в Ухмырье. И сразу же пожалел о содеянном.
Едва ступив на зыбкую болотистую почву, Антипов вдруг ощутил, как от головы его начал отделяться некий тёмный бесформенный сгусток. Сгусток отлетел метров на пять, обернулся жуткой препоганейшей амёбой с многочисленными хищно шевелящимися псевдоподиями, а затем, с омерзительным хлюпаньем вместо боевого клича, лихо пошёл в атаку на породившую его черепно-мозговую питательную среду. Пришлось срочно ретироваться в реальность. Это получилось уже с первой попытки.
– Вот тебе наглядный урок, кретин! - отдышавшись, выругал себя вслух Михаил, - Подшофе туда не суйся! Экспериментатор хренов, - после чего неторопливо отправился домой с чистой совестью, шальной головой и с чувством выполненного долга.

* * *

Спустя несколько дней Антипов снова ненадолго посетил Ухмырье, воспользовавшись дверью своего подъезда – как и в прошлый раз – вечером. Пейзаж там почти не изменился, но громаднейшая Луна явно пошла на ущерб и теперь низко стояла над восточным краем болота. Ящеры всё ещё дрались, оглашая округу истошным яростным рёвом и плотоядным клацаньем зубов.
-Предвыборная борьба продолжается! - прокомментировал Михаил бесконечную рептильную битву. Поединщиков на этот раз было только двое. Третий, гнусаво шипя и кровоточа, спешно отползал в корявые заросли кустарника зализывать раны, а от четвёртого гада, поверженного ещё в первый визит миропроходца, остался торчать из трясины лишь добела обглоданный пираньями и падальщиками, гротескный и раскоряченный скелет.

* * *

Постепенно, сопоставляя данные своих многочисленных опытов – отважных вылазок в Изнанку Мира в любое время дня и ночи (о чем жена была в полном неведении), Михаилу удалось построить четкую и логически взаимосвязанную теорию сущности Ухмырья. Вот отрывки из его записей, обнаруженных почти год спустя женой в толсто общей тетради, спрятанной за стенкой книжного шкафа:
21.XII Вт. Полночь. Скорее всего, новолуние (в реальном мире – последняя четверть). Очевидно, период обращения местной Луны намного меньше 29,5 суток. Следовательно, она ближе, и поэтому кажется существенно крупнее, чем на Земле. Из укрытия наблюдал целую орду страхолюдных местных аборигенов на руинах. Кажется, они приносили человеческие жертвы какому-то своему демону. Отвратительное и поганое зрелище. Поспешил вернуться.
24.XII Пт. 17:30-17:41. Луна снова растет. Заходит низко над западным горизонтом. Видел неторопливо плывущее в воздухе призрачное обнаженное тело, бьющееся в агонии и обвитое целым клубком медленно пожирающих его змеевидных тварей. Предположение: материализация чьих-нибудь галлюцинаций либо кошмарного сна, а может быть, и белой горячки.
26.XII Вс. 12:10-13:35. Первая вылазка в свете дня. Густая облачность и гнилостные испарения полностью закрывают Солнце. Во все стороны – бескрайняя трясина с торчащими повсюду мертвыми, причудливо изломанными стволами деревьев под мрачными серо-стальными небесами. Кое-где небольшие участки суши с буйной, ядовитого оттенка растительностью, перемежающиеся озерцами чистой воды. Крайне безрадостная, давящая своей безысходностью картина.
Бродил среди руин: развалины зданий причудливой архитектуры и непонятного предназначения, вероятно, очень древние. Надписи незнакомыми буквами и символами. Везде свежие следы крови. Рассмотрел внимательно аборигенского идола: ну и глыба! Ну и скульптурища! Наверняка творение какого-то местного выжившего из ума и озлобленного на весь мир сюрреалиста. Самое интересное – идол стоит точно там, где в реальности на городской площади красуется статуя В.И. Ленина, вождя мирового пролетариата. Данное совпадение наводит на весьма интересные мысли…
31.XII Пт. 22:15-22:30. В предзастольной суете удалось выкроить немного времени для нанесения очередного визита.
Болотные твари празднуют Новый Год. Ух!!! Такого наидичайшего разгула, такой бесстыжей оголтелой оргии и групповухи не видел, наверное, даже языческий Рим периода упадка! Кое-где уже пошли в ножи… Пардон, в каменные топоры. Опять кровища.
В районе городской управы уже в который раз дерутся тиранозавр и два птеродактиля – аж кости трещат да чешуя летит во все стороны. Пираньи, естественно, уже в наличии и явно в курсе дел. Спешу вернуться к благам цивилизации – скоро праздничная полночь.
06.I Чт. Был по делам в столице. Конечно же, не избежал соблазна и там посетить Изнанку через дверь какого-то привокзального универмага. 19:10-19:15. Это настоящий Ад! Если не хуже! Рассудок просто не выдерживает нахождения там больше пяти минут. Ухмырское гнилое болотище с каннибалами и ящерами – просто солнечная летняя лужайка с цветочками-бабочками по сравнению со столичной Изнанкой. Рука не поднимается описать все ужасы и гнусности, что там творились… О, Небеса! В каком же, однако, мирном, тихом и прекрасном городе, оказывается, я живу!

III

Входя во Вселенную, вытирайте ноги, а то могут и в шею вытолкать.
А. Бужков.

08.II Вт. Людмила явно начала что-то подозревать. На время прекратил вылазки и занялся обработкой полученной информации. Вот первые плоды:

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ УХМЫРЬЯ.
Краткие тезисы.

§1. У реального мира есть изнанка-зазеркалье, объединенная с ним в единое целое путем причинно-следственной связи.
§2. Местность в Зазеркалье, соответствующая городу В*****ск, имеет вид реликтового субтропического болота, с неопознанными руинами и ископаемой фауной и флорой. Далее в тексте именуется «Ухмырье».
§3. Сущности и организмы, населяющие Ухмырье, являются иными гранями существующих в Реальности предметов и событий.
§4. Известно, что В*****ск был также построен на осушенных болотах, однако ухмырские трясины, скорее всего, согласно §3, есть отражение истинного хода событий в жизни данного города и его окрестностей.
§5. Проникновение в Ухмырье вполне возможно путем несложных манипуляций с сознанием экспериментатора (об этом – отдельно).
§6. Недопустимо посещение Ухмырье в состоянии опьянения, болезни, либо под действием медпрепаратов, изменяющих сознание. Смертельно опасно ввиду бесконтрольности хода событий. Большая вероятность материализации агрессивных сущностей и комплексов из глубин подсознания экспериментатора.
§7. Проникновение в Зазеркалье в иных местностях целесообразно лишь после разведки истинного положения дел там.

* * *

В той тетради было еще несколько страниц, исписанных ровным каллиграфическим почерком Михаила Антипова. Записи он вел еще около полугода – где сухим канцелярским стилей, а где и с весьма тонкими остроумными комментариями происходящего – вплоть до своего загадочного исчезновения. Вот его последняя запись в дневнике:
27.V Сб. 23:10. Сегодня меня посетила весьма интересная мысль. Что, если Ухмырье тоже имеет свою Изнанку, еще более отвратную и пакостную, нежели оно само? Во всяком случае, соваться туда не стоит. Но, логически рассуждая, поневоле делаешь вывод, что и наша Реальность также является мерзопакостным Зазеркальем некоего более прекрасного и гармоничного мира. Что, если завтра я, этак в 15:00 в павильоне парка… Да, стоит попробовать! Нужно только за оставшийся вечер детально все обдумать и разработать новую методику проникновения.
Тот же субботний вечер, 23:55. …Черт возьми! Это же, оказывается, так легко! Надо просто…
<далее тщательно вымарано Людмилой Антиповой примерно пол-листа>
… И кто знает, может быть, завтра я смогу посетить более лучший из миров – ведь наверняка он не так сер, обыден и постыл, как тот, где я прожил целых четверть века. Уверен – люди там счастливы и живут в согласии, взаимной доброте и полной гармонии. Я забуду в том лучшем мире свои привычные страхи: потерять что-либо ценное и необходимое мне или пострадать от злой капризной воли тех, кто случайной игрой судьбы оказался хитрей и сильней и был наделен властью с общего молчаливого согласия. Хватит. Безмолвствуйте тут без меня. Копошитесь и пресмыкайтесь в своем гнилом болоте!
А там – может быть, уже ждет меня новая любовь, чистая и светлая, как капля росы на нежном весеннем цветке! И завтра я ухожу, чтобы остаться в том безоблачном краю до конца дней своих. Решено.
Та же ночь с субботы на воскресенье, 00:35. Ложусь спать с чувством радостного предвкушения, как усталый путник, обнаруживший райские врата на исходе долгого, трудного и тоскливого пути. Ведь завтра будет праздник, и я говорю себе: «Спокойной ночи!».

Эпилог.

Двадцать восьмого мая, в три пополудни, Михаил Антипов совершил последнюю, роковую, и самую страшную ошибку за все двадцать пять с лишним лет своей жизни. Может быть, ему помешал правильно настроиться срежет ржавых дверных петель, может – случайно подвернувшийся прохожий окликнул не вовремя – мы уже никогда не узнаем об этом. Есть лишь краткие отрывочные сведения из вполне достоверного источника о его дальнейшей судьбе.
В блистающий мир Антипов не попал. Однако не попал и в Ухмырье. Он обрушился прямиком в гнуснейшую и омерзительнейшую Ухмырскую Изнанку. Даже не успев переступить порога, Михаил был в клочья разорван, растерзан и сожран вместе с одеждой и припасами сворой взбесившихся от тоски и голода охлабров и ухрыщей.

– А вы что, хэппи-энда ожидали?

9-10 февраля 2000 г.

РЫБАЦКИЙ СЛУЧАЙ

...Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака.
Целый день они искали, где у рака .....!
Частушка.

I

Рыбаки ловили рыбу...

Эту жутковатую историю я перескажу полностью и без изменений – как говорится, за что купил, за то и продаю. Прямиком и в точности, как поведал мне ее главный участник тех событий, Александр Б., заядлый рыбак с пятнадцатилетним стажем. Оговорюсь сразу – семь лет как не пьет ничего крепче кефира – завязал после одной крайне неприятной истории, о которой и вспоминать не стоит. Итак, слово Александру Б.

Началось все в полседьмого утра. Сидим на бережку, ловим, курим – я сижу и рядом дед сидит, Тимофей. Однако не клюет – за все утро поплавки даже и не шелохнулись, стоят как вкопанные. И говорит тут Тимофей:
– А вот с недавних пор люди на рыбалке пропадать стали...
– Ну нашел, чем удивить! – отвечаю тут же ему, - я здесь сам с утра и до ночи пропадаю, поскольку нахожусь в отпуске.
А он мне: – Нет, не так пропадают, но основательно и безвозвратно! – слово "безвозвратно" было произнесено им так уверенно и зловеще, что у меня аж мурашки по спине побежали.
– Вон Васька Трофимов из третьего дома, - Тимофей кивнул в сторону пригорка справа, за которым начинался поселок, - недели три, что ли, назад, пошел вот так же поутру на затон – и все: ни слуху, ни духу. Только сумку со снастями и нашли после в кустах. Ни самого, ни удочек. Водолазов вызывали – те все дно обшарили – и без толку. Жена-красавица все глаза выплакала. Дочка осталась, пяти лет – как меня увидит, все подбегает да спрашивает: – "Дедушка Тимофей, а когда папа с рыбалки вернется?".
А вот еще инженер один был, из города – тот на омутах любил рыбку поудить – голавликов там, подъязиков, карасиков... Так вот, этот инженер...
– Дед, ну хватит страху тут нагонять! Ты лучше вот скажи мне, как знаток, как рыбак, так сказать, рыбаку – почему сегодня еще ни одна сволочь не клюнула? Вроде бы все им условия: солнышко только поднимается, тепло, ветра нет, туман легкий над рекою стелется... Рыба вон гуляет – слышишь, плеснула? Казалось бы, самый жор должен быть. нерест давно уже прошел, рыба голодная... Наверное, просто меньше ее стало, потравили всю.
Тимофей резко повернулся ко мне: – Говоришь, меньше стало? Нет, Саш, не меньше. К отраве-то она уже привычная. Скорее, это если отраву вдруг сливать перестанут, вот тогда вся рыба кверху пузом повсплывает – не вынесет она чистой речной воды. Не в этом дело. Рыба стала умней и хитрей. Почему? А вот почему: думаешь, она твои лески, грузила да крючки под водой там не видит? Видит прекрасно, да и по запаху чует. Нюх-то у нее – о-го-го! Сам знаешь. А на крючок лезет – дура потому что. Вот дура в уху-то и попадает, а умная, хитрая да внимательная в реке остается. Потом она дает потомство, из которого, опять-таки, самые тупые на крючок да в уху кидаются. Естественный отбор, понимаешь ли. В точности по покойному старику Дарвину.
Деда понесло. Он такой: начнет про что-нибудь заливать – все, не остановишь. Типичный рыбак.
– Вот ты, Саш, городской. А знаешь, сколько твоему городу годков-то? Знаешь, небось – шестьдесят с гаком всего лишь. А селу вот этому моему родному – Тимофей снова кивнул в сторону невысокого пригорка, из-за которого синели рифленые шиферные крыши – почитай, лет пятьсот уже. Представляешь: пять сот! И все это время, вот с этого берега вот этой реки, каждый божий день, кто-нибудь ловит рыбу на удочку. И отбор хитрых да умных продолжается. Полтыщи лет естественного отбора при участии, так сказать, человеческого фактора. Тьфу! – дед аж сплюнул от огорчения, - а ты вот явился нонче ни свет ни заря и еще клева, жора какого-то желаешь. Забудь.
– Но Сабанеев , к примеру, писал, что на Оке в окрестностях Каширы весьма уловистые...
– Наплюй ты, Саш, на своего Сабанеева! Это когда было-то? Когда рыба на сто лет глупее была, понял?
– Слушай, дед, а вот сетью если?
– И в сеть она не пойдет, пробовали уже. Бреднями да сетями здесь ловили не меньше времени, чем удочкой. Так что и на эти снасти рыба нынче весьма и весьма натренирована. И нисколько ее меньше не стало, и никуда она отсюда не пропала. Зато люди вот пропадать стали. Помнишь, я тебе недавно про инженера рассказывал, что на Кремиченке по омутам промышлял? Его там постоянно по выходным люди видели. Все на бережку с удочкой маячил, в штормовке да кепочке. А однажды вдруг бац! – и исчез – как корова языком слизнула. Только кепку потом в траве и нашли, да еще удочку модную дорогую, всю переломанную.
– Дед, а может, это бандиты его какие... – неуверенно попробовал выдать я свою версию случившегося.
– Какие, к лешему, бандиты! Он, считай, у всей деревни на виду там ошивался. Увидели б мигом твоих бандитов. А он просто сидел-сидел вечерком на берегу, вдруг бац! – и нету! Только кепочка да удочка в траве – и все, никаких следов.
– А если он это от несчастной любви: сидел, скучал, страдал, понимаешь, - а потом удочку об колено и в омут вниз головою – мол, прости, любимая и прощай?
– Вот это ты, Саш, уже переврал. У того парня такая нахальная и самодовольная морда была, что и никакая несчастная любовь не продерет. Из него Ромео, как из меня вкладчик швейцарского банка. Вот.
– Ага, - отвечаю я, - ты, дед Тимофей, со мной тут сейчас рыбу на бесклевье ловишь, да лясы точишь, а у самого, наверняка, где-нибудь в Цюрихе или Лозанне на счет твой миллионный денежки все капают и капают, капают и капают... А инженер твой пропащий тогда – Ромео получается, или, например, Пьеро.
Дед замолчал. Возразить ему было нечего. Ловко же я его заткнул!

II

...А поймали рака.

