На Главную Рассказы, стихи... Моя Галлерея Гостевая Книга
 

Содержание: | Ухмырье | В Сумерках Разума | Провинциальные Хроники | Злые Песни Подмосковного Леса | Бордюристан | Рассказы | Стихи | Поэмы | Нид | Статьи | Тезисы и афоризмы | Творческие люди вокруг |


 
 

 

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ХРОНИКИ

Сборник рассказов


ОТ АВТОРА:

КОНЦЕПЦИЯ ТРЕТЬЕГО СБОРНИКА.

Ну, вот я и дописываю очередной, третий по счёту сборник.
Это не продолжение «Ухмырья», хотя очень на него похоже: тоже, судя по первым творениям, будет романом в рассказах, и тоже посвящено родному городу. Но если Владиухмырск – это мрачное до инфернальности, с примесью некоей придури, отражение некоего подмосковного города, - то город Хрупин ещё одно, иное, откровенно придурковатое, кривозеркальное отражение, с примесью некоей инфернальности. Называться всё это будет так: «Провинциальные хроники» - с одной стороны и на Брэдбери похоже (у того были «марсианские»), а с другой – слово «хроники» в современном языке имеет также и ещё одно, кроме летописей, значение.
Что до общей идеи данного сборника, её, я считаю, ёмко и выразительно передаёт знаменитая фраза из «Гамлета»: Something is rotten in the state of Denmark. (Загнило что-то в датском королевстве). Фактически, это исследование, и тема его всё та же: быдловатая обывательская провинция. Откуда взялась среди прекрасных ландшафтов южного Подмосковья вот эта окружающая штампованость, серость, безликость, озлобленность, наконец? Имеется в виду не всё, конечно же, население поголовно – здесь много хороших, умных и порядочных людей, - но общие тенденции развития толпы. В общем-то, для того и вырастают розы на помойке – чтобы своей красотой лишь подчеркнуть окружающий пейзаж.
Недавно я имел честь посетить областной конкурс молодых семей, что проводился в городском ДК. Несмотря на выступление, намного, я считаю, более достойных, остроумных и находчивых соперников из других районов, местное жюри бесстыдно и в открытую за уши вытянуло своих героев на первое место. Ну что тут сказать? Мне было просто стыдно до слёз за город, в котором родился и живу. Впрочем, почти уверен: проводись конкурс в ином провинциальном городке, – и там поступили бы точно так же.
Уныло всё это, знаете ли. И вот в предлагаемом сочинении я попытался выяснить сущность и истоки окружающей провинциальной действительности. Что получилось: – прочитаете сами.
Кстати, обратите внимание на последовательность рассказов в двух первых моих подборках: они расположены как песни на альбоме какой-нибудь рок группы – то сплошная мочиловка, то что-либо повеселей, а то и вовсе лирическая баллада. Здесь эта тенденция будет с удовольствием продолжена: как-никак сам являюсь вокалистом тяжелой местной команды «Мандрагора».

С уважением. Денис Елисов.


ПОХОРОНИЗАЦИЯ

А мимо нашего окна пронесли покойника,
А у покойника торчал выше подоконника!
Нецензурная русская частушка.

I

…Возле трупа присутствовала трупова вдова,
а также трупьи дети…
Из милицейского протокола.


Вообще-то, честно говоря, я всё-таки помер. Совсем помер, однако. Конечно, неприятно было – особенно в реанимации, когда твоему полубренному телу насильно промывают желудок… Думали, что спасут… - Ага. А вот хрен вам всем: труп я отныне, то бищь вконец омертвелое человеческое существо, и причём, безо всяческих признаков жизни.
Дежурный врач в нашей районной больнице так и сказал: «Пищевое отравление при помощи неизвестных грибов с летальным для всего организма исходом». Для моего, естественно, организма.
Мне было крайне интересно, когда я начал вскоре делиться пополам – как, скажем, амёба или инфузория-туфелька. При этом одна часть меня: - самая, наверно, хитрая, умная, ухватистая и невесомая, наскоро попрощавшись с остальным организмом, усвистела зачем-то в некий открывшийся вдруг чёрный тоннель со смутно маячившим светом вдали. А более грубая, другая - предпочла остаться внутри обречённого тлену жмурика. Она вот я и есть.
И повезли меня на скрипящей всеми роликами и шарикоподшипниками тележке прямо в местный морг. А что, - все там будем! Не в этом вот районном морге – так в ином: скажем, где-нибудь во Владиухмырске – или ещё где, - куда чёрт перед смертью занесёт…
- Ну и что, санитар ты наш нетрезвый, тебе потребовалось найти у меня в кишках? Потроха как потроха. У самого, небось, такие же. И мозг у меня, между прочим, также вполне человеческий, а не что ты там подумал… - И что ты на него так в микроскоп уставился? – Но вот интересно, кстати, а чем же это я сейчас думаю, а?