А солнце к тому времени уже прилично поднялось над горизонтом, и вполне ощутимо припекало. Оставшийся день было абсолютно нечем заняться, домой возвращаться с пустой сумкой не хотелось и я решил пойти вверх по течению на песчаную косу. Там можно искупаться, заодно наловив раков, а потом, перейдя автостраду, через километра три попытать рыбацкого счастья на перекатах. Хотя бы пескариков с ершами наловить. Смотал удочки, попрощался с дедом Тимофеем и отправился навстречу приключениям.
И они не заставили себя долго ждать. Часа через два я вовсю уже плавал и нырял в окрестностях прибрежной песчаной отмели, там, где она резким уступом сменяется топкою илистой ямой глубиною метра полтора. Несмотря на легкий ветерок, солнце палило нещадно. Выбираясь на берег, чтобы поместить во внутренности своей сумки очередного свежепойманного рака, краешком глаза вдруг обращаю внимание, как ветерок этот катит по песку маленькую скомканную бумажку. Фантик какой-то. Пригляделся – нет, не фантик. Что-то уж больно знакома мне эта бумажка: светло-коричневенькая такая, с буковками да циферками и сильно помятая. Подхожу ближе: так и есть – купюра. Сотенная. Не спеша, плавно перекатывается по-над берегом под легкими воздушными порывами и дуновениями.
Потянул было руку. Но тут же неким шестым чувством ощутил: не стоит этого делать. Опасно. Даже, я бы сказал, смертельно опасно – так подсказывало мне нечто в глубинах собственного подсознания. Тогда беру палочку – первую, что попала под руку, и аккуратно прижимаю с помощью нее загадочную купюру. Затем так же аккуратно, кончиками пальцев, беру денежку за уголок... Зря я это сделал! Ладонь как будто обожгло чем-нибудь. А купюра резко дернулась и вдруг исчезла совсем, подбросив в жаркий летний воздух с пригоршню речного песка. Бац! – и нету. Только ямочка одна маленькая осталась, и деревяшка в стороне валяется. Кто ж ее так выдернул-то – как будто рыбину подсек? Подсек... Смотрю на ладонь: из длинной неглубокой царапины вдоль линии жизни – кровушка капает и капает, капает и капает – прямо как деньги на швейцарский счет деда Тимофея. Как он там говорил? " – Сидел, ловил, вдруг бац – и нету!". - Как купюры, которую подсекли...
Вот оно что... Я так и сел на горячий песок. Утренние дедовы страшилки про исчезнувших рыбаков стремительно сложились в мозгу с исчезнувшей купюрой, подсечкой и порезанной ладонью. Так... Выходит, с минуту назад я тоже мог пополнить собственной персоной Тимофеев список пропавших – то бишь рыбаков, пойманных на удочку неведомым любителем свежей человечинки.
Когда я спешно одевался на берегу, в голове почему-то все время назойливо крутилась мысль о том, что, согласно гипотезе деда Тимофея, я – весьма даже умная и хитрая рыбина мужского пола. Я вполне оправдал доверие и прошел жестокое испытание естественным отбором при участии человеческого фактора. И вот теперь, получается, вполне готов к нересту, а уж потом, когда мое потомство проклюнется из икринок... Тьфу! ну и гнусь же иногда лезет в голову! Особенно после такого...
Впрочем, я не стал сильно переживать. Обувшись и одевшись, обмотал рубашкой голову на манер чалмы – чтоб не напекло, и отправился дальше, к автостраде и перекатам.
И вот, спустя где-то с полчаса, во всю топча драными кроссовками пыльный луговой проселок, вижу в примятой травке возле кустарника – вы думаете что? – да все ту же самую мятую сотню рублей. Причем в уголке ее ясно выделяется, вызывающе бросаясь в глаза, бурая подсохшая капелька крови – моей, между прочим, крови. Видать, кто-то там обратил чересчур пристальное внимание на умную и хитрую рыбину, оправдавшую доверие и прошедшую естественный отбор – то есть на мою рыбацкую персону. А это, однако, уже потихоньку перестает нравиться. Вспоминаю, как в таких случаях поступают умные рыбы. А умные рыбы, как правило, тщательно запутывают леску в подводных корягах, а затем не спеша и вальяжно уплывают прочь, злорадно потирая плавники. Вот и я – веру сухую разлапистую коряжину, поддеваю ей купюру и тычу в густой колючий кустарник. Делаю корягой внутри куста несколько резких движений, изображая поклевку, затем резко бросаю ее и тут же отпрыгиваю в сторону.
Опыт удался на славу: куст стремительно исчезает в неизвестности: бац – и нету. Вот вам, гады, вместо рыбы! Веточками похрустите! Есть такое печенье – "хворост" называется. Глубокомысленно смотрю в яму, образовавшуюся на месте былой колючей растительности – ту аж с корнями выдрало, затем поворачиваюсь и иду дальше – куда шел.

III

Целый день они искали...

Спустя еще полчаса.
Вот она, цивилизация! Путь мне преграждает высоченная насыпь, чуть далее к югу плавно переходящая в километровой длины мост через всю окскую пойму. Жаркий воздух буквально разрывается и стонет от множества автомобильных гудков: на шоссе и мосту опять пробка. Подхожу ближе и начинаю целеустремленно карабкаться вверх по почти отвесному склону насыпи. Обращаю внимание на характерный металлический блеск справа. Смотрю ближе – так и есть: несколько широких и щедрых россыпей одно-, двух-, и пятирублевой мелочи.
– Что, прикармливать научились, сволочи? – задаю вопрос мировому пространству, а затем хладнокровно сгребаю монеты в карман. Раз это всего лишь прикормка, крючков и подсечек можно не бояться.
Выхожу на автостраду и вижу огромную очередь из легковушек, автобусов и трейлеров различных мастей. Им всем очень не терпится попасть на противоположный каширский берег. Не знаю, как там грузовикам и автобусам, а вот владельцев легковушек вполне могу понять: как-никак, субботнее летнее утро, дача давно ждет, картошка не окучена, слива не доедена – с самой Москвы, видать, машины гнали, моторы мучили, а тут – эта пробка, гори она в аду!
А с той, южной, стороны, никакой пробки и в помине нет и здоровенные фургоны то и дело с ревом проносятся оттуда на Москву, обдавая меня горячими порывами ветра вперемешку с густыми облаками бензинового чада. Впрочем, не только меня. Больше всего я не завидую вон тому верзиле кило так под сто в погонах лейтенанта ГИБДД. Вот бедолага. По такой жарище, с автоматом на шее и штык-ножом на поясе, в полной летней форме, да еще и в бронежилете сверху (что поделать, времена такие). Он изо всех сил старается, регулирует этот пыльный и чадящий автомобильный хаос. Противогаз бы ему здесь явно не помешал – без него и за полчаса на шоссе отравишься на хрен – или респиратор, в худшем случае. не хотел бы я побывать на его месте.
Только собрался перейти эту проклятую цивилизацией и "Гринписом" дорогу – но что это?
– Ба! Старая знакомая! – всё та же несчастная сотенная купюра, поднятая порывом горячего воздуха от прошедшего мимо трейлера, плавно порхает мне прямо под ноги. Ну просто нет слов. Задолбали уже. На этот раз купюра не только с каплей моей крови, но и вдобавок перепачкана вся пыльным подмосковным суглинком. Хоть бы наживку сменили, рыбаки хреновы.
– Ну ничего, - вдруг подумалось с внезапно накатившей злостью, - сейчас я вас, скотов, так проучу, что и мало не покажется! Забудете, с какой стороны удочку держать. Это я вам точно обещаю – как рыба, прошедшая естественный отбор и оправдавшая доверие. В голове моментально родился план, в котором бронированному и вооруженному до зубов громиле-лейтенанту отводилась роль главного – и, увы, страдающего за правое дело героя.
Не торопясь, прогулочным шагом, попутно рассматривая застрявшие в пробке всевозможные автомобили, направляюсь в сторону лейтенанта. Он увлечен процессом дорожного регулирования и меня пока что не замечает. Злосчастная купюра, то замирая на миг на асфальте, то подскакивая в воздух от проносящихся с юга машин, тоже перемещается следом за мной – как будто так оно должно и быть. Обычно это люди заняты извечным поиском денег. Впервые в жизни вижу взбесившуюся деньгу, которая сама настойчиво преследует человека. Впрочем, оно не виновата. Она просто наживка. А меня преследуют неведомые рыбаки из иного загадочного мира – как крайне хитрую, упитанную и очень заинтересовавшую их добычу.
– Эй, вы там! Потерпите еще чуток. Будет вам сейчас рыбка. Еще более упитанная и к тому же вооруженная калибром 7,62. А за поясом у рыбки еще два полных рожка с патронами. Вы только потерпите...
А вот и лейтенант – уже почти в двух метрах от меня. Отчётливо вижу крупные капли пота на толстой выбритой бычьей шее под форменной кепкой. Перевожу дыхание, настраиваюсь на лирический лад, делаю приветливое и участливое лицо и...
– Извините, лейтенант – у вас тут деньги упали...
– Чего? –А! Спасибо... Толстая волосатая ручища хватает с асфальта коварную сотню – и, сотряся напоследок рычащим матом округу, вооружённый до зубов бронированный верзила исчезает где-то в подпространстве. Застрявшие в пробке дачники провожают его выпученными от удивления глазами. Ну что ж, извини, парень, не знаю, как тебя там звали. Надеюсь, ты справишься.
А потом, спокойно и не торопясь, я отправился удить пескарей на перекаты.

Эпилог.

...Где у рака .....!

Лейтенанта того нашли спустя три или четыре часа в лесу, километрах в двух от его поста. Оттуда, находясь в полубезумном состоянии, он по рации, задыхаясь и матерясь, надсадно вызывал подкрепление. Выглядел лейтенант так, словно сутки напролет в одиночку отбивал атаки целого взвода коммандос, карабинерос или контрас. А может быть, и всех их вместе. Обрывки формы висели на нем буквально клочьями – будто некие когтистые звериные лапищи прошлись по нему наотмашь несколько раз подряд вдоль и поперек, заодно основательно отутюжив и правую половину лица. Он ничего не помнил, бормотал только, перемежая отрывистую малоразборчивую речь крепкими матюками: "...Всех, ..., тварей, ..., положил... Ни одна, ..., не ушла, ...". Магазин автомата был пуст, как и два запасных рожка. Где и в кого разрядил он их – не известно до сих пор. Но что самое загадочное и устрашающее – на пластмассовом прикладе автомата отчетливо и глубоко отпечатался с обеих сторон укус чудовищной клыкастой пасти, а штык-нож в его руке, как и истрепанные клочья формы, были перепачканы и залиты во многих местах темно-синей омерзительной слизистой жидкостью, местами уже успевшей подсохнуть.
Что ж, он вполне справился с задачей. Люди с того дня в нашей округе пропадать перестали – по крайней мере, по этой причине.

27 февраля 2000 г.

СЛИВКИ ОБЩЕСТВА

Пролог.

Тот город, где все произошло, был основан еще во времена первых пятилеток. Полным ходом шла индустриализация страны, и стране этой буквально позарез требовались заводы легкой и тяжелой промышленности. Причем немедленно и сразу. Что и было сделано – неуклонно и почти безукоризненно. Да и попробуй кто, поди, уклонись в те самые времена первых пятилеток. Солнечный магаданский край и теплая ласковая Колыма – вот наименьшие из благ, что ожидали тогда подобных смельчаков.
Сегодня трудно судить, чем руководствовались первые строители и проектировщики города, выбирая ему достойное место. Но, так или иначе, В*****ск вместе с сопутствующими ему предприятиями был заложен прямо посреди огромного непроходимого болотища, служившего источником вод для одного из небольших притоков Оки. Болотище, естественно, вскоре осушили, а речку, по этой самой причине ставшую просто большим ручьем, со временем заключили в бетонные трубы, где она находится и по сию пору. А затем построили город, ныне считающийся одним из самых красивых и благоустроенных в области. Но то ли дренажные работы в свое время были проведены неправильно, то ли ошиблись в своих расчетах из-за повальной спешки и энтузиазма той эпохи инженеры-землеустроители – сейчас можно только гадать. Важен результат: спустя полвека болото снова объявилось и во всей своей лягушачье-камышовой тинистой красе пошло в наступление на город. К осени 199* года оно затопило уже несколько гектаров леса на северо-западной окраине и вплотную подбиралось к объездной автодороге, пересекавшей этот лес.
Вот это болото и стало причиной внезапного несчастья, затронувшего, однако, всего лишь одну семью в городе, но зато семью весьма известную и в народе уважаемую.

I

Информация к размышлению
– Алло, это булочная?
– Нет, сливочная!
– А здесь что, сливки делают?
– Нет, дерьмо сливают!
Анекдот.

По правде говоря, неприятная случилась история, я бы даже сказал – просто омерзительная. Что ж, поведаю все как есть, нисколько ни приукрашивая, но и не смягчая всех пакостных подробностей: пусть будут ярким наглядным примером и уроком грядущему. Но сначала – небольшое досье на семью Склицких, с элементами личных биографий наряду и особенностями их характеров и деятельности. Надеюсь, это поможет правильно растолковать все происшедшее.
Итак, глава семьи, Антон Склицких, сорока с небольшим лет. Серьезный, представительный и весьма обеспеченный мужчина. Даже на самом гладко выбритом "Жиллетом" его лице, казалось, навеки отпечатался несмываемый глянец благополучия и солидности. До наступления так называемой перестройки Антон был крупной комсомольской "шишкой" – то есть большим чиновником и заведовал в городе молодежной культурой. Правда, случались иногда в его творчестве крупные промахи.
Например, история с музыкой. Здесь молодежной культурой считалось:
А. Детские и октябрятские утренники.
Б. Пионерские песни и пляски.
В. Однообразные и занудные композиции доморощенных ВИА , в которых пелось:
1. О комсомольских стройках.
2. О молодости и любви (как правило, платонической).
3. Миру – мир, нет – войне!
4. Обо всем вышеперечисленном сразу – например, о несчастной платонической любви на ударной комсомольской стройке и т.п.
5. И о прочих идейно одобренных местным горкомом комсомола темах.
Про всяких там панков-металлистов тогда еще и слыхом не слыхивали, зато вот людей с гитарами, что гордо именовали себя бардами и осмеливались прилюдно петь идеологически невыдержанные песни – очень даже не любили в чиновной комсомольской среде. Ну да не об этом речь. Забавно вот что: до самых двадцати пяти лет Антон Склицких упорно считал, что электрогитара включается в розетку. Об этом он узнал еще в глубоком детстве, во время просмотра одной из серий "Ну, погоди!" – той, где всенародно известному Волку достался мощнейший удар током от включенной в розетку электрогитары.
Так вот, однажды, во время праздничного концерта, посвященного какой-то там очередной годовщине, Антон сидел в первых зрительских рядах душного не проветренного зала. Увидев, что у выступающих с похвальным усердием гитаристов одного из местных ВИА от жары сильно вспотели руки и лица, сей комсомольский вожак тут же рьяно и бесстрашно выскочил прямо на сцену. Мощными и уверенными взмахами своих начальственных дланей он остановил и прекратил концерт в самом его апофеозе – из соображений, по его словам, электротехнической безопасности. Позже он оправдывался перед разъярённым секретарём горкома партии – что мокрые от пота руки гитаристов при работе со столь опасными электроприборами могли вызвать сильные удары током высокого напряжения, сопровождающиеся обширными ожогами ладоней. Самое интересное- тот секретарь, весьма образованный и культурный человек, Антону сразу же поверил- видимо, он тоже смотрел тот пресловутый мультфильм. В итоге все ВИА в городе и районе молча и тихой сапой упразднили, а потом и разогнали самых непокорных и назойливых.
После же была перестройка, ускорение и кооперация, в мутной водичке которых бывший комсомолец изловчился выудить для себя и жены с дочерью вполне приличный и увесистый финансовый капиталец. А когда в начале девяностых все принялись, согласно моде, вспоминать свои родословные и искать в них дворянские корни – Антон также сумел их изыскать и доказал, что является прямым потомком князя Михаила Семеновича Склицкого, владевшего в начале девятнадцатого века усадьбой и селом Ухмырье, а заодно окрестными деревнями вкупе с болотистыми угодьями и лесом. Правда, если судить по фамилии Антона, то получается, что принадлежали его предки скорее не к роду – а роду вышеупомянутых князей, но не в этом суть дела. Главное – это сказать всем, что имеешь самое непосредственное отношение к дворянам и помещикам, издревле владевшим этим краем. К осени 199* года сей глава семьи, образцовый муж и примерный отец, занимал солидный руководящий пост в городской управе и был очень уважаемым человеком.

* * *

Теперь о Ларисе Склицких, верной жене, подруге и соратнице Антона. О ней известно немногое, ибо прошлое ее покрыто плотным и непроницаемым туманом. Подобные густые туманы часто можно наблюдать ранними летними утрами вблизи дальней северо-западной окраины города, за шоссе – там, где болото затопило лес.
Кто узнает, кто расскажет теперь, с помощью каких замысловатых ухищрений страшненькая нескладная пэтэушница в год Московской Олимпиады сумела охмурить красавчика-симпатягу комсомольского чинушу? Причем не только охмурить, но и скоропостижно выскочить замуж за него. Обычно подобные клинические случаи имеют старомодный и набивший оскомину диагноз: брак по расчету, а так же по залету – и не стоит о них более распространяться.
За неполные двадцать лет супружества Лариса Склицких успела украсить чело своего благоверного огромными красивыми и развесистыми рогами, а заодно и превратиться в начальственную и внушающую невольный трепет общественную даму. Светскую, так сказать, львицу провинциально-исполкомовского бомонда. А еще, кроме властного характера и соответствующего знака Зодиака, со львами Ларису Склицких роднило вот что: львицы не имеют гривы. По молодости и дури спалив свои локоны перекисью, вернее, ее неумеренным наружным употреблением, она добилась в конце концов, крайней ломкости, чахлости и разреженности личной шевелюры. После чего Лариса была вынуждена носить на голове роскошный белокурый парик, который, кстати, был очень ей к лицу. К осени 199* года Лариса Склицких руководила одной из городских жилконтор и была очень уважаемым человеком.
А вот – плод греховной любви пэтэушницы и комсомольца в год Московской Олимпиады, Наталья Склицких, девятнадцати лет. Ну что про нее сказать? При друзьях и знакомых именует себя Натали, одевается броско, крикливо, строго по моде – и по финансовым способностям родителей. Учится в местном институте на менеджера, чтобы затем пойти по стопам предков. С соискателями ее руки и сердца держится крайне высокомерно, поскольку замуж собирается так же, как и мама – по расчету. Мама, естественно, тоже на этом упорно настаивает: – "Зять - оборвыш мне тут в квартире на хрен не нужен! Ищи ты лучше, Наташ, себе богатого да преуспевающего". Рестораны и ночные дискотеки – вот где ее можно встретить по выходным, а частенько и в другие дни недели. В разговорной речи ее то и дело слышны особенно модные нынче американизмы: "No problem", "O'key", "All right" и тому подобные издевательства над родной русской речью. Больше о ней сказать нечего, да и нет никакого желания.
Да, семья эта была весьма и весьма известной в городе. Знакомства со Склицких искали многие, а уж какими-либо связями с ними гордились в открытую. Что тут говорить – и сами Склицких в приватных беседах напрямую именовали себя элитой В*****ска и сливками местного общества. Так что неудивителен шок большинства городских обывателей при известии о внезапном и таинственном исчезновении этого семейства в полном составе ближе к концу осени 199* года.

II

Чем дальше в лес – тем партизаны толще.

Мы с тобой одной крови...
Маугли.

И какой шайтан потащил их за грибами в тот лес ярким воскресным сентябрьским утром? Могли бы пойти в сторону Оки, например – там в бору тоже грибы водятся в изобилии, или за вокзал – и там найдется, что положить в корзину. Нет ведь.
– В этот week-end по грибы идем за шоссе, - упорно настаивала Натали. При этом в голове у нее слегка мутилось после вчерашней вечеринки, но, однако, Натали твердо помнила, что на этой самой вечеринке ее подружка Маша как раз и говорила, что за дорогой, слева от болота – самые шикарные подберезовики и подосиновики. А еще опят там немерено. Этот Наташин аргумент главным образом и убедил ее родителей в правильности избранного направления похода.
Сначала все шло как по маслу – и лес вокруг вроде бы не особенно сырой, и звуки моторов, доносящиеся от шоссе, позволяют держать нужное направление, не сбиваясь с правильного курса. А вот потом небо как-то тихо и незаметно заволоклось тучами, и звуки автострады постепенно все удалялись, удалялись по мере дальнейшего внедрения обоих уважаемых горожан с приплодом в чащобу, а потом исчезли со слуха вовсе. Под ногами противно захлюпало. К тому же, как-то некстати начал накрапывать редкий дождик, и все сильнее и сильнее. Вскоре он уже потерял право называться просто дождиком и вполне мог претендовать на почетный для всех разновидностей каплющих атмосферных осадков гордый титул "ливень".
– Ты куда ж это нас завел, козлина такая? – непринужденно вопросила светская львица Лариса своего солидного и рогоносного мужа. Ливень почему-то, вместо ощущения прохладной осенней свежести, сильно разил гнилостным болотным запашком.
Натали принюхалась и брезгливо сморщила личико: – Предки, а чё это дождь воняет? Может, он кислотный какой-нибудь? – впервые за несколько лет она вспомнила, что кислотными бывают не только дискотеки.
– Вот и я говорю, - поддержала ее мамаша, - на хрен мы сюда пошли? Тут же химзавод рядом! – она судорожно схватилась за парик под мокрой косынкой – так, словно боялась потерять и его вдобавок к сожженным когда-то волосам, - еще не хватало, чтобы нас всех тут химией какой-нибудь с ног до головы окатило! – продолжала Лариса свои словесные излияния, - давай, отец, выводи нас отсюда, да поживей! Где шоссе, помнишь? И грибы выкини к чертовой матери – радиация в них, поэтому они такие большие да крепкие.

* * *

Наверное, Антон взял неверный азимут, потому что минут через десять блуждания под проливным дождем все трое скопом увязли в трясине, основательно залив сапоги густой и осклизлой болотной жижей. И в этот момент раздражение оставило их. Вместо него пришло абсолютное спокойствие и некая близкая к нирване отрешенность. В потаенных глубинах подсознания и у отца с матерью, и у дочери вдруг зашевелилось что-то очень родное и знакомое, но давным-давно, много поколений назад, забитое, уничтоженное и выкорчеванное с корнем. Будто бы сама кровь этой, когда-то истерзанной машинами, а ныне заново оживающей земли, влилась в них через раструбы невысоких резиновых сапог и с холодной решимостью проникла в вены. И кровь эта потекла по их жилам, как и прежде у древних позабытых пращуров, орошая своей прохладной влагой напряженные мозги и внушая мысли "...С вами ничего не случится, мы ведь одного корня... ...Мы еще встретимся здесь, на болоте..." – казалось, шептали неведомые скрипящие голоса. "...Мы еще встретимся, братья и сестры... ...Мы теперь одной крови – и всегда были одной крови – Гхрэир Мтшэн – разбавленной крови...".
И все семейство Склицких, все трое, повинуясь некоему таинственному приказу, пришедшему откуда-то оттуда – из сумрачной дали чащобы, где живой, но чахлый лесок сменили затопленные болотом мертвые березы – как зомби, с застывшим безумным блеском в глазах, внезапно развернулись и пошли. Гуськом, строго по ранжиру и росту: первый – отец, затем – мать и дочь. Нечто, чему они отныне всецело стали подчинены, вело их неизвестно откуда взявшейся широкой и торной тропой – прочь от трясин и мертвого леса. Дождь скоро прекратился.
И вот уже зашумело, заурчало вдали шоссе, и гнилостные болотные ароматы постепенно уступили место характерным запахам цивилизации – бензиновым и солярным выхлопам тяжелых многотонных грузовиков, что вовсю снуют туда-сюда по В*****ской объездной автодороге. И вот уже над вершинами чахлых березок и осин замаячили вдали, под вновь выглянувшим Солнцем, оранжево-желтые громады городских кирпичных многоэтажек.
Солнцем, сияющим в каждой дождевой капле на желтеющих листьях деревьев, ясным небом с редкими ошметками былых серых туч и яркой, двойной, небывалой красоты радугой приветствовал город своих знаменитых и уважаемых земляков. О происшедшей на болоте ссоре и последовавших за ней аномальных событиях по дороге домой изо всех сил старались не вспоминать, а уж придя туда – и позабыли об этом вовсе. Грибы Антон, назло Ларисе, так и не выкинул из корзины. Наплевав дружно на пресловутую химию и радиацию, засолили на зиму целых шесть банок опят, а из подберезовиков с подосиновиками получился отменного вкуса суп, да и на сковородку с картошкой хватило. Week-end удался на славу.

III

Метаморфозы.

…А дубы-колдуны что-то шепчут в тумане,
Из поганых болот чьи-то тени встают…
Песня из к/ф "Бриллиантовая рука".

После того случая прошло где-то месяца полтора. Первой это заметила хозяйка дома, Лариса Склицких. Что-то непонятное начало твориться с ее кожей на всем теле – она стала как будто грубее и плотнее, а спустя несколько дней, наводя ежеутренний марафет перед работой, Лариса вдруг ужасу своему заметила, что у нее выпадают брови. Натали также в последнее время упорно отказывалась от приглашений в рестораны и на вечеринки от своих многочисленных поклонников. Да и по телефону она болтала с подружками все реже и реже, а затем и вовсе перестала брать трубку, пугаясь своего с каждым днем все более грубеющего голоса.
Лишь глава семьи, труженик мэрии, Антон Склицких, настойчиво создавал иллюзию, будто ничего особенного с ним не происходит. Но и он был вынужден со временем одевать на работу специальные зеркальные очки, ссылаясь на глазную болезнь, так как подчиненные потихоньку замечали происходящие с ним необратимые метаморфозы и полушепотом обсуждали их между собой, выходя покурить в отведенные для этого в мэрии места. Больше всего воображение их будоражило резко изменившаяся форма зрачков в глазных яблоках начальства: из черных и круглых с карей радужкой вокруг, они отчего-то вдруг стали вытянуты вертикально, как у кошки, а радужка сменила свой цвет на блекло-туманно-желтоватый. Теперь у Антона были глаза рептилии, и он тщательно прятал их под стеклами зеркальных очков от чужих, не в меру любопытных, взглядов.
А превращения все продолжались. В конце концов Склицких-старшие, оба, как по команде, не сговариваясь, взяли на работах отпуска за свой счет – благо, возможность такая всегда имелась. Не в поликлинику же идти в подобном земноводно-рептильном виде. К тому времени у них исчезли даже веки – они постепенно заменились полупрозрачной дымчатой пленкой. Натали тоже не показывалась в своем институте, думая – "если что – предки отмажут". Все трое сидели дома и почти не отваживались заговорить друг с другом. Страшная и чудовищная тайна их внезапной мутации еще теснее сплотила и объединила семью Склицких. Теперь они могли прекрасно обходиться без привычной человеческой речи, поскольку общались меж собой при помощи мыслеобразов. К тому же, голоса их стали настолько хрипатые, шипящие и противные, что и самим слушать не хотелось.
Была, впрочем, и еще одна причина не покидать родную квартиру: холоднокровные животные не переносят ноябрьских заморозков и, как правило, впадают в спячку на зимний период. Ящерицы и змеи – в норах под землей, а лягушки и тритоны – в родных болотах. Больше всего Склицких, которые к тому времени успели превратиться в чудовищные гибриды всех вышеперечисленных ползающих, прыгающих и плавающих гадов, боялись внезапно оцепенеть где-нибудь на улице, а потом быть обнаруженными – и разоблаченными соседями и суровым общественным мнением. А ещё они уже не могли с некоторых пор питаться привычной человеческой пищей. Шесть банок соленых осенних опят, увы, так им и не пригодились.

* * *

И однажды, промозглой и бессонной ночью в конце ноября, незадолго до первых снегопадов, нечто – то самое нечто из непрерывно наступающего на город болота, снова вспомнило о них и бесцеремонно и властно призвало к себе. Словно зомби, не глядя друг на друга, Склицких принялись одевать на себя все теплые вещи подряд, что только нашлись в доме. А потом, гуськом и строго по ранжиру, как и в прошлый раз на болоте – первый Антон, затем Лариса, за ней – Натали, семейство отправилось в долгий и трудный, изобилующий всяческими опасностями путь. Не успели даже присесть на дорожку – хотя и не смогли бы этого сделать и при всем своем желании. Длинные чешуйчатые и шипастые хвосты физиологически и анатомически не приспособлены для сидения на табуретках или стульях, не говоря уж о креслах.
Ночной город был пуст – кому охота шляться по улицам в такую холодрыгу? Да и Склицких изо всех сил старались прошмыгнуть незаметно, где-нибудь темными дворами, чтоб не вызвать у какого-либо запоздалого прохожего или стража порядка нездорового и назойливого интереса. Таковы были их мысли.
Но на самом-то деле вид воплощенного наяву Парка Юрского Периода, разодетого как убегающие от русских морозов солдаты Наполеона, любого встречного полуночника мог привести, как минимум, к обмороку или испачканным штанам, если не к инфаркту или его брату инсульту. Какой-то случайный забулдыга их все-таки заметил, правда, к утру он уже забылся дома пьяным сном и потом абсолютно ничего не помнил. А может, просто не хотел вспоминать, так как посчитал им увиденное первыми симптомами белой горячки, если не чего похуже.
Спустя полчаса семейство Склицких вовсю месило зимними ботинками черную болотную грязь, ломая образовавшийся сверху нее тонкий прозрачный ледок. Из прочной толстой порванной кожи на ботинках все троих торчали острейшие и хищно изогнутые когти на концах чешуйчатых пальцев.
Они с треском продирались вперед сквозь чащу, все так же выстроившись по ранжиру – все дальше и дальше уходя вглубь замерзающих топей и попутно скидывая с себя ненужную им более одежду. То был чудовищный и жуткий рептильный стриптиз, где всякую эротическую музыку вполне достойно заменяло ритмичное чавканье трясины под мерной поступью трехпалых когтистых лапищ.
И они пришли – туда, где мертвый лес на болоте простер к грязно-серым, подсвеченным городскими огнями, небесам свои изломанные коряжистые ветви. Здесь, в сердце трясины, Склицких окончательно и бесповоротно распрощались с примитивной человеческой цивилизацией. Встав на все четыре лапы и взмахнув для бодрости хвостами, они резко, как по команде, с душераздирающим хрустом раскрыли только что прорезавшиеся жабры и по очереди, неторопливо ушли в холодные глубины – под замерзшую ряску и хрупкий прозрачный ледок поздней осени. В чертоги таинственного Хозяина Болот, в гости к тому Нечто, что приказало им прийти, а до этого намертво связало их кровными узами, напомнив о былом родстве. И мерзлая тина скрыла их зимний сон в компании заторможенных рыбин и оцепеневших земноводных гадов.

Эпилог.

Весной они проснулись вместе со своей веселой квакающей и урчащей компанией. Перестроившиеся, мутировавшие и снова растущие организмы настойчиво требовали сытной белковой пищи, причем в большом количестве. А болото это их – трех здоровенных гадин, прокормить уже не могло. Кто знает, куда они подались – но, однако, доподлинно известно, что в окрестностях В*****ска и особенно на Оке, часто стали пропадать рыболовы, пляжники и иная праздношатающаяся публика. Затем, правда, эти пропажи как-то постепенно сошли на нет – то ли Склицких в очередной раз мутировали и вдруг стали травоядными, то ли, по какой-то иной и не менее экзотической причине, сменили место своей кормежки и дислокации – это неизвестно и поныне. А потому дальнейшее их жизнеописание становится абсолютно невозможным ввиду полного отсутствия информации. Больше о Склицких написать нечего.
А ведь они были солидные и очень уважаемые в городе люди. Сливки общества.