***
Надо же: не только обратно зашили и вымыли, но даже и в костюм одели! Между прочем, он при жизни очень даже мне не нравился – поэтому и сохранился лучше остальных. А грим-то, грим!!! Накрасили прямо как Пенкина или Моисеева перед выходом в какой-нибудь очередной бордель, - глянь, срам-то какой: щёки нарумянили, причесали, побрили, да ещё и пудрою посыпали всего. Противно аж. По-моему судя, так ежели ты труп – то и выгляди как полный труп, - лежи себе, мух собирай, и пахни соответственно. И не хрена там всякие румяны над мордой распылять. Нашли тут, б..ь, Модерн Токинг, визажисты х..вы.
А дома творится вон что: вся родня в сборе, даже хромая и бельмастая бабка Лукерья, и гроб, между прочем, в самый размер – как знали – на столе торчит прямо посреди комнаты. Весьма занятна этикетка на нём, небрежно прилепленная сбоку каким-то неведомым халтурщиком:
Хрупинское Производственное Объединение
школьной и детской мебели
147133 г. Хрупин, ул. Прибрежная д.1

ГРОБ КРАШЕННЫЙ

ГОСТ РСТ 705-83
Дата выпуска: 01. 04. 2002г. ОТК


А крышка от гроба на лестничной клетке устрашающе так красуется - это чтоб и соседи тоже, как говорится, memento mori. Зеркала все позанавесили, а спрашивается, зачем? - Боятся, наверное, свои рожи чрезмерно радостные в них увидеть. Особенно вон та особа, в шёлковом траурном платочке. Это тёща, черти б её подрали, Алла, мать её так, Леонидовна. Вот ближе подошла - и шепчет, дыша мне в лицо полупереваренным чесноком: «- Что, лежишь, олух новопреставленный? Умаялся, голубчик?! - А я-то, дура, всё боялась, что не хватит тебе…»- Интересно, а о чём это она? Впрочем, понял, не глупый: о грибах. Да-да, о тех самых, о маринованных… - А-а-а, так вот оно что… Увы, жаль, что всё-таки я нынче труп. Однако представление продолжается…
Вот и жена здесь. А у неё я почему-то могу даже мысли читать - сказываются всё-таки прожитые вместе многие годы. Что ж, тогда беру и читаю, интересно же: «- Ну, вот и всё… - Теперь месячишко-два в трауре похожу - и можно и к Лёшке на квартиру перебираться. Слава Богу, этот уже допрыгался, козлик… Козёл! Наконец-то! Надоело уже скрываться…» В общем, и так далее…Что ж, давно её, сучку, подозревал. Одного только жаль - что подобный телепатический дар открылся мне слишком уж поздно.
Тесть опять-таки пьяный в дупель, пердун старый: «- Я ещё всех вас, б…ей, переживу!!!» - это он, грозя моему мёртвому трупу пальцем и косясь куда-то в подпространство бухим белесым глазом.
А какие венки понатащили весёлые! - «Безвременно ушедшему супругу от скорбящей любящей жены». - Да уж, скорбящей… - Или вот ещё перл заупокойной мысли: « Достойному и старательному труженику от верных коллег по работе». - Оп-па!!! Это что-то новое. - А кто же это, интересно мне знать, только вот на позапрошлой неделе обзывал меня, достойного труженика и старательного коллегу, невместным отщепенцем и моральным уродом? А? Кто сплетни всяческие гадостные по городу распускал? Коллеги хреновы. А ещё и «От детей помнящих» венок вон там сбоку валяется…
Ладно, не будем о грустном: веселье же на дворе! Просто праздник какой-то… - Ах, и батюшка уже здесь… Я ж некрещёный… - Ну спой, спой…, светик, не стыдись раба божьего Петра Алексеевича Романцова, грибами погаными объевшегося…
Понесли. Ах, да как красиво, как торжественно понесли-то! И еловые лапки впереди всей этой вот медлительной процессии сыплют… - Эй, там! - Да-да, - вот ты, слева, со стулом! - Смотри, на ёлку не наступи, а не то горе будет!… - А что я? - Это не я сказал! Это вон та бабка с клюкой, что сейчас на статую Ленина крестится, сказала. - А я - ничего… Мёртвый труп всё ж таки, однако. Молчу себе потихоньку, и даже в две дырочки не соплю.
Несут… А музыка-то какая грустная, с изюминкой, с подвыванием, с надрывом! Эх, твою мать, плачу, плачу о себе, несчастном!
Всё, приехали. Грузимся в катафалк…

II

О мёртвых либо хорошо, либо ничего.
Пословица.


Вот и на погост наш городской привезли. …И кого здесь только нет: и родня всевозможная, и ещё не пойми кто… - Где ж вы были-то все, когда я ещё в живых числился? Не знаете? - Вот и я не знаю и не ведаю.
- О-о-о, какие речи! Какие слёзы!!! Сейчас сам расплачусь: экий же я, оказывается, был при жизни добрый, красивый, скромный и хороший. Представитель дирекции от арбузолитейного комбината со скорбным дежурным лицом вещает: мол, «…Потеряли заслуженную гордость нашего города, лучшего зебровальщика кавуновалятельной линии, дорогого Петра Алексеевича Романцова, безвременно ушедшего от нас по внезапной и нелепой случайности. И даже само его, почти как бы царственное имя, указывает нам на…»
- Ага, вон она, нелепая внезапная случайность, в чёрном платке, - изо всей своей стокилограммовой мощи корчит грустное хлебало… А не получается почему-то: злоехидная радостная ухмылка так и прёт наружу. Интересно, а другие здесь собравшиеся, кроме меня, это замечают? Или такое видно только из гроба? Жаль, спросить в данном положении мне сейчас не у кого.
Вот и ямочка готова… Стандартная: два метра вниз, два в длину, гроб в ширину. Полутрезвые могильщики, щедро награждённые тёщей, женой и роднёй, отправились в лес, чтобы догнаться там при помощи дрянной водки до полной кондиции. Где-то уже через час они будут в доску пьяны. В гробовую дубовую доску, естественно. И расползутся затем по домам, пошатываясь и извиваясь как черви. Как бледно-землистые, не видящие солнца, могильные черви-трупоеды.
А поминальные речи тем временем продолжаются… Честное слово, так и хочется вот прямо сейчас встать во весь рост в этом стандартном дурацком гробу и спросить: « - А что ж вы, гады, покамест живой был, так ко мне не относились, а?» Надо же: лучший арбузозеброватель, заслуженный мастер плющильного отыквления…
Знаете, а мышцы-то у меня не совсем ещё отмерли, да и нервы тоже… Кто ж знал, что в этих грибах кроме смертельной отравы есть ещё и нечто такое… Такое… Такое вот этакое…
А вот сейчас как сяду…

III

Отчего ты всё дуешь в трубу, молодой человек?
Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек!
О. Мандельштам


Обратно в уютный «крашенный» гроб меня укладывали всем скопом – и родня, и прочие неслучайные посетители кладбища. Особенно старалась бельмастая бабка Лукерья – та, что крестилась намедни, глядя на памятник Ленина. Что до тёщи, Аллы Леонидовны – то черти её всёж-таки подрали: сердечный приступ, однако. Да и правильно сделали: в грибах нужно всё-таки хоть мало-мальски уметь разбираться, а не подсыпать любимому зятьку просто один шайтан знает что. На что и напоролась, дура старая.
А вот тесть – тот тоже уехал на «Скорой» заодно с супругой. Инсульт, причём обширный. - Так вот, хрен ты меня переживёшь, козёл старый! Сейчас тебя там в нашей районной подыхаловке как таблетками напичкают всяческими – так к утру, глядишь, и ласты склеишь совсем. – Что, накаркал себе на голову седую?!
Короче говоря, на этот раз траура не получилось… Крышку гроба оставшиеся родственнички, трясущимися от страха руками – (а вдруг снова вылезу?)- забили надёжными оцинкованными гвоздями особо выдающейся длины. Потом было ощущение спуска в полном мраке, и по крышке сразу же загрохотали увесистые комья могильной земли. Видимо, кидали землю не горстями, как полагается по обычаю делать в начале процесса захоронения, а сразу – лопатами. Вот как, оказывается, они меня любят – лишь бы зарыть побыстрее, чтобы, не дай Бог, обратно не вылез…

Эпилог

Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!!!
В. И. Ленин.