25 марта 2000 г.

РОМАНТИКА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

Сны – это самая загадочная сторона людского бытия. Любому из нас хоть когда-нибудь в жизни наверняка мерещились в череде ночных кошмаров и убийства, и катастрофы, и падения откуда-нибудь , скажем со сто сорокового этажа рушащегося небоскрёба – после такого, как правило, просыпаешься с особенно просветлённым и оптимистичным мироощущением. А вот когда раз за разом с постылой надоедливостью в снах начинает повторяться один и тот же эпизод – такое поневоле заставит задуматься о породивших данное явление причинах.
Конечно же, находятся на нашем грешном глобусе всяческие умники навроде Зигмунда Фрейда, что объясняют абсолютно всё кому-либо пригрезившееся исключительно примитивными инстинктами размножения, самосохранения и обжорства. Тот же, скажем, вышеупомянутый Фрейд- и вовсе свёл всю мозговую деятельность, а уж сны- в особенности, к одному лишь libido- то бишь к половому влечению.
Но какими, к чертям собачьим, инстинктами, какими такими половыми рефлексами покойный ныне Зигмунд объяснил бы вот такую нижеприведённую историю? А случилась она с одним ничем не приметным пареньком из небольшого подмосковного города, и, кстати, не так уж и давно…

***

…Соседи приходят, им слышится стук копыт,
Мешает уснуть, тревожит их сон.
Те, кому нечего ждать, отправляются в путь…
В. Цой.

Всё началось как-то постепенно, незаметно и расплывчато. Среди множества коротких сновидений, тех, что приходят на самой тонкой грани, разделяющей ночь и утро, в час самого глубокого сна – после трёх, но до пяти – Саше всё чаще и чаще стала мерещиться железная дорога. Дом его стоял аж в трёх километрах от ближайшей станции, да и сама «железка» проходила максимум в двух километрах от Сашиного дома. Тем не менее вскоре уже редкая из его ночей обходилась без ясного и настойчивого ощущения неотвратимо приближающейся опасности – так чётко видел Саша в своих снах огромный ржавый чадящий паровоз, выезжающий, озарённый багровым пламенем, откуда-то из самой преисподней. И настолько сны эти были близки к реальности, что спина и лоб тут же покрывались липким холодным потом, а уж мурашки – те продолжали хаотически перемещаться по коже аж до самого обеда.
Иногда, проснувшись, Саша чувствовал в комнате даже характерный запах – тот, что преследовал его в железнодорожных снах: смесь мазута, гари, машинного масла и того состава, которым пропитывают деревянные шпалы. Это запах вокзалов, ветвящихся железных путей и дальней дороги. В его богатом букете есть также и ароматы купе, скоротечного железнодорожного флирта и наскоро поджаренной в дорогу жирной упитанной курицы, завёрнутой в алюминиевую фольгу.
Друзей у Саши не было. Ну а с кем ему было общаться в родном квартале и школе, где половина ровесников – дебилы и дети дебилов, а другая – давится сверхмодным жаргоном, почёрпнутым из MTV и из глянцевых журналов для «тинэйджеров». Даже само по себе это заокеанское словечко «тинэйджер» одним лишь только своим звукосочетанием бросало Сашу в какую-то омерзительную нездоровую дрожь. Мерещились бетонно-стеклянные небоскрёбы, Макдональдс и холёные рожи придурковатых героев настоелозившей телерекламы. Они, герои эти, так любят жевать этот мятный неисчезающий вкус… Yes, wow и типа всё такое…
Обычно в пятнадцатилетнем возрасте подростков преследуют всевозможные эротические сновидения, но Саше почему-то всё чаще случалось увидеть там, в сновидениях, заместо обнажённых подружек и иных лиц противоположного пола – увы, опять таки всё ту же железную дорогу. Когда всё это случилось впервые – не так уж и давно, где-то полгода назад, то вовсе не на шутку, чуть ли не до полусмерти перепугало Сашу, но потом – ничего, привык.
Когда день за днём, раз за разом, в обрыдлой и оскотинившейся реальности приходится созерцать злого полупьяного отца и вечно побитую мать – поневоле хочется скрыться куда-нибудь далеко-далеко, пусть даже и в сны, пусть даже и с паровозами, неумолимо надвигающимися из-за грани привычного рассудка и сознания. Убежать и спрятаться от всех – маленьким настороженным зверьком, загнанным и забитым – но готовым выпустить острейшие когти в любую секунду.
Днём- бесцельное шатание по двору, в разношёрстной компании собратьев – детей улицы : первые сигареты, первый – но, увы, далеко не последний глоток портвейна из тёмно-зелёной бутыли с полуоторваной этикеткой, а вот ночью… А ночью в который раз приходит всё тот же назойливо повторяющийся сон: громкий, оглушающий гудок паровоза, а затем и сам он – старый раздолбанный рыдван со струями пара изо всех дыр древней проржавевшей клёпки.
Паровоз едет прямо и неумолимо по засыпанной мелкой угольной крошкой колее, проходя сквозь улицы и дома и серый асфальт как рассечённая отточенным скальпелем кожа расступается перед ним, обнажая сверкающие в призрачном лунном свете рельсы, подстеленные чёрным частоколом шпал. Словно неведомый гигантский зверь, прячущийся до поры где-то под безжизненным чревом городских кварталов, решился вдруг продемонстрировать Саше свой обнажённый стальной чудовищный позвоночник.
Дым из трубы льётся сплошным потоком и стелется за поездом чёрным чадящим шлейфом.
И с каждым разом сны эти всё больше и больше обретали объёмность и вполне материальную весомость, грубость и зримость.
– Саша, - сказала мать ему однажды, - я уже не в первый раз замечаю копоть на твоих полках и шкафу. Ты что, жжёшь что-то по ночам? И запах в твоей комнате какой-то… Как в гараже…
Саша слушал ни жив ни мёртв. Его это тоже сильно перепугало – но не копоть и лёгкий машинный запах, а то, что в сон его, его тайну, может вторгнуться кто-то ещё извне, чужой и не в меру любопытный. Пусть даже и родная мать. А после он всё так же продолжал ходить в школу, вернувшись делал уроки, затем шлялся по двору или читал – а ночью его снова ждали жутковатые яркие полуреальные сны. И дымящийся паровоз.
Каково же было удивление Саши, когда он узнал от соседа по подъезду, жившего этажом выше- на третьем – что раньше на месте его серого стандартного панельного дома было болото, а посреди – насыпь и железная дорога на ней. Сосед этот, Степан Андреич, был старожилом города. Ранее он обитал в бараках – когда город только строился –а затем, после множества неизбежных чиновных пертурбаций, на склоне лет, обрёл-таки вожделённую квартирку в этом самом сером панельном доме. Причём в тот же год, что и Сашины родители.
Ещё он рассказал вот что: дорога та железная была узкоколейной и шла она от завода сквозь город и лес до самого карьера на берегу большой и быстрой реки. Локомотив и несколько стареньких вагончиков возил немногочисленных пассажиров из окрестных деревень до завода или города – и обратно. Тридцать с небольшим лет назад дорогу разобрали за ненадобностью.
Рельсы переплавили, насыпь разровняли, болото осушили, а чуть попозже построили в тех краях новый городской район. Шпалы же, промасленные и забытые, до сих пор разбросаны за городом вдоль былой колеи. Там ещё есть и стрелка- чугунная и ручного переключения.
Саша самолично однажды отыскал её в лесу и увидел- рукоятка ржавого несложного механизма отполирована почти до зеркального блеска сотнями и сотнями ладоней. Очевидно, каждому мимо проходящему дураку иногда хочется почувствовать себя стрелочником.
Той ночью сны настолько приблизились к реальности, что Саша уже почти наяву расслышал чёткий и размеренный перестук колёс, плавно удаляющийся куда-то в ночь. Затем, на самой грани пробуждения ему почудился смутный и дальний паровозный гудок, но тут Саша проснулся окончательно. Что самое необычное – в воздухе маленькой, два на три, комнатушки отчётливо и резко ощущался запах гари, дыма и горячего машинного масла. Там были и другие, не менее выдающиеся оттенки- короче, полный букет ароматов железной дороги.
Будто через его, Сашину, комнату, только что, чадя и плюясь перегретым маслом и паром, промчался тот самый паровоз из тревожных мальчишеских снов.
Все события следующего дня были наполнены для Саши каким-то смутным, устрашающим, но, тем не менее, всё-таки радостным предчувствием. Казалось – вот, сегодня или завтра кончится наконец-то эта тягомотная серая обыденная муть- и внезапно откроется некая потаённая дверца – в зазеркалье, в иной мир, в радужную прекрасную сказку – или прямиком в Ад. Неважно куда. Был бы выход.
И наступила ночь. Тихая, ясная и звездная летняя ночь – когда заря встречается с зарею и влюбленные пары гуляют под яблонями на бульварах, залитых лунным светом и светом мертвенно-желтых уличных фонарей. Первые сны не запомнились. Они как-то быстро и незаметно промелькнули в Сашиной голове, а потом, ближе к утру, наконец-то пришло главное: Саша увидел поезд. Впереди – надсадно гудящий паровоз в клубах пара и дыма, а за ним – пяток старинных расшатанных вагонов. Паровоз буквально летит, он все ближе и ближе. Вот - надвигается… Саша резко проснулся: комната окуталась дымом, запершило в горле. Вскочил с кровати, смотрит – прямо сквозь паркет, изрыгая, подобно вулкану, серо-чёрный смолистый дым вперемешку с ярко-алыми искрами, проходит призрачная закопченная железная труба. Он успел заметить на ней даже ржавые полуотвалившиеся заклепки. Труба, не переставая чадить и искрить, скрылась под подоконником, следом сквозь паркет проехал железный верх кабины машиниста. Саша не успел рассмотреть, но скорее интуитивно понял – в ней был некто. Некто без лица и вселенская тьма взирала на мир из черных бездонных провалов, открывавшихся там, где должны были быть глаза. Затем показалась полупрозрачная верхушка тендера, за ним – первого вагона – и остановилась.
Почему-то потянуло к окну. Саша открыл его нараспашку и посмотрел вниз, с высоты своего второго этажа. Внизу была крыша вагона, вроде бы призрачная, на первый взгляд, но все же, если рассмотреть ее подробно, непривычно реальная в тревожном сумраке предрассветного летнего часа. Он перешагнул подоконник, и, ведомый загадочным предчувствием, мягко спрыгнул на закопченный и посыпанный мелкой угольной пылью округлый вагонный верх. Паровоз тут же оглушительно загудел, а затем – тронулся. набирая скорость, паровоз еще раз издал леденящий душу рев и помчался прямо сквозь дома и аллеи, сквозь фонари и комнаты, сквозь удивленные лица полуночников и их выпученные из орбит до невозможности глаза. Пронесясь через весь район, поезд углубился в лес вдоль по старой насыпи. Деревья расступались, а потом Саше вдруг показалось, что где-то впереди они начали смыкаться верхушками. А вскоре деревья сомкнулись и над самой его головой – казалось, что поезд летит вперед в сплошном чёрно-зелёном тоннеле. Все быстрее и быстрее – через минуту отдельных древесных стволов уже нельзя было различить: вокруг только смазанное черно-серо-зеленое. А потом и вовсе серое.
И Саша увидел: в конце бесконечного серого тоннеля, насколько не мешал смотреть дымный столб из трубы – замерцал далекий-далекий огонек. Он рос, прояснялся и вскоре превратился в яркое багровое зарево впереди. Зарево приближалось, разгораясь все сильнее, а парень на крыше вагона сидел, обдуваемый сухим и жарким встречным ветром и смотрел вдаль широко раскрытыми глазами…

18 ноября 1999 г. – 27 июля 2000 г.

ПОСЛЕДНИЕ ТЕЛЕНОВОСТИ.

Я выключаю телевизор,
Я пишу тебе письмо
Про то, что больше не могу
Смотреть на дерьмо…
В.Цой.

1. Мерцающая отдушина.

Семён Иванович Горшков обожал смотреть телевизор. Можно даже сказать, что это была единственная радующая глаз отдушина в его серой и тоскливой пенсионерско-обывательской жизни. Ну а чем же ему ещё заняться на склоне лет? Не спиваться же по-тихому, как многие это обычно делают уйдя на пенсию. Тем более, что запах любого спиртного напитка, включая даже слабенькое пиво, с самых юношеских лет вызывал у него отвращение, а порой и рвотные спазмы.
Рыбу ловить подобно большинству старичков пенсионеров, он не умел, да и не было никакого желания- ведь потом её чистить, потрошить надобно, на кухне у плиты газовой суетиться… Нет уж. Да и не такой он Семен Иванович ещё и старикан, чтобы в свои неполных шестьдесят два скучать и дремать с удочкой в руке, сидя в камышах на коряге возле какого-нибудь местного унылого водоёма. Как представишь себе : утро, на траве то ли роса, то ли иней, над озером туман, ни хрена не видать, пронизывающий ветер… Потом ещё дождь заморосит… Бр-р-р ! Нет уж.
В роли грибника Горшков тоже не пробовал себя испробовать- это ж надо с самой несусветной рани с корзинкой по изгаженному собаками и их хозяевами лесопарку шастать, специальной палкой в траве ковыряться… Да ещё чёрт их знает эти грибы: не ту поганку в суп положил- и кранты тебе, Семён Иванович, да не просто кранты, а в длительных муках и с неизбежным летальным исходом. Нет уж.
Есть правда ещё один способ пенсионерского времяпровождения и досуга. Он заключается в том, чтобы хаотично бродить по дому и при этом по любому поводу зудеть и брюзжать на супругу и потомство. Но ещё десять лет назад Горшков так преуспел в этом занятии, что его жена, Мария Григорьевна, терпеливая вроде бы женщина- и та в конце концов сбежала к другому, не выдержав занудного и склочного характера своего благоверного. А детей у них и отродясь не было.
Как известно, если к старости не наполнить дом детскими голосами, то он вполне самостоятельно наполнится всякими глюками и кошмарами. Дабы избежать таковых, Семён Иванович наполнил свою квартиру голосами из телевизора. Но и тут подстерегала бяка: стоит только новости включить- а там, то взорвут что-нибудь, то самолёт упадёт, то убьют кого, то бомбят… И кошмары снова наполняют дом- на этот раз через голубой экран старенького “Âèòÿçÿ”. И так по всем программам, кроме одной …
Вот её то, любимую и обожаемую, и пристрастился смотреть Горшков за последние полтора-два года. Это была программа местного В++++++ского телевидения. Выглядела она так: с утра и весь день транслировали какие-нибудь лыжные или мото гонки, в 18-00, как правило, шёл отечественный патриотический фильм, затем городские новости, сборник мультфильмов, музыка и видеоклипы, далее ещё какая-то местная дребедень, венчал весь этот развлекательный телебукет, естественно, крутой американский боевик. Его Семён Иванович тщательно старался избегать, выключал “ящик” и ложился спать. Иначе потом всю ночь будут снится пальба, стрельба, взрывы, крутые и нехорошие гангстеры, превращающие в трупы полисменов, а в финале- ну очень крутые и храбрые полисмены методично превращающие в трупы тех самых нехороших гангстеров.
А больше всего из местных телепередач Горшкову нравились выпуски новостей. Они показывали бурлящую городскую жизнь: мэрию и совещания отцов города, события культуры района- это когда нарядные мальчики и девочки танцуют самбу и румбу на сцене местного ДК или, к примеру, ангельскими голосами с той же сцены поют песни о родном В++++++ске. Демонстрировалась и молодёжная жизнь: школьники на уборке урожая и городских улиц, школьники дарящие цветы отцам города, радостные школьники первого сентября, грустные –на последнем звонке и так далее.
Как-то пару раз в новостях промелькнули видеосюжеты с дискотеки- в густых клубах дыма и цветной вакханалии под грохот тамтамов ритмично извивались тела бесстыжих раскрашенных девок. Семён Иванович аж перекрестился два раза:”Это ж надо срамотища-то какая!” сразу вспомнился паршивец- сосед с нижнего этажа, Витёк Малышев. Тоже , гадёныш полупьяный всё по дискотекам с девками отплясывал. И кончил хреново- Горшков самолично одним недобрым вечером обнаружил его посиневший труп в залитой кровью кабине лифта, отчего и сам чуть было не составил ему компанию, по причине сердечного приступа. И не стоит дальше об этом вспоминать.
А ещё однажды Семён Иванович увидел по “ящику” репортаж с местного рок- фестиваля:”У-у-у-у, гады! Сатанисты!! Выродки!!! И правильно , правильно сделали отцы города, что разогнали ихний чёртов этот, как его, – рок-клуб, рассадник поганой заразы в нашем тихом и благоустроенном крае ”Молодежную субкультуру, а уж тем более музыку Горшков не понимал , более того- он ненавидел с безумной и лютой одержимостью средневекового религиозного фанатика.
С той поры подобные мерзопакостные репортажи в новостях не появлялись и Семён Иванович каждый вечер с полулитровой кружкой чая в руках всей душой отдыхал перед любимым телеэкраном. Удобное кресло и мягкий диван, а на экране- молодой симпатичный ведущий докладывает городские и районные новости. Послушаешь его и душа радуется: просто благодать вокруг, праздник вечный и весна жизни, одним словом, прям как в Париже. Всевозможные взрывы, террористы, ураганы, войны, пожары, потопы, тайфуны- это всё где-то там, за горизонтом, за незримой ,но вполне отчётливо ощутимой административной границей счастливого и процветающего В++++++ского района.
Иногда Горшкову стало казаться, что и самому телевизору, бездушной, вроде бы машине, тоже нравилось демонстрировать именно местные передачи. Случалось, кнопку переключения программ заклинивало на городском канале, и несчастный Семён Иванович не мог узнать даже новости спорта и грядущую погоду из программы “Время”.думалось тогда Горшкову: ”Âîò æå агрегат безжизненный, электрический, одни схемы внутри, да провода, не кошка даже, а и тот доброе слово понимает в эфире, сам разбирается, что показать, а что и нет- дабы не травмировать своего хозяина и единственного зрителя.”