Ох и трудно же было выламывать эту окаянную дубовую крышку! С землёй после было гораздо легче, да и руки у меня весьма загребущие. - Да! Грибы – это сила! – Конечно, только определённые грибы, и собранные лишь в строго определённое время, и в некоем определённом месте. Инфарктная тёща, совершенно ничего не подозревая, и ведомая лишь зломерзким чувством ненависти, случайно абсолютно точно угадала это время – на свою, впрочем же, голову.
Сколько там времени-то прошло? Два часа? – Значит поминки в самом разгаре. Ну ничего, ничего, сейчас я к вам загляну на огонёк. Ждите – уже лечу.
На крыльях любви.

Денис Елисов. 27-29.04.2002г.


СОЧИНЕНИЕ НА ПРЕДПИСАННУЮ ТЕМУ

Провинция!
Провинция гордится только своим,
а всё остальное оставляет без внимания.
Это ей помогает не падать в своих глазах.
Феликс Кривин.

Пролог

Я сама лично Пастернака не читала,
но знаю уверенно: он – враг народа!
Советская колхозница.


Ученица одиннадцатого «Б» класса Алина Омелина, тщательно морща лобик под светло-русой, с белизной, чёлкой, вот уже битые два часа пишет сочинение, заданное вчера на дом. Пишет старательно, тщательно выводя ровненькие буковки аккуратным бисерным почерком, - с усердием, и можно даже сказать, с неким возвышенным чувством вдохновения. Тема, данная на этот раз классу старенькой учительницей литературы, весьма незатейлива, но всё-таки занятна: рассказать о городе, в котором родились и выросли, о его жизни и достопримечательностях, а заодно и о себе. Что-то, интересно, школьники там напишут? А пока что у Алины из-под пера, пардон, шариковой ручки, выходит следующее:

Мой родной город
План:
§1. Моя малая Родина.
§2. Достопримечательности родного города.
§3. За что я люблю свой город.
§4. Что мне иногда не нравится в нём.
§5. Заключение

§1.

«С чего начинается Родина?» – пели мы когда-то давно на уроках музыки в школе.
Наверное, все рано или поздно задают себе этот вопрос. Когда я смотрю на серебристую Оку, на ее быстрое течение, то понимаю, что мое родное, любимое Подмосковье начинается именно здесь, у ее берегов. Вспоминаю ледоход на реке, мою первую рыбалку, катание на лодке возле городской пристани…
Именно здесь, на берегу стремительной и полноводной реки, шестьдесят восемь лет назад и был заложен первый краеугольный камень в фундамент прекрасного, чистого и цветущего города, в котором я родилась.

§2.

В моём родном Хрупине живут добрые, честные, отзывчивые и всегда улыбающиеся люди. Улицы города всегда, в любую погоду, чисты, прибраны и украшены сияющими кристальной белизной бордюрами, и нарядные разноцветные дома даже в самую сильную слякоть выглядят радостно и празднично. А теплыми майскими вечерами вдоль тихих живописных каналов, среди цветущих яблонь и вишен в городских парках и скверах можно часами слушать переливчатые соловьиные трели. Наверное, именно поэтому горожане так любят проводить свободные вечера в лесах за городом.
В Хрупине много промышленных предприятий, на которых и держится благосостояние всего района. Это, в первую очередь, Макаронная Фабрика, Производственное Объединение школьной и детской мебели, и, конечно же, краса и гордость нашей малой Родины –Хрупинский Арбузолитейный Комбинат.
В городе также имеется большой и красивый парк с фонтанами и родниками, есть живописная пристань на реке с катерами и огромными баржами, великолепно выстроенный стадион с бассейном и крытыми кортами, и, к тому же футбольным полем. А зимою, снежной и морозной в наших краях, на беговой дорожке вокруг этого поля заливается главный городской каток.
Особенно же красиво выглядит главная городская площадь. Даже и не в праздничные дни она прямо-таки переливается разноцветными огнями, а по вечерам в уютном скверике, что находится близ неё, происходят встречи и общение большинства местной молодёжи.