2. Бешеный ящик.

Что ж, любое счастье в отличие от своей противоположности имеет свойство внезапно и неизбежно заканчиваться, причём именно тогда, когда этого ни в коем случае не ожидаешь, а впереди мерещатся лишь сияющие безоблачные небеса. Наверное, щелкнуло однажды что-нибудь не то внутри у цветного электрического друга от бесконечного потока эфирной благодати, ибо он , “ящик” òî åñòü, вдруг начал барахлить.
И надо сказать, что болезнь, поразившая “Âèòÿçÿ” áûëà ñîâåðøåííî íåîáû÷íîé è äîñåëå íåâèäàííîé. Яркость, контрастность, цвет, звук, настройка- всё держалось в норме, в образцовом порядке. Аппарат работал, как швейцарские часы- точно и безукоризненно. Помехи отсутствовали вовсе, да они и никогда, насколько помнил Семён Иванович, не появлялись. Кроме того случая, когда сильнейший снегопад вперемешку с дождём и шквальным ураганным ветром, сломал антенну на крыше. Ну и молния ещё била в ту антенну пяток раз: дом-то многоэтажный, один из самых высоких в городе.
А случилось вот что: в местных новостях изображение на экране почему-то переставало соответствовать бодрым комментариям диктора. Ну сами представьте: -голос за кадром: “Áëàãîóõàííû в своем цветении и красивы по весне леса в окрестностях родного города. Ночами соловьиные трели доносятся практически отовсюду, радуя и услаждая слух благодарных жителей В++++++ска… ” à íà ýêðàíå òåì âðåìåíåì - бескрайнее унылое болотище с дисгармонично квакающими лягушками и торчащими повсюду из воды мёртвыми корявыми деревьями. Причем на первом плане, прямо в самом центре кадра, медленно тонет в мутно- зеленой жиже вдрызг раздолбанный ржавый дымящийся трактор, напоследок гадя воздух густым солярным перегаром. Рядом два в усмерть пьяных оборванных тракториста, увязая по колено в трясине, бьют друг другу морды и ругаются грязным матом. Короче, полный сюрреализм. Сальвадор Дали.
Или наоборот, вот такая хреновина: в кадре очередное совещание мэрии, посвященное проблемам развития промышленности в районе. Слово предоставляется представителю администрации по хозяйственным вопросам…А за кадром грохочет, визжит и ревёт препоганейший и тяжелейший рок с таким омерзительным и гадким текстом песен, что Семён Ивановича тут же стошнило прямо на палас. Позже он интересовался у соседей- не замечали ли они каких-либо странностей по местному ТВ. Те ответили, что не замечали.
И началось: под видеозарисовки свадебного шествия некто внутри взбесившегося ящика гнусавыми голосами натужно и тоскливо выводил:

Разлука ты, разлука,
Чужая сторона.
Никто нас не разлучит,
Лишь Мать сыра земля. х2 раза
Все пташки-канарейки
Так жалобно поют
И нас с тобой, любимый,
Разлуке предают…” х2 раза

Ê òîìó æå в конце песни гнусавые голоса срывались на отчаянный кликушеский плач с завываниями и подвизгиваниями, что очень больно травмировало расшатанную нервную систему пожилого Горшковского организма.
Приступы неведомой болезни с телевизором случались абсолютно неожиданно, как у эпилептика. скажем, идет трансляция по местному ТВ через спутник лыжных гонок где-нибудь в далёком альпийском Саарбрюкене. Естественно озвученные на немецком языке. И вдруг, ни с того ни с сего, даже не изменив тембр голоса и интонацию, спорт комментатор- немец переходит на чистый русский безо всякого акцента: “ Âûõîæó íà àñôàëüò ÿ, в лыжи обутый,
- То ли лыжи не едут, то ли я …”- â îáùåì è òîìó ïîäîáíîå.
Надо сказать, что синхронно с приступами у ящика не только заклинивало кнопку переключения каналов, но и выключатель также. Даже вилка из розетки вытаскивалась с весьма превеликим трудом. А если уж вытащил наполовину, то так и норовит, гадина, током шибануть. Случалось уже такое.

3. Обратная связь.
Но самая душераздирающая и грандиозная деструкция приключилась вечером в четверг 18 мая. В 22-30 вместо привычного уже крутого американского боевика или не менее крутой американской фантастики в эфир , почему-то, снова внедрился выпуск городских новостей. Телевизор, который Семён Иванович давно уже про себя обзывал бешеным ящиком, работал как новый, без всяких припадочных выкрутасов. Вечно бодрый красавчик-ведущий, как всегда рассказал об очередном детском утреннике, о майских заморозках и необходимых садово-огородных работах в эту пору, про изменения в расписании движения городского автотранспорта, а потом вдруг неожиданно подошел вплотную к снимавшей его видеокамере, закрыв своим улыбающимся по-импортному и лоснящимся от грима лицом большую часть телеэкрана. Теперь стало заметно, что гримировался он не для пущей красоты, а просто дабы скрыть обильную поросль красно-белых и черноватых угрей на своих свежевыбритых щеках.
И сказал ведущий передачи:
- А еще нам недавно стала известно, что у главного поклонника и почитателя нашего канала
Семёна Ивановича Горшкова последние несколько недель сильно барахлит телевизор.
Горшков аж подпрыгнул в кресле от удивления. Не ожидал, ох, не ожидал он от местной службы новостей такой осведомленности и пристального внимания к его одинокой и ничем непримечательной персоне.
- Семён Иванович, мы к вам обращаемся! Да-да, лично к Вам, - продолжал бодрый голос из бешеного ящика.
Горшков нервно хлебнул из кружки остывшего чаю и выжидающе, как кролик на удава, уставился в глаза ведущего. Те от чего-то были белёсые и мутноватые.
- Уважаемый Семён Иванович, мы здесь проверяем недавно установленную в нашей студии техническую суперновинку- аппаратуру обратной связи. Встаньте и подойдите пожалуйста, к своему экрану.
Горшков машинально повиновался, всё ещё сжимая недопитую кружку в руке. Могущество современных технологий было поразительно и непостижимо.
- Ближе…Ещё ближе…
В мутных глазах ведущего внезапно засветился нехороший огонёк. На что Семён Иванович, впрочем, не обратил никакого внимания, так как был потрясён происходящими техническими чудесами. И зря. Между тем голос продолжал гипнотизировать:
- Хотите посмотреть вот лично вы, наш преданный поклонник, как всё происходит здесь на самом деле?
Горшков зачарованно смотрел как будто сквозь экран, но вдруг пригляделся и ужасом заметил- ведущий прямо на глазах мутировал и изменялся, причём явно в зловещую и кошмарную сторону. Правда, тут же успокоено подумалось:”Что, черти- журналисты, испугать задумали? А хрен вам! Знаем мы все эти ваши компьютерные шуточки!” Íî óâû, â ýòîò ðàç îí íå óãàäàë. Øóòêè, åñëè îíè è áûëè, äàâíî çàêîí÷èëèñü.
- Так, добро пожаловать!!! - Проревел из ящика изменившийся до неузнаваемости голос: былые оттенки бодрости в нём уступили место злобному и тупому озверению.
Некто на экране, окончательно потерявший ухоженный и респектабельный человеческий облик ведущего, протянул прямо сквозь мерцающее экранное стекло свои мускулистые волосатые ручище и крепко ухватил Семёна Ивановича за воротник полосатой пижамы. У того уже мелко дрожали коленки, подгибались ноги и, кажется, вроде бы начинался внеочередной сердечный приступ. Чай, остывший до комнатной температуры, тоненькой струйкой лился из наклонённой кружки в безвольно висящей руке вниз на палас. Там, сквозь его складки и неровности , вытягивающийся и закругленный на конце, язычок текущей сладковатой жидкости уже прокладывал себе извилистое, с небольшими озерцами, русло, в тщетной надежде достичь далёкого океана.
- Добро пожаловать!!! - снова проревел до предела озверевший голос и мощные ручищи утащили С.И. Горшкова куда-то в разноцветно сверкающую заэкранную бездну.
Кружку из руки он так и не выпустил.
Где-то полминуты спустя экран сам собою погас, бешеный ящик вздрогнул всем корпусом, звякнув какими-то отвалившимися детальками внутри пластмассового чрева и вилка его электропитания плавно выскользнула из розетки, в полной гробовой тишине с негромким звуком шлёпнувшись на пол. Туда же упал и штекер антенного кабеля.
Спустя ещё три часа на паласе перед телевизором окончательно высохли буроватые извилистые пятна от пролитого чая. Лишь только плюшевые домашние тапочки, что остались сиротливо валяться между телевизором и креслом, казалось ещё долго помнили тепло ревматических ног своего бывшего владельца.

ЭПИЛОГ.

Спустя некоторое время в квартире той уже проживала другая семья- ведь квартира то была государственной. Пресловутый «Витязь» теперь тихо и мирно пылился в дальнем углу, сменённый на своем боевом посту супермодным новейшим аппаратом «SONY» и ожидал возможных наследников его безвести пропавшего хозяина.
Но пробил час и полнолуние оживило его ненадолго.
В сонном и похрапывающем полумраке штепсельная вилка плавно и бесшумно вошла в розетку и экран на несколько секунд замерцал разноцветными тусклыми огоньками. Он ожил лишь затем, что б выплюнуть через светящееся стекло полный комплект разнокалиберных, обглоданных и обветренных до матовой белизны человеческих костей. Они упали на паркет с характерным сухим перестуком. Череп с отгрызенной затылочной костью тоже имелся в наличии, так как вскоре вывалился и он, дополнив весь комплект до целого разобранного по деталям скелета, и с грохотом покатился куда- то в глубь комнаты. Поверх костей приземлилась полулитровая эмалированная кружка с высохшими чаинками на дне, и бешеный ящик вздрогнул, задымил и тот час оглушительно взорвался изрыгая языки синего пламени. При случившемся затем пожаре, к счастью, никто из той семьи не пострадал. А суперновый плоскоэкранный «SONY» у них работает безукоризненно , как швейцарские часы и вроде бы пока не барахлит. Но это только пока.
Однако, такие вот местные новости.

05.04.2000

ИСТОРИЯ ПРИШЛОГО КОЛДУНА

Есть силы разума, которые мы не различаем во тьме,
Но возможно, существуют силы тьмы
Которые не способен воспринять наш разум.
Г. Ф. Лавкрафт
I

В лето 987-е от Рождества Христова, а по византийскому счету в 6495-е от сотворения мира, некто Феофил Гекатид бежал из града Константина. Бежал, будучи разоблачен по доносу, скрывшись на ладье русобородых купцов с севера. Бежал от вездесущих сыщиков и карающей десницы Византийской Империи на Русь, а именно – в Киев, и, пройдя все перипетии и опасности долгого пути, благополучно прибыл туда. Киев греку понравился. Спустя несколько веков после первых, весьма кровавых знакомств славян с бытом Империи её северные языческие соседи к концу X века весьма преуспели, так сказать, в развитии производственных отношений, культуры и торговых связей. Поэтому Киев к моменту визита нашего византийского гостя выглядел вполне приличной и цивилизованной для тех времен столицей. Столицей с большой буквы, пусть и выстроенной из дерева, но все-таки чистой и культурной. Несмотря на все стычки, склоки и войны с источником окультуривания. В Риме, например, в ту пору козы паслись на площадях среди развалин, там даже хлеб сеяли в городской черте. А по Парижу, уж вообще страшно сказать – по ночам, в полной тьме, рыскали, чуть ли не стаями, тощие голодные волки и иногда насмерть загрызали случайных ночных прохожих. Случайным же дневным прохожим на голову запросто могли вылить ведро с помоями или содержимое ночного горшка с верхних этажей. В Киеве такого не наблюдалось, и Феофил отдыхал там, как говорится, и душой, и телом – ел-пил что хотел вволю досыта, допьяна, не соблюдая никаких там постов и прочих "до первой звезды нельзя". Говорил, что хотел и кому хотел. Это не Византия, буквально кишащая доносчиками и осведомителями, где каждое вольное слово произносишь, озираясь с опаской по сторонам; и где у стен тоже есть уши – бесчисленные, мясистые и всеулавливающие.
А на Руси жили чистые душой, открытые, честные и гостеприимные люди, еще не испорченные последствиями цивилизованности. Особенно гостеприимные, если знаешь их язык, а Феофил – знал. А еще греческий гость частенько общался со своими киевскими коллегами по работе и призванию, обсуждая с ними детальные подробности производственного процесса и профессиональные тайны. Короче говоря, вел взаимный обмен опытом. Но обо всем этом позже, а сейчас вот что: лафа для византийца кончилась спустя несколько месяцев, когда князь киевский Владимир детально ознакомился с учениями различных религиозных конфессий (помните: "Руси есть веселие пити...") и в результате ознакомления решил стать христианином и, может быть, даже святым. Как великий римский император Флавий Валерий Константин (кстати, Константин – это фамилия, а вовсе не имя; именем она стала только у византийский властителей). Дабы воплотить свои замыслы, Владимир сперва принял крещенье по восточно-римскому обряду, выкинул в Днепр прежних своих кумиров – Перуна, Сварога, Велеса и остальных, а затем, в оный же Днепр, по самую грудь с помощью верной дружины загнал толпу перепуганных горожан. Там их уже поджидали византийские попы в черных рясах и с предметами культа в холеных белых руках. Вскоре и в Новгороде был разыгран подобный спектакль по киевскому сценарию. Правда, там произошел вот какой казус: говорят, что деревянный идол Перуна, уже будучи низвергнут с капища в воду, вдруг на мгновение ожил и вручил новгородцам большую суковатую дубину в качестве прощального подарка. Надо сказать, что суковатые дубины и прочие палки далее буквально красной нитью проходили через всю новгородскую, киевскую, владимирскую, московскую и прочие русские истории. Так произошло крещение Руси.
Было и еще нечто, роднившее Владимира, князя киевского, и римского императора Константина I. Оба незадолго до принятия христианского вероисповедания лихо пустили кровушку своей ближайшей родне – Константин организовал кровопускание своей жене, племянникам и прочим родственникам, а Владимир – братьям. Считается, что обряд крещения смывает прошлые грехи, но не нам их судить. Теперь оба канонизированы как святые и равноапостольные.
Вскоре после вышеописанных событий Киев буквально наводнился греками: священниками, монахами, миссионерами и просто шпионами без рясы. А что самое неприятное – многие из них еще по Константинополю знали, кто такой Феофил Гекатид. Тому опять нужно было сматывать удочки куда-нибудь на северо-восток, в самую медвежью глушь, куда эти, в рясах, ох как не скоро доберутся. Полгода Феофил с различными оказиями – караванами купцов рыскал по огромной стране и, наконец, отыскал для себя полную глушь и медвежий угол – у вятичей, в маленькой деревеньке на берегу неширокой реки с темной водой, вытекавшей из огромного болота. Деревня называлась странно даже для вятичей – Ухмырье. И никто из аборигенов не мог точно объяснить, почему.

II

...Остерегайтесь торфяных болот!
А. Конан Дойл.

Темной была вода в реке, именуемой Гремишна – сказывали, что называется она так с издавна, с самых незапамятных времен. Это поведали Феофилу деревенские аксакалы – суровые белобородые старцы в лаптях и домотканых рубахах.
Несколько десятков неуклюжих домишек без труб, с "черными" дымоходами, расположились хаотично по берегам неширокой реки. А немного подальше, чуть выше по течению, находилось это. В ту сторону было и посмотреть-то страшно, не то что прогуляться туда с ознакомительным визитом или, скажем, сплавать на лодке: ширина Гремишны, метров семь-восемь, вполне позволяла это сделать. Черно-серые, покрытые плесенью, неестественно изломанные и изогнутые высохшие стволы торчали там из темных болотных вод. В сумерках из деревни мертвые стволы эти на фоне закатного неба выглядели чудовищными искореженными судорогой когтистыми многосуставчатыми лапами. Стоило только солнцу упасть за болотом, как воздух над ним становился ярко-багрово-красным, и казалось, что лапа и когти эти расцарапали и изодрали небеса до крови.
По ночам на зловещем болоте вспыхивали, перемещались и гасли разноцветные мерцающие огни, а еще порою оттуда доносились леденящие душу вопли, скрежет, хлюпанье и довольное сытое чавканье. Иногда пропадал скот и, совсем уж редко – люди. "Кикиморы утащили" – говорили про таких вятичи.
Но было также и изобилие рыбы в Гремишне и недалекой Оке, в достатке мед из многочисленных бортей, не считано зверье в лесах – и пушное, и мясное: косули, лоси, бобры, лисы, кабаны и зайцы. А еще птица всякая, еще грибы, ягоды. В общем, с голоду не умрешь, да и завистливые соседи далеко – сторонятся дурной славы болота. Поэтому и не разбежались местные жители, побросав свои дома и небогатые личные вещи отсюда подальше, от разлапистых корявых деревьев этих.
Вот в такие края, в этакое Ухмырье, и прибыл некий Феофил в лето 990-е христианской эры. И всего скарба у него с собой было: окованный железом сундук весом в три пуда, шуба греческая меховая, да невзрачная малолитражная амфора из полированного черного камня. Амфора хранилась отдельно и была тщательно запелената в кожи, сверху перетянутые ремнями.
Пока купеческий обоз стоял в деревне, Феофил, византийский гость, быстро нашел общий язык с несколькими мужиками из аборигенов: за какие-то несколько дней аборигены поставили гостю прочный деревянный сруб, затем покрыли крышу и сложили печь по заказу – с трубой. Изба получилась что надо. И стояла она на другом берегу, вдали от деревни, на заросшем густым лесом пригорке – ближе к трясинам. Вятичам было наплевать: хочешь жить на болоте – живи. Предостерегали, правда, кое-что порассказали. Но гость эти байки пропустил мимо ушей: дескать, он человек образованный, из цивилизованной и культурной страны, и ни в каких языческих кикимор и прочих хмырей болотных не верил и верить не собирается. Да и расплатился грек щедро: по три полновесных золотых динария каждому строителю. А это очень даже неплохая сумма по тем временам.
Но пора, однако, пролить свет гласности на инкогнито нашего героя. Культурный и образованный гость из цивилизованной страны, приехавший по обмену опытом на Русь, по призванию и основному роду своих занятий был чернокнижником и языческим жрецом. Несмотря на десятый век просвещенной и всеторжествующей христианской эры, там, за морями и горами, в сердце Ойкумены, меж темных ущелий Эллады, куда не долетал благовест византийских церквей, аж до тех самых пор справлялись древние обряды и мистерии. И они были гораздо мрачней и ужаснее, чем описали их некогда античные историки. И вот поэтому, будучи в православной Элладе уличен в справлении мерзостных языческих чародействий, бежал Феофил в Константинополь, затем в Киев, а оттуда – в Ухмырье.

III

На стенах воздушного замка
висели шкуры неубитых медведей.
Афоризм.

Едва только купеческий караван скрылся за косогором, по направлению к Оке, у троих великовозрастных детин-вятичей, здоровенных откормленных лбов, созрел недобрый умысел. Он был направлен на Феофила и щедро подогрет сверканием заморского золота. Трое лихих и горячих славянских парней: Внедрило, Хлюдень и Бомжедар решили Феофила – того, ну, короче, секир-башка, тело якобы кикиморы болотные утащили, деньги поровну – и в Киев, может, в Чернигов. Погулять на славу, девок найти... Сундук-то у него вон какой увесистый, сами тащили, когда избу ставили – на всех троих вдоволь хватить должно. С тем и направились в лес, к свежесрубленному дому Феофила, сжимая в ручищах верные топоры, а мысленно уже купаясь в золоте из окованного железом трехпудового сундука. – "Да что он нам сделает, грек пришлый?!".
В медвежьем углу и законы медвежьи. В лес они вошли ясными осенними сумерками, когда скрюченные суставы и когти мертвых деревьев на болоте уже исцарапали в кровь закатное небо. Едва ночь безлунным звездным куполом накрыла Ухмырье, лес и болото за ним огласили пронзительные истерические вопли, словно с кого-то живьем снимали кожу или медленно резали на куски. – "Наверное, пришлого грека кикиморы до смерти щекочут", решили деревенские жители, устраиваясь поудобней на полатях. "Плевать на него! Сам нарвался" – подумал про себя каждый и со спокойной душой незаметно погрузился в царство сна. Про ушедших намедни в лес Внедрилу, Хлюдня и Бомжедара особо никто и не вспомнил: мало ли, где шляются? Тем более, что женами и детьми еще не успели обзавестись. Утром в деревне они не появились, не было их и на следующий день, и еще через один.
Нашла их дочка старосты, Неждана, собирая с подругами в лесу грибы, почти на краю болота. Шел пятый день от начала похода лихой троицы за греческим золотом. Малолетняя Неждана прибежала в деревню вся в слезах, задыхаясь от плача и всё время тыча пальчиком в сторону недалекой топи: – "Там! там!.." С десяток крепких мужиков, вооружась дрекольем и топорами, пошли посмотреть, что – "Там"? А там было на что посмотреть.
Они висели высоко, все трое, проткнутые, нанизанные и изодранные почти в клочья черно-серыми омертвевшими ветвями. Как будто ветви эти вдруг по чьему-то приказу ожили, вцепились, разодрали и вновь застыли. Да, скорее всего, так оно и было. Внедрилу и Бомжедара еще можно было узнать, несмотря на отъеденные носы, уши и выклеванные птицами глаза – по русым и рыжим кудрям да окровавленным клочьям домотканой одежды. От Хлюдня остался просто потрепанный кусок мяса. Большой такой, подсохший и не кровоточащий кусок, болтающийся в мертвой кроне. Можно было не сомневаться в том, что это именно Хлюдень, а не Феофил – в отличие от вятича, грек был тощий и невысокий, но чувствовали мужики, что и без Феофила тут не обошлось. Стали искать грека. И странно: не только трупа, но и самой избушки его не нашли, а ведь все точно знали, где она находится – сами строили.
Блуждали по лесу почти до вечера – пусто. "Леший кружил" – так порешили всем миром и отправились в деревню хлебать свежие щи. Заодно и помянули невинно убиенных болотной нечистью. Еще решено было наутро снять трупы да похоронить по-людски, пока сами они, трупы то есть, нечистью не стали и шалить по ночам не начали. Но вечером случилось вот что: в сумерках над лесом, там, где исчезла изба грека, поднялся вдруг тонкий черный столб дыма и развеялся в воздухе спустя пару минут. Самые отчаянные вновь схватили топоры, и хотели бежать туда с огнем – но их охладили, напомнив об участи тех троих, что тоже ушли в лес сумерками и с топорами.
Наутро вместо трупов на ветвях нашлись лишь обглоданные кости. Что ж, хоть их удалось похоронить. Мрачная тишина воцарилась в Ухмырье. И вечером снова взвился в красное сумеречное небо тонкий столб дыма над домом колдуна – черного как сажа дыма. А вода в Гремишне, говорят, вроде бы однажды чуть покраснела – совсем недавно, дня три-четыре назад. Пару раз днем ходили искать грека – теперь никто уже не сомневался, что это его работа. Но колдуна вместе с его избой как будто сдуло, след простыл и не было его никогда. А вечером – опять столб дыма в сумеречное осеннее небо. И так почти каждый день.
И пуще прежнего расползлась поганая слава про нечистые ухмырские болота. Теперь не только вятичи-соседи, но и проезжие купцы тоже старались не заглядывать в деревню, а если и заглядывали, то на ночь уж точно не оставались. Проезжая мимо по утоптанному тракту, купцы-язычники в ужасе призывали своих богов, а христиане спешно и многократно крестились. А случись кому из Ухмырья вдруг показаться в соседних деревнях – в Волчьей, например, или в Дудихиной – там смотрели на них, как на зачумленных, а порой даже и били. Изгадил черный грек Феофил доселе такую спокойную, тихую и размеренную жизнь деревушки с необычным именем Ухмырье.

IV

– Эх, жизнь моя жестянка!
А ну ее в болото!
Песня Водяного.

Тем вечером, заметив сквозь узенькое окошко меж деревьев три здоровенных силуэта, направлявшихся уверенным шагом к его дому, Феофил твердо знал: идут по его душу. И не гости идут, а убийцы и грабители. Хотя именно этого он и ожидал, правда, не так скоро. А чего ж еще можно ждать от полудиких варваров из Ухмырья?
Грек спешно распечатал амфору и с помощью некоей сущности, находившейся там, воззвал к своим покровителям. Но молчали древние эллинские боги. Тогда воззвал к хозяевам этих мест. Но боги славян и финнов молчали тоже. А дверь уже сотрясалась от мощных ударов: "Отворяй, сволочь! Не откроешь – хату запалим!".
Стиснув амфору так, что побелели от напряжения костяшки пальцев, бросил Феофил в пространство, всему миру, беззвучный и отчаянный крик о помощи. И тогда нечто откликнулось ему. Нечто древнее, пещерное, черное и троглодитское – оттуда, из глубины болота. Отозвалось и тут же пришло на помощь. Погасла свечка на столе, а из-за порога донесся древесный скрежет и пронзительно верещащий визг – визг насмерть перепуганной свиньи. Это у Бомжедара, предводителя шайки, не выдержали нервы и рассудок. Душераздирающие крики, возня и зловещий скрежет за дверью продолжались еще пару минут, а потом вдруг как-то резко затихли. В наступившей тишине нечто насытилось и неслышно вернулось в сердце трясины.
Утром Феофил обнаружил на болоте бренные останки лихих громил. За всю свою долгую жизнь он успел повидать и повешенных, и четвертованных, и казненных иными варварскими методами: дряхлеющая Империя щедра на пытки и казни к своим подданным. Но такого зрелища встречать еще не проходилось. – "Что ж, сами виноваты," - колдун начертил в воздухе охранный знак и отвернулся, - "Пущай с недельку повисят – другим наука будет," - и возвратился в избу.
С того времени таинственный Хозяин Болот стал покровителем и защитником Феофила. Колдун признал его силу и власть – ведь даже демон, дремавший в амфоре – и тот изменил свою сущность, подчинившись истинному владыке этих мест. По вечерам, в сумерках, грек устраивал камланье своему новому богу, жег в очаге какие-то мерзкие сухие грибы и травы вперемешку со смолами – и опьянялся их дымом. Тогда черный зловещий дымный столб поднимался в чистое осеннее небо, ужасая мирных обитателей Ухмырья.
А по новолуниям и в час полной луны – дважды в месяц, одичавший и заросший косматой бородищей культурный и образованный гость из цивилизованной страны, приносил кровавую жертву. И животные, обреченные стать этой жертвой – гуси, овцы, кабаны, козы, собаки –сами приходили из деревни и лесов к его дому, повинуясь настойчивому неслышному зову. Кровь их Феофил собирал и выливал в ручей, приток Гремишны, от чего тот краснел, шкуры и перья жег в очаге (опять черный дым столбом), а мясо жарил и жадно пожирал сам. Так продолжалось почти четверть века.
За это время деревня обезлюдела больше чем на половину: многие не выдержали постоянного животного страха, зависшего над селеньем подобно дамоклову мечу, и ушли, куда глаза глядят, а кто-то просто умер от старости. Дети в Ухмырье стали рождаться всё реже и реже. Пришла пора умереть и Феофилу, но смерть не спешила к колдуну. Терзаемый безумной болью, в агонии он выдрал почти все волосы из своей седой нечесаной бороды, с висков и темени – и они устлали весь земляной пол в избе. Грек кричал, бесновался и грыз доски стола, плача и моля о смерти, но она все не приходила: колдуны легко не умирают.
В один из погожих летних дней боль отпустила его ненадолго. Феофил взял стальной нож, амфору, и в низине у ручья аккуратно вскрыл себе вену на левой руке. Стараясь не вздрагивать, направил тоненькую черно-багровую струйку в полированное каменное горлышко, отдавая вместе с кровью свою силу, а также часть души и разума. Затем он остановил кровь, запечатал амфору дубовой пробкой и мощным заклятьем, и закинул далеко-далеко в болотную топь. Трясина радостно чавкнула, принимая долгожданную добычу. Вернулся в избу, закрылся на засовы, и спокойно испустил дух.
Жители Ухмырья с радостью заметили отсутствие ежевечернего дыма над болотом, но к запретному дому Феофила осмелились приблизиться лишь спустя месяц. Выломали дверь и ужаснулись открывшемуся зрелищу: перевернутый стол с изгрызенными в щепки краями, клочья седых волос по всей избе, открытый сундук с древними книгами, а в углу – отвратительный полуистлевший труп колдуна. Еще там был мерзкий запах гнили и болотной тины, устойчиво висевший в спертом воздухе. В сундуке нашлось с фунт золота в византийских динариях. Его забрали, затем переплавили и поделили, а всё остальное предали огню, пламенем пожара очистив проклятое место.
И вся деревня вздохнула с облегчением: жизнь-то налаживалась!

16 октября 1999 г. – 4 сентября 2000 г.

КАК ВСЁ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ И ЧЕМ ЗАКОНЧИЛОСЬ
(НЕЧТО ВРОДЕ ЭПИЛОГА)

Без эпиграфа.
Автор (Д. Елисов).