Интерлюдия №1

Тут почему-то Алине, не пившей за всю свою нежную маленькую жизнь ничего крепче кефира и пепси-колы, неожиданно в голову ударила интересная статистика: а вот если бы оградить высоким бетонным забором тот сквер, да вылить внутрь получившегося квадрата всё то пиво и прочее спиртное, что внутри него вылакано от безделья местной молодёжью лет этак за пять, то город, наверное, затопило бы… Впрочем, есть у нас и ещё несколько подобных мест…
Однако тщательно изгнав из собственных юных мозговых полушарий столь омерзительную, и я бы даже сказал, панковскую идею, она продолжила своё занимательное градоописание на более оптимистичную и нейтральную тему:

§3.

Есть у нас и свои самобытные таланты, да и просто одарённые люди: писатели и поэты, музыканты и художники. Я знаю многих из них, - тех, что собрались в местное районное литературное объединение «Истоки». Они посвящают свои, несомненно талантливые стихи и прозу нашей быстротекущей, стремительной и полноводной Оке, наступлению особенно трогательных и впечатляющих времён года – Осени и Весны, достопримечательностям родного края, прекрасным отблескам церковных куполов на закате, великому чувству любви, и многому, многому ещё… Мне даже наизусть запомнились чарующие своей самобытностью и от самой души элегантные строки одного из наших выдающихся городских поэтов, Анатолия Сергеевича Плагищева:
Вот осень наступила
И листья облетели,
И журавли тоскливо
Там в вышине запели…
И благовест разнёсся
Да над родной Окою…
Я мыслию вознёсся
Над комнатой пустою.
Случайным поцелуем
Весну вернуть сумею…

Интерлюдия № 2

Казалось, плакать бы о чём?
Мы, вроде, правильно живём…
Но иногда под вечер,
Но иногда под вечер…
Всенародно известный шансон о плачущих свечах.

Далее почему-то не клеилось, - да и в ухоженную, тщательно и правильно причёсанную головку Алины Омелиной снова, ни с того и ни с сего, вдруг полезла всяческая непотребная пакость.
К примеру, некстати припомнилось, как буквально на днях некий полузнакомый, - якобы писатель, а на самом деле просто ерник-«металлюга», что обзывал все окрестные “Истоки” просто-напросто собранием провинциальных оскоминных штампов, по-своему закончил это известное всей местной интеллигенции стихотворение. В его варианте последние две строчки звучали так:
…Сижу, стихи штампую,
И от себя – балдею!!!

Такое, конечно же, в данном сочинении писать не следовало, и Алина, вырвав испорченный лист, решила, по-восточному говоря, перевести стрелки Разума на колею Привычного:

Продолжение §3.

Меня тоже звали к себе мои друзья из литобъединения, тем более что они в этом году выпустили в одном столичном издательстве свой сборник стихов. Но всё же, я считаю, что мои творения ещё очень и очень далеки от той филигранности и глянца, что так выгодно отличает стихи хрупинских поэтов, а также поэтесс, от прочего широкоупотребляемого формата.
А ещё в нашем городе есть замечательная газета – Хрупинская Панорама. Каждый раз, вынимая из нашего почтового ящика новый, ещё пахнущий свежей типографской краской, номер местной газеты, я с умилением читаю о повышении покосов и надоев в совхозе имени В. С. Красное Солнышко, об очередном детском утреннике, об известных в городе арбузолитейщиках и кавунозебрователях, и о том, что, наконец-то, полностью покрасили бордюры на Прибрежной улице… Приятней и радостней становится жить, полностью прочитав нашу газету!
Есть в нашем городе и своё телевидение: чем мы хуже столицы? Да и передачи оно выпускает в эфир ничуть не уступающие московским: «Наши новости», «Голос провинции» и множество других, не менее интересных (тут Алина вдруг вспомнила, как в позапрошлую пятницу местное ТВ после христианнейшей смиренной проповеди вдруг показало отъявленную бесстыдную порнуху немецкого производства. Невероятными усилиями нервной системы девушка всё-таки справилась с внезапным приступом брезгливости и завершила третий параграф напыщенной мажорной фразой).
И вижу: мой такой родной, любимый и ненаглядный город, несмотря на все встряски и перипетии дикой капиталистической экономики – всё-таки живёт и расцветает.

§4.

Но есть, конечно, в нашем радостном и цветущем городе некоторые, особенно бросающиеся в глаза, недостатки.
Вот, я знаю, что у нас вскоре, наконец-то будут строить церковь, - ведь православие является основным стержнем возрождающейся после долгих лет забвения, российской культуры. А на днях я случайно пообщалась с местными, так называемыми, «рокерами-металлистами» и прочими субъектами того же нестойкого пошиба.
К своему великому счастью, ни на одном из ихних рок концертов я лично ещё ни разу не побывала, но знаю уверенно: ведут себя они там как самые настоящие варвары, вандалы, гунны и печенеги: ломают рёбра друг другу, корёжат лавки, исписывают стены и заборы… Достаточно посмотреть старые фильмы «Авария - дочь мента», «Взломщик» и «Трагедия в стиле рок», чтобы понять об этом движении всё. Неужели никому не видно, что они всем своим непристойным скопищем являются, в сущности, самыми настоящими оголтелыми сатанистами и дьяволопоклонниками? А проблема наркомании и СПИДа?
Так почему же мы все, дорогие наши горожане, до сих пор терпим всё это безобразие? Ведь так легко и просто хотя бы логически рассудить: сегодня ты «металлист» или «рэпер», а завтра – наглядный позор родного города??? Пора, очень давно уже пора положить мощный и непреодолимый заслон этой отчаянной и ничем не прикрытой музыкальной агрессии, что неумолимо надвигается на нас с далёкого и непонятного Запада. Зачем нам всё это?
Ведь мы же совершенно правильно живём: тихо, скромно и культурно… А кто не согласен с этой незыблемой аксиомой – пускай переезжает куда-нибудь в другое место, ведь в окрестностях столицы ещё много-много городов. Но они ведь не столь благополучные и цветущие, как наш родной Хрупин.

Интерлюдия №3

В голове Алины опять-таки, заклубились сомнения: а за что это я их всех так – ведь совсем никто из них пока что никакого вреда ни мне, ни городу, ни его населению не сделал. А кое-кто из этих пресловутых «рэперов» и «металлистов» даже приносили району призовые места на всяческих продвинутых фестивалях – тех, куда их, естественно, допускали.
Эх, как же всё-таки хочется обличить то, что никогда не понимала и не понимаешь! Ведь они же все – неправильные, то есть ходят, думают и мыслят не так как я или окружающие меня люди. А раз эти непохожи на нормального человека, стало быть, кто они? – Нелюди?.. И если вполне логически получается, что они нелюди, то, следовательно, их нужно немедленно изолировать от нашего благополучного общества, а ещё лучше – собрать всех этих неправильных в некоем хорошо охраняемом месте, и сразу же…
- Да, но ведь точно так же мыслил и говорил… Кто? Неужели тот самый, с усиками и чёлкой?
Вспомнив смрадно чадящие печи Освенцима, однажды увиденные в документальном фильме, Алина зябко поморщилась. Однако писать не перестала:

§5

Но в целом, несмотря на отдельные вышеупомянутые недостатки, я всё-таки нескончаемо рада, что родилась в таком чудесном, прекрасном и благоустроенном городе, как мой родной Хрупин!
Ученица 11 «Б» класса Алина Омелина.

P. S.

Поставив заключительную точку в своём незатейливом творении, отличница посмотрела на часы и тотчас ужаснулась: Одиннадцать ночи!!! Срочно, немедленно спать.
Самое же интересное изо всей этой истории с сочинением случилось наутро. Собираясь в школу в полвосьмого, Алина обратила вдруг внимание на небрежно брошенный кем-то на стол тугой рулончик бумаги. При ближайшем рассмотрении это оказалась её же тетрадь со вчерашним домашним заданием внутри. Но кто же мог сделать с ней такое? Не мама же с папой, и не младший братик – тот вообще в её комнату не заходит… Почему-то в голове упрямым волчком крутилась догадка, что это сама тетрадь, обретя вдруг способность к мироощущению, приняла самоубийственное решение свернуться навсегда. Но зачем? Ведь это же неправильно…
Разгладить бумагу не удалось даже дорогущим импортным утюгом.