I

О городе.

Город В*****ск – это Владиухмырск, чьё имя образовано по аналогии, например, с Владивостоком или Владикавказом. Пишется через ***** просто чтобы не перегружать текст громоздким названием, к тому же однокоренным названию местности, его окружающей. Как известно, бог любит троицу. Третьего города к двум вышеупомянутым явно не хватало. Им и стал Владиухмырск, кстати говоря, имеющий реального прототипа в южном Подмосковье с географией, весьма похожей на ту, что дана на приложенной карте. Кому особо интересно, тот легко вычислит по любой более-менее крупномасштабной карте, что это за город и как называется на самом деле. Я же об этом умолчал из принципа.

II

Разрушение Айятлана и явление Хмыра.

Теперь про Хмыра, божество злобы и войны, чьё имя и служит корнем наименования города и окрестностей: Ухмырье – место, где властен Хмыр, Хозяин Болот. Незадолго до Ночей Мрака на месте будущего города было огромное озеро ледникового происхождения с островом почти посередине, но ближе к юго-восточному берегу. На острове находилась научно-исследовательская станция островной империи Айятлан, а проще говоря – Атлантиды. Цивилизация Айятлана была построена на совершенно неприемлемых ныне принципах, а именно – на чистой магии и экстрасенсорике. Скорее всего, именно поэтому все следы этой цивилизации были в дальнейшем уничтожены либо дошли до нас в сильно искаженном виде. Статуя Сехмира посреди острова Альмензаны (Цветок Яблони – так называлась станция) служила средством связи и воздействия на материю и пространство. Что-то навроде толкиеновского Палантира, но с более широкими возможностями и свойствами.
Сехмир был богом союза и согласия и имел такой вид: прекрасное, приветливо улыбающееся лицо, в левой, согнутой в локте, руке – пучок спелых пшеничных колосьев. Правая же рука была пуста и поднята в дружеском приветствии. Статуя была сделана из орихалка, сплава, широко применявшегося в магических артефактах Айятлана и полностью вышедшего из употребления почти сразу же после гибели Архипелага. Многие исследователи "Диалогов" Платона, где впервые упоминается Атлантида, полагают, что орихалк – всего лишь бронза, но это, конечно же, не так. Кроме меди и олова, в сплав орихалка входили в определенной пропорции еще пять металлов, о которых предпочитаю умолчать. Дело в том, что все эти семь элементов в нужном и точном сочетании способны преобразовывать тончайшую энергию мысли в энергию грубо материальную. Да-да, ту самую, где E= mc2, и воссоздание орихалка в современную эпоху будет равносильно последствиям открытия расщепления атома в начале XX века. Любая идиотская секта, завладев предметом из орихалка, сможет наносить человечеству страшные по своей мощности магические удары, при этом оставаясь абсолютно безнаказанной. Естественно, до той поры, пока обиженные этой сектой сами не обзаведутся предметами из орихалка.
Подобные магические игрища вскоре неизбежно приведут к деструкции астрального поля Земли, и к концу если не света, то уж человечества – наверняка. Что и доказал печальный пример Айятлана и Сехмира.
Итак, Сехмир был отлит из орихалка и исправно выполнял свои функции, пока его не обрызгали свежими человеческими мозгами. Правда, не совсем человеческими – это были мозги дикого неандертальца, что еще больше усугубило воздействие. Подробнее об этой истории см. рассказ "Цветок Яблони". Результатом стал разлад всепланетарной системы связи и коррекции, состоявшей из 24-х подобных Сехмиру артефактов, что имело жуткие и катастрофические последствия: огромный астероид пробил (к счастью, не полностью) океаническую кору планеты в районе архипелага Айятлан, что привело к полному затоплению островов и пробуждению всех земных вулканов. Такое пробуждение было равносильно ядерной зиме и длилось чуть больше столетия. В дальнейшем вековое затемнение получило название Ночей Мрака.
Во время Ночей Мрака произошли следующие важнейшие события: 23 артефакта на других, подобных Альмензане, форпостах цивилизации самоликвидировались. Уцелел лишь Сехмир, радикально изменивший свою структуру. Оставшиеся в живых кроманьонцы-атланты, растеряв остатки культуры, одичали и перемешались с вымиравшими к тому времени неандертальцами в пропорции 3:1, дав начало всему современному человечеству. Ранее и те и другие жили раздельно, почти не вступая в связи. В конце Ночей Мрака случился мощный тектонический сдвиг в Тихом океане. Под воду ушел огромный, размером с Борнео, остров Эглира в тысяче километров к востоку от Японии. Вместе с ним погиб последний осколок древней культуры. Немногие спасшиеся обитатели Эглиры на азиатском материке также перемешались с местными народами, дав начало полинезийскому этносу. В дальнейшем именно легенды о потерянной прародине толкали полинезийцев на отчаянные плавания по самому огромному на планете океану.
И вот еще одно событие, случившее в Ночи Мрака, имеющее к Ухмырью самое непосредственное отношение. Сехмир не был разрушен, но лишь изменил структуру. Он так и остался предметом поклонения, только теперь уже Бупунов, что смешались к тому времени с уцелевшими остатками персонала Альмензаны. Правда, в обратной пропорции, чем у остального человечества. А поклонялись Хмыру теперь совершенно по-другому: его обливали и поили кровью людей два раза в лунный цикл. Пучок колосьев вырвали из его руки, и каждый раз Бупуны вставляли в эту руку свежую, еще дымящуюся, очищенную от мяса берцовую кость жертвы. В правую поднятую ладонь Сехмиру совали ритуальный каменный топор, которым эту жертву только что зарубили и разделали. Это еще больше усугубляло перерождение Сехмира. Пресловутый орихалк всё больше и больше пропитывался злобными эманациями Бупунов и Сехмир быстро и неизбежно менял свою магическую сущность божества союза и согласия на абсолютно противоположную. Так он стал Хмыром, Свирепым и Кровожадным, но сил своих и возможностей не утратил. Более того, возможности он увеличил, и к концу Ночей Мрака Хмыр обрел даже некое подобие разума.
Обретя некий разум и одушевленность, Хмыр изменил вскоре и свой внешний вид: вместо приветливого лица постепенно образовалась злобная уродливая харя, на башке выросли рога, а кость и топор ладони, ставшие лапищами Хмыра, зажали уже намертво. К тому же и вставленная берцовая кость, и ритуальный топор тоже изменили свою структуру, приобретя вид и свойства орихалка. Затем цвет орихалка изменился и Хмыр из матового ярко-белого стал мрачно-багровым.

III

Частица Вселенского Мрака.

Постаментом Хмыру служил трехметровый осколок того самого астероида, что разрушил Айятлан. Его притянул на себя испорченный Сехмир в ночь падения. Осколок плюхнулся в озеро неподалеку от острова Альмензаны и даже никого не убил. После Ночей Мрака, когда ледник начал отступать, климат потеплел, и озеро стало трясиной, метеорит этот вдруг неким непостижимым образом оказался прямо на берегу острова. Бупуны посчитали это знамением: дескать, Хмыр сам выбрал себе постамент. Камень они отныне называли Осколком Черной Звезды или Частицей Вселенского Мрака. Его вытащили на поляну среди развалин станции, отшлифовали до зеркально-черного блеска и торжественно взгромоздили на него Хмыра. Естественно, тот стал еще сильней и могущественней, так как в камне астероида-убийцы существовал отпечаток силы всех 24-х артефактов вследствие былого взаимодействия с ними.
В результате Хмыр являл собой мощнейший магический комплекс, в совокупности представляющий из себя божество злобы, войны и ненависти, а проще говоря – кровавого демона болот. Он состоял из трех компонентов: 1) из перерожденного Сехмира, противоестественного союза плода великой культуры и первобытной тотемической магии; 2) из Осколка Черной Звезды с частью силы всех 24-х артефактов планетарной сети Айятлана; 3) из разумной сущности (эгрегора), появившейся вследствие массового поклонения и кровавых жертвоприношений, и совокупившей собой первые два компонента.

IV

Приход славян и ниспровержение Хмыра.

В 5-3 тысячелетиях до нашей эры племя бупунов постепенно вырождалось, абсолютно изолированное от остального человечества своими безобразными каннибальскими обычаями и обрядами поклонения Хмыру. Окружавшие Ухмырье финно-угорские племена, принадлежавшие к иной расе, нежели бупуны, избегали иметь какие-либо дела с ними, и всякого бупуна, любого пола и возраста, вышедшего за пределы воздействия и защиты своего демона, ждала скорая и неизбежная смерть. Племя было обречено на внутриродовые кровосмесительные браки, и свежая кровь почти не поступала. Правда, иногда пленных девушек иных племен все же оставляли в живых – но только до рождения ребенка от бупуна, а потом их неизбежно ждал залитый кровью черный алтарь. Может быть, именно эти редкие вливания свежей крови и помогли племени низкорослых волосатых каннибалов продержаться в этих краях аж до V-VI веков нашей эры.
То есть до начала проникновения в Окско-Волжское междуречье славянских племен, а, в частности – вятичей. В начале VII века один из вятичских князей, поставив городок на Лопасне, тут же узнал от окрестных финнов, с кем был весьма дружен, о населявшей Гремишенский лес нечисти и нежити. Вскоре в Ухмырье была организована совместная карательная экспедиция под руководством того самого князя Лютобора, усиленная аж двумя дюжинами славянских и финских волхвов.
В схватке с адептами Хмыра и самим демоном волхвы погибли почти все, зато доблестная дружина Лютобора, прорвавшись аж в самое бупунское логово и капище, вырезала там всех к чертовой матери. Тех же немногих бупунов, кто уцелел, вятичи и финны выловили по окрестным лесам и с целью личного обогащения продали плывшим по Оке варягам А те, в свою очередь, опять-таки, с целью личного обогащения, проплыв по Каспию до Дербента, перепродали злосчастных бупунов в рабство персам. В Персии их следы и потерялись, но рассказывали, что кое-кто из каннибалов там, обретя свободу, разбежался по окрестным горам. Таким образом, получается, что полумифические снежные люди, до сих пор пугающие туристов на Кавказе и в Гималаях – и есть те самые пресловутые бупуны, только одичавшие еще больше и обзаведшиеся огромными ступнями, дабы удобней перемещаться по снегу.
А с Хмыром волхвы поступили вот как: произнеся определенные заклинания, они нейтрализовали демона, а идолище с помощью дружины утопили в болоте Тыгдымхыр. Это бупунское название трясин, образовавшихся после Ночей Мрака на месте холодного озера Альмензаны. Туда же, в Тыгдымхыр, отправили и Осколок Черной Звезды, то есть постамент и алтарь. На какое-то время в Ухмырье воцарилось спокойствие и умиротворение. Там даже возникла одноименная славянская деревушка, и о былом зловещем кровожадном демоне напоминала лишь ругательная фраза "хмырь болотный".
Тишина не простояла и четырех веков.

V

Колдун Феофил и первое пробуждение демона болот.

В самом конце X века нашей эры в деревушку Ухмырье явился греческий чернокнижник Феофил Гекатид, изгнанный по очереди сначала из Константинополя, а затем и из христианского к тому времени Киева. Поселившись недалеко от деревни, Феофил тут же подвергся разбойному нападению троих молодых балбесов, очарованных греческим золотом. Но Феофил, кроме золота, притащил с собой и кое-что посущественней. Этим кое-чем был неведомый языческий демон, заключенный в малолитражной каменной амфоре. Когда разбойники уже почти взломали дверь в избу, Феофил с помощью своего ручного демона разбудил другого демона, причем, куда более жуткого, коварного и кровожадного. Лихо пустив кровушку и буквально наизнанку вывернув разбойников, Хмыр сразу же всерьез занялся своим освободителем, то есть Феофилом, и принудил того к жертвоприношениям себе с целью возврата нейтрализованной некогда силы. Колдун исправно служил демону, силы к тому возвращались, и в Ухмырье снова ненадолго воцарился ужас. Спустя четверть века колдун умер от дряхлости, напоследок принеся в жертву Хозяину Болот самого себя и ручного демона из амфоры.
Сделал он это с помощью особого ритуала, запечатав свою душу и демона в амфоре, а затем утопив ее в болоте. Хмыр как магическая сущность обрел ещё два компонента: душу колдуна и греческого демона. Но он снова впал в забытье и кому, ибо люди, обнаружив мертвого колдуна, опять освятили это место, на этот раз уже по христианскому канону, поставили в деревне часовню и предали Хмыра полному забвению. А забвение для демона, пусть и такого сильного, равноценно медленному угасанию. Хозяин болот в этот раз угасал целое тысячелетие.

VI

Как была найдена амфора и снова разбужен Хмыр.

В конце лета 1997 года некий Эдуард Корнеев во время ремонта теплотрассы в свежей траншее обнаружил каменную колдовскую амфору. Свою находку он утаил и перепрятал, чтобы потом продать антикварам с целью личного обогащения. Однако, в тот же самый день, из-за естественного любопытства распечатав амфору, Корнеев тут же стал шестым компонентом магического симбиоза по имени Хмыр. Демон получил себе нового адепта и, на этот раз, не друхлого старикашку грека, а крепкого 22-летнего парня, только что отслужившего в армии и полного до краев нерастраченной юной дури. Эдуард Корнеев, сам не осознавая того, питал Хмыра энергией и всё сильнее сливался с его сущностью, оставаясь при этом ничем не примечательным коротко стриженым крепким парнем. Однако, уже к осени он бросил свою работу экскаваторщика и неожиданно для себя увлекся оккультизмом. В течении нескольких месяцев он совратил на путь черной магии свою подругу и нескольких школьных друзей. Это делалось путем демонстрации обретенных якобы экстрасенсорных способностей и обещаний таких же качеств любому вербуемому.
Весной 1998 года, на Вальпургиеву ночь, сколоченный Эдуардом Корнеевым Ковен Осознания Хмыра за городом, на островке болота Черная Грязь – остатке Тыгдымхыра принес первую жертву своему кровавому божеству – 7 черных собак. Их отловили в деревенствких пригородах. Собачью кровь слили в амфору, добавив еще и своей в знак союза, после чего взболтали, перемешали и торжественно вылили в ручей, текущий из болота в Кремиченку. А Кремиченка, да будет вам известно, ни что иное, как древний бупунский Гхрэир Мтшен, Поток Разбавленной Крови. Туда в каннибальские времена стекала кровь жертв с черного алтаря Хмыра.
Вышеописанный магический акт окончательно пробудил Хмыра к жизни, попутно разрушив сковывавшие его заклятья. Теперь демон болота мог и сам заняться охотой на людей в ночи полнолуния и новой луны, то есть пики своего могущества. В остальные дни ему все еще требовалась помощь Эдуардова Ковена Осознания Хмыра. В город пришел необъяснимый троглодитский ужас. В октябре 1998 года Хмыр первый раз самостоятельно, правда, с третьей попытки, принес в жертву самому себе некоего Алексея Сабдыкова. Демону помогло также и то, что жертва, сама того не зная, при второй попытке захвата спьяну бросила ему открыто наглый вызов.
Далее череда подобных самостоятельных жертвоприношений пошла по нарастающей. Причем, надо сказать, что сей демон в своей охоте на людей отличался поистине дьявольской изобретательностью и даже неким жестоким чувством юмора. Естественно, черного юмора (см. "Море волнуется", "Конец медового месяца", "Лифт" и т.д.). Корнеев сотоварищи тем временем подкармливал периодически своего симбионта кошками, курами, собаками, несколько раз даже козами и свиньями, но людей пока что не трогали. Рано еще было. Человеческими жертвами Хмыр себя обеспечивал сам, правда, иногда это происходило непосредственно по наводке Корнеева. Например, именно так он избавился от двух соседей по подъезду – от гопника-скандалиста Малышева и брюзги-старикашки С. И. Горшкова.

VII

Об иных реальностях.