21.05.02. Денис Елисов.


СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ

От автора

Как многим известно по весьма распространённому афоризму, пессимист воспринимает окружающую действительность как сплошной мрачный тоннель, оптимист – видит свет в конце этого тоннеля, а реалист – ещё и надвигающийся поезд.
…А что же, интересно, видит и ощущает гиперреалист?

1

Пессимизм
Падающего – подтолкни!
Ницше.


После того, как от Василия Рябцева с жутким скандалом, собрав нехитрые пожитки, ушла жена, в его безалаберной, и отныне, видимо, надолго холостяцкой жизни, наступила чёрная полоса. Широкая такая, весьма продолжительная, и чёрная-чёрная - прямо как некий астрономический объект дырчатой формы и названия. Близких друзей у Василия почему-то не было, родители находятся слишком далеко, а дальние друзья и родственники были семейные и вполне благополучные люди, и они тотчас же отвернулись с недовольными брезгливыми лицами: как же так это можно в нашем благополучном городе, – чтобы раз вдруг – и от тебя жена смоталась. Нехороший ты, следовательно, человек, Василий, злой, значит. Просто редиска какая-то…
На самом-то деле, оная недостойная супруга просто убежала к другому – так, по мимолётному капризу, и для большего разнообразия партнёров. Ну и заодно, конечно же, для того, чтоб организовать и этому, новому, малознакомому пока ещё, хахалю, такую же стервозную и скандальную житуху, как и предыдущему благоверному. Ну и хватит пока что о ней.
Вследствие вышеописанных событий Василий Рябцев нашёл себе новую подругу жизни – стеклянную такую, блондинистую, с глянцевой красочной этикеткой. Он начал проводить с ней вечера и страстно полюбил её всем сердцем, желудком и печенью, - а она, как водится, тут же ответила ему взаимностью. Короче говоря, Василий с головой, как это заведено у нас в России по любому омерзительному поводу, ушёл в беспросветный омут запойного пьянства и алкоголизма. Порой этот процесс творился со случайными встреченными в магазине собутыльниками, но чаще всего Рябцев напивался в абсолютном одиночестве и до полного беспамятства.
Поутру, направляясь на работу по проторенному за множество лет маршруту, Рябцев вглядывался в такие же, как и у него самого, похмельные, злые на весь мир, солнце и погоду, не выспавшиеся лица. Тогда он спрашивал себя: - Ну откуда, откуда берётся в нашем красивом и достойном, вроде бы, городе - с каждым ясным, весенним и безоблачным восходом – столько тоски, озлобленности и одиночества в унылых лицах встречных прохожих? Почему вон тот, прилично, вроде бы, с виду, одетый гражданин идёт с таким выражением на мутном челе, что, кажется, того и гляди, набросится на тебя, растерзает когтями и пожрёт прямо посреди людной улицы? Отчего для того, чтоб получить хотя бы самую малую толику радости, человеку недостаточно просто прекрасной погоды, ощущения свежести утра и цветущих вишен вокруг?
–Э, нет: - здесь, дабы стать счастливым, нужно обязательно хоть немного «сполоснуть жабры», «дерябнуть по маленькой», «залить за галстук» или же по-другому принять внутрь собственного организма какой-либо алкогольный стимулятор! И, как правило, вечером.
А после, утром – особенно по понедельникам - большинству просто-напросто стыдно за себя, и внутри головы весьма противно.
- И вот, - размышлял в течение дня Василий Рябцев: – Поэтому и не удивительны такие агрессивные волчьи взгляды на улицах: не хватает им всем чего-то: – может, чуточку любви и доброты? – А чего же не хватает мне? Того же самого? – А почему? – Наверное, потому что живём мы, люди, воистину как полипы или членистоногие отшельники: каждый сидит глубоко внутри своей персональной раковины, – и плевать и гадить он хотел на всех встречных и поперечных. А то ведь и покусать может, или ещё какую-либо пакость сотворить.
Водка и другие аналогичные спиртуозные напитки имеют тогда, получается, чудесное свойство: на какое-то короткое время растворять непроницаемые ракушечные стены, и позволять этим существам ненадолго соприкоснуться нежными и легкоранимыми душами. Но – действие равно противодействию – и, согласно этому незыблемому закону Мироздания, наутро у заново агрессивных полипов вырастают свежие шипасто-клешнястые раковины, зачастую гораздо толще и неприступней прежних.