Осенью 1999 года новыми адептами Хмыра стала целая семья Склицких, близкая к городской верхушке: отец, мать и дочь. К тому времени накопивший силы Хозяин Болот получил власть над одним из слоев Реальности, более низким и примитивным, нежели наш. Власть там он захватил, поглотив и поработив сущности, правившие той реальностью ранее. Он населил тот мир душами бупунов, что были принесены некогда ему же в жертву, и обустроил там пейзажи по своему вкусу (подробнее об этом см. "Дверь в изнанку мира"). Чуть позже Хмыр распространил свое влияния и на еще более низкие слои Реальности, населив их уж вовсе невозможными и омерзительными тварями и чудовищами, питая себя их лютой злобой и ненавистью ко всему живому, даже к себе самому.
А весьма известную в городе семью Склицких Хозяин Болот сначала видоизменил, опять-таки, по своему вкусу, превратив их в полулюдей-полуящеров, а потом наделив способностью свободно шастать между мирами, выпустил на волю в окрестностях города с целью охоты на людей и дальнейшего усугубления общей деструкции.

VIII

Об окончательном низложении Хмыра и уничтожении проклятого города.

Апофеозом деятельности Хозяина Болота должно было стать полное и окончательное затопление Владиухмырска с обращением всех населяющих его обывателей в подобие семьи Склицких. Зачем? Видимо, с целью выведения новых чудовищных бупунов, чтобы потом, объединив все свои силы, рискнуть побороться за власть уже и в высших слоях Реальности. И планы его сбывались вовсю. Болото снова ожило и затапливало городские улицы и подвалы, а на Вальпургиеву ночь 2002 года Ковен Осознания Хмыра, в котором было уже более трех сотен человек, устроил свой поганый шабаш прямо на центральной площади.
Вот как это было: толпа приверженцев своего злобного бога, взявшись за руки, построилась в несколько кругов. сужающихся к центру. – Хмыр Мтшен Хмыр! - скандировали они, и не было вокруг почему-то никого, кто призвал бы их к порядку. Природа замолкла. Казалось, что все грани и символы души окрестного края, те, что так красиво иногда олицетворяли его в гимнах и хвалебных песнях (да-да, те самые камыши, березки и осины), уже давно высказали свое веское и незыблемое слово: – "Да! Поднимайте Его! Поднимайте же, ибо Он и есть наша истинная и настоящая суть!".
Тем временем, построенные сектантами круги, продолжая скандировать, плавно начали движение, причем каждый из кругов шел навстречу предыдущему и предшествующему, дергаясь и приплясывая в омерзительном дьявольском сиртаки. Корнеев вышел в самый центр их с амфорой и в едином ритме с воплями остальных надсадным хриплым голосом заорал: – "ФОРЭЙ А ХЫР ГХРЭИР ХОЭЙ ХОМЫР!". И асфальт на площади внезапно вздрогнул, затем пошел трещинами, будто под ним вдруг заворочался проснувшийся гигантский червь. А потом площадь раскрылась, подобно свирепому адскому глазу, и прямо из зрачка этого глаза медленно поднялся Он. Тот самый, из кошмарных снов А. Сабдыкова и многих, очень многих других горожан.
Верхом на своем былом постаменте, Осколке Черной Звезды, снова, как и тысячи лет назад, встал беспощадный Хмыр на месте бывшего холма жертвоприношений и застыл в ожидании грядущей крови. Круги сектантов сомкнулись. Эдуард, обведя всех обжигающим злобой взглядом, торжественно поднял амфору, и, произнеся очередное мрачное зубодробительное заклятье, как нож в масло, вошел прямо в статую вместе с постаментом и тут же слился с ней. –Пару мгновений стояла абсолютная тишина, и затем: – "Хмыр!", - заорала сотенная толпа.
Секта получила мощнейший орихалковый артефакт, и ведомая и вдохновляемая своим кровавым демоном, тут же, объединив круги, нанесла страшный магический удар по родному городу. Простые мирные обыватели, еще только что видевшие ласковые безмятежные сны, не успели даже продрать очи, как оказались по уши в зловонной болотной жиже, обрастая при этом шишковатой костяной чешуей. Электроосвещение погасло. Лишь одинокая полная Луна тоскливо болталась в небе, озаряя своим холодным мертвым светом творящийся вокруг воплощенный Хаос. Дома и целые улицы стали сотрясаться и рушиться в бурлящее черное болото, вдруг появившееся между ними. И трясина эта поглощала их руины. Снова образовался холм, посреди которого высился Хмыр, окруженный вопящими фанатиками, а рядом были развалины городского Дворца Культуры, вдруг ставшие удивительно похожими на стоявшие там же некогда развалины станции Альмензана.
И в этот самый момент дикая оголтелая магическая вакханалия была резко и властно остановлена в самом своем разгуле. Некие силы из высших миров, по-видимому, в конце концов, осознали грозящую им из Среднего Слоя опасность и моментально восстановили былое равновесие. Как? Да очень просто. Всё Ухмырье со всеми его демонами, бупунами, Ковеном и прочей нечистью было в считанные секунды запеленуто в сверкающий силовой кокон и выкинуто из всех слоев Реальности и Пространства к чертовой матери. И наступила тишина. Сырая и промозглая тишина старого заплесневелого склепа.
Освещённый бледной луной огромный многокилометровый кратер на месте былого Ухмырья ещё некоторое время сохранял свои аккуратные круглые очертания, а затем медленно и неумолимо стал менять форму. Отдельные края его постепенно начали сближаться – сначала почти незаметно для глаз, а затем всё быстрее и быстрее. В то время как дно, наплевав на все мыслимые законы физики и геологии, прогибалось вниз, всё сильней проваливаясь, и вскоре стало совсем неразличимо. К первому крику петуха из ближайшей деревни края кратера уже сомкнулись полностью, породив глухой подземный удар, и он прекратил своё существование.

После чего в той местности изменилась не только география, но и расстояния между различными точками и населёнными пунктами. Изменилась и их ориентация в пространстве: некоторые дома в деревнях, стоявшие ранее окнами на восток, ныне оказались под разными углами повёрнуты к северу или югу. Словно некто всесильный, разозлясь не на шутку, просто взял да и выдрал здоровенный кусок из незыблемой, как прежде казалось, ткани времени и пространства, а рваные края грубо заштопал, растянув или сморщив местами эту ткань. А что самое главное – никто из ныне живущих не вспомнил и не помнит сейчас, что совсем недавно там был построенный на болоте город и в нём жили люди.
Так закончилась история Владиухмырска и зловещего Демона Болот, так была наконец-то расхлёбана та омерзительная, гнусная и кровавая каша, что заварили некогда высококультурные пацифисты из Атлантиды-Айятлана, имевшие неосторожность однажды воздвигнуть на островке бупунского озера научную станцию с лирическим именем «Цветок Яблони».

Напоследок.
Некто зашёл в прекрасный сияющий храм, полюбовался завораживающими фресками, витражами и мозаиками, но вскоре, почему-то, взял да и устроил в этом храме стойло для скота. И тотчас же исчезла звучавшая прежде музыка небесных сфер, а вместо неё теперь лишь тупое мычание и бессмысленная грязная ругань. Потом он удивлялся: а почему это в святилище теперь пахнет дерьмом, а не ладаном? Почему осыпались неповторимые фрески, а мозаику покрыли мох и плесень? А вы как думаете, почему?
История Болотного Демона всего лишь одна из наглядных и ярких иллюстраций свинства человеческого и к ближнему своему и к дальнему своему. Прочие и не менее наглядные картинки можно прекрасно почерпнуть из жизни, имея хоть малую толику наблюдательности. Я же на этом прекращаю свои жуткие и кровожадные болотные истории. Всё. Хватит.

Сентябрь- 2000.

ПРИЛОЖЕНИЕ

1

Немного о словообразовании
Язык бупунов, абсолютно некультурного и дикого народа, отличается крайней элементарностью и варварской простотой. Если в двух словах есть общая гласная и один хотя бы примерно совпадающий согласный звук, то при образовании сложного понятия эти слова нанизываются на общую гласную как шашлык на шампур. Пример: мэн(класть)+тэн(алтарь)=мтэн(жертва), далее + шэн(кровь)= мтшэн(жертвоприношение либо кровь жертвы). Естественно, здесь дана всего лишь примерная транскрипция бупунского языка, без характерных горловых хрипов, придыханий и прочих фонетических особенностей. Если в словах нет общих звуков, они складываются последовательно, согласно их смыслу: хрэ(вода) + ир(течь, лить)= хрэир(река). В основном, правда, применяется комбинированный способ образования слов: буу(страх)+ пу(для того)+ пин(племя) = бупун(племя, которого надо бояться). Существуют дополнительные звуки, обозначающие изменение смысла, например э (окончание, означающее место), также а (кто, где, и) и у (ярость, сила либо отрицание- зависит от интонации). Пример: хрэир(река) + э = хрэирэ(русло, пойма), + а = хрэаир(водопад), + у = хрэуир(озеро, пруд).
Всевозможные падежи, склонения, спряжения и прочее у бупунов прекрасно заменялись жестикуляцией, интонациями , а иногда даже и выражениями лица.
Пользуясь данным ниже словарём, можно успешно перевести не только все приведённые в книге фразы, но и многие географические названия, восстановив их древнее звучание. Владиухмырск, а вернее его реальный прототип, с четырёх основных направлений (от севера и по часовой стрелке) окружают деревни : Алеево, Старое Городище Каширы, Лужники, Турово. Переводим с бупунского и вот что получается: а ле э – «место где (живут) белые»- вероятно, финские или славянские племена ; го хыр га – « я убью тебя» - скорее всего граница Ухмырья, за которой бупунов действительно убивали; луш нык – «конец света» – наверное по той же причине; ту ругэ- «ночной перевоз».
В принципе , с бупунского можно перевести и Москву (мых су хоф э –«растущая пустая глазница»), и Санта-Барбару, не говоря уж о Сыктывкаре. Однако в этой книге словарь ограничивается всего лишь немногими основными символами и понятиями, помогающими объяснить дикое бупунское мышление.
Постигнув дикое варварское мышление, можно и самому, в меру буйной фантазии, потренироваться в искусстве композиции и составления бупунских словес. У меня, например, получилось вот что: бвэилушгындык- атомный взрыв. Ещё вот такое пожелание ближнему своему: Го ныш га соругохрыгымыутшхжырнык! –то есть «Желаю тебе медленно сдохнуть, объевшись тухлым лошадиным мясом!». И вот совсем уж невообразимый шедевр: Бэишхырбыщ упомытухрылыг эниргымэругындык а бвэилушгындыкэ.- то есть «Большое убийство при помощи берцовой кости из-за куска мяса ящера во время железнодорожной аварии по причине атомного взрыва».

2

О зачатках примитивной культуры

Отдельно надо сказать об уйвэгым. Это бупунские плясовые речёвки радостного либо воинственного содержания. При нужном настроении всех пляшущих, построенных в круги – действуют как весьма мощные заклинания. Последний раз уйвэгым оскорбляли своими звуками воздух на роковом для всего Ухмырья шабаше секты Корнеева (см. последний рассказ). Для особо любознательных приводится:
1) Ыбупун уйвэгым (радостная пляска).
Найя пу буухрылыг
Уэйыхыр ухрыгындык,
Ууынын ышмыстбэитыг,
Гы бупун кэ ы хжырнык!
Это песня о внезапно доставшемся племени огромном куске мяса, чему все очень рады. А вот ещё:

2)Бэихыр уйвэгым (боевая пляска).
Гго ууынын хуш- хыр! хыр!
Гэдыг мтшэн иркхо –Хмыр! Хмыр!
Гэир хрэ а шэнк – мыр! мыр!
Мыс гэмытгэыщ – жыр! жыр!
Смысл: все враги жестоко умрут, их кровь достанется Хмыру, а мясо- бупунам.
Ещё хочется обратить особое внимание на обязательную для первобытной магии рифмовку и чёткий чеканный ритм заклинаний. Здесь дан перевод некоторых из них также в зарифмованном виде и с максимально соответствующим оригиналу смыслом: Ыругхыр ухмырэ мыхр- «Смерть Дающий нам несёт расширение болот»; Форэй а хыр,гхрэирхоэй хомыр! –«Поднимись, чтоб их убить, лихо кровушку пустить, и в болотах растворить1».

Напоследок хочется предупредить особо продвинутых: когда София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская научилась не только внятно разговаривать по-русски, но и думать на этом неродном ей языке, вскоре она стала Екатериной Великой. Во избежание полного обупунивания предостерегаю: не увлекайтесь! Это штука заразная и неизлечимая.
Так что гонайгынык !

3

Бупунский словарь.


Слово Перевод
А Где,кто,и
Буу Страх
Бэи Большой
Быр Земля, твердь
Быщ Берцовая кость
Бэихыр Война, битва
Вэ Быстро
Га Ты, вы
Го Я
Гго Мы
Гы Все, всем
Гэ Он, она, они
Гындык Пи….ц
Гэир Разбавлять
Гэр Смешивать
Гым Идти
Гымэ Тропа, путь
Дын Совсем
Дыг Полностью
Жыр Поедать
Зэ Зелёный
Ир Лить, течь
Иркхо Пить
Кун Делать
Кхоэ Думать
Кэ Малый, небольшой
К В
Лаг Червь
Лыг Рыба
Луш Свет, огонь
Лушэ Костёр
Луэ Солнце
Лу Светить
Ле Белый
Лыд Жарко, жара
Мым Женщина
Мыр Топь, трясина
Мымр Бупунка
Мхрым Сексуальная связь
Мэн Класть
Мыт Мясо
Мыс Вкусный
Мыутш Тухлое мясо
Мых Расти
Мыхэ Лес
Мыхэзэ Летний лес, лето
Мытш Тело
Мыхрыг Созревать (о фауне)
Мус Невкусный
Най Говорить
Найя Петь
Нащ Слово, фраза
Нои Новолуние
Но Новый
Ныш Хотеть
Нык Конец
Охрыг Травоядное
Олыг Карась, карп, лещ
Оэй Верх
Оэйатыз Летать
Ои Луна
По Целый, полный
Пыг Шерсть
Пин Племя

Слово Перевод
Пинэ Стойбище
Пои Полнолуние
Пу Чтобы, для того
Ры Зуб, зубы, рог
Руг Нести
Ругэ Лодка
Ругохрыгым Лошадь
Со Медленно, тихо
Су Пусто
Суэ Поляна, лысина
Сэ Древний, старый
Тэн Алтарь
Тэ Чёрный
Ту Мрак, ночь
Туэтэ Ночи Мрака
Тыг Здесь
Тыз Птица
Тун Холод
Уэй Низ
Уй Прыгать
Ухр Яростный охотник
У Ярость, сила, нет
Утыз Хищная птица
Уэйатыз Падать
Упыг Кожа
Уныш Сильно хотеть
Ухрыг Хищник
Ухрыгтыз Птеродактиль
Ухрылыг Ящер
Ухрылаг Змей
Улыг Пиранья
Уш Плохой
Ууынын Много
Уын Ноль
Фыр Воздух
Фэи Ветер
Хар Охотник
Хо Голова
Хыр Смерть, убивать
Хрэ Вода
Хрэир Река
Хрыг Пасть
Хжырнык Обожраться насмерть
Хоэй Человек
Хуш Враг
Харэ Охотничьи угодья
Шыб Топор
Шыр Рубить
Шэнир Медь
Шэн Кровь, красный
Ы Возглас радости
Ыы Счастье
Ын Один
Ынын Два
Ыш Хороший
Ыщ Кость, кости
Ых Дерево
Э Место
Эн Камень
Энир Железо
 

Содержание: | Ухмырье | В Сумерках Разума | Провинциальные Хроники | Злые Песни Подмосковного Леса | Бордюристан | Рассказы | Стихи | Поэмы | Нид | Статьи | Тезисы и афоризмы | Творческие люди вокруг |