***
К концу дня подобные мысли, в сочетании с беспросветностью, унылой тоской и одиночеством, доводили Василия опять-таки до ручки: – латунной и массивной, отполированной многими поколениями алконавтов до глянца, ручки винного магазина. А затем ход событий плавно съезжал по обычной накатанной колее: напился, свалился, а утром – на завод. На работе на него тоже стали посматривать уже привычно для души - агрессивно и косо. Да и, вообще, это было для Рябцева вовсе не удивительно, ибо уже сама душа его к тому времени успела покрыться непроницаемой толстенной коростой. Он окончательно заперся внутри своей, с иголками и шипами, раковины – но только водка её уже абсолютно не растворяла. Такое случается иногда: человек замыкается в себе, не в силах вынести чужой злобности и ехидства: в этом мире так не хватает любви, ласки и добра!
Некоторое время спустя Василий Рябцев ушёл в положенный по графику отпуск – и вот тут-то он окончательно допился до чёртиков с вилами и порхающих розовых слонов. Впрочем, их созерцают другие в своём сумрачном персональном алкогольном бреду. А Василий увидел однажды во время приступа горячки чёрный-чёрный, как погибшая звезда, беспросветно-угольный тоннель.
Ощущения были настолько реальны, что чувствовались даже недалёкие стены – до одной из них, шершавой и немного влажной – он смог дотянуться рукой. Вполне материальны, как и вяло колышущийся холодный, и слегка затхлый воздух. Тут в сознании Рябцева нечто как будто щёлкнуло – и он снова ощутил себя лежащим на кровати возле торшера и откинутой занавески. В комнату струился бледно-голубоватый фонарный свет, занавеску колебал свежий ночной ветерок, и Василий вздохнул с явным облегчением:
- Ф-фу ты! Привидится же, - Да не то, что привидится, – почувствуется же сдуру такое! После чего отправился к холодильнику, слегка подрагивающей рукой налил себе почти полный стакан – и выпил залпом, даже не закусив. Затем немного поразмышлял, покурил - и сделал для себя единственно верный в данном случае вывод: - Надо срочно выходить из этого дикого винно-водочного штопора, не то вскоре даже не в дурдом, – прямиком в реанимацию загремишь. А оттуда, как известно, и до тоннеля недалеко. Наверняка – до того самого, что цвета чёрной дыры…

2

Оптимизм

Всё хорошо, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо…
Песня в исполнении Леонида Утёсова.


Через день, когда у Василия всё ещё продолжался жестокий «отходняк», вызванный многонедельной спиртуозной интоксикацией, к нему вернулась Надежда.
Так звали беглую заблудшую супругу, а фамилия её, как это нетрудно догадаться, тоже была Рябцева. Видимо, нагулявшись вволю, и убедившись: не врёт-таки народная мудрость, что старый друг лучше новых двух, и ношеные башмаки не жмут, Надежда решила возвратиться к заученному вплоть до самой мелкой трещинки в паркете, родному очагу. Едва переступив порог, она, вытянув шею, как породистая борзая, понюхала душный воздух, и сразу же разразилась визгливой и воинственной тирадой:
- Вот!!! Вот, гляньте-ка, люди добрые: не успела даже отъехать на каких-то несколько дней, - как тотчас началось! Запил он, понимаете ли! Всю кухню пустыми бутылками завалить уже успел, а на столе-то какой зоопарк! Там тараканы аж дискотеку свою членистоногую организовали! А в комнате, в комнате - посмотрите-ка, что творится: ведь не только под столом бычки валяются, но и…
Далее Василий больше ничего интересного не расслышал, так как развернулся носом к стенке и продолжил свой увлекательный разноцветный сон. Под вышеописанный аккомпанемент ему стал мерещиться некий чудовищный коктейль из бразильских сериалов, «Звёздных войн» и советских триллеров эпохи перестройки. А что? – И не под такое, бывало, засыпал. Давно уже привычка выработалась за несколько лет. Но это не страшно: поорёт да перестанет… Главное – она вернулась, и жизнь всё-таки продолжается…
И снова покатилась эта жизнь накатанной многими поколениями обывательской колеёй: по будням Василий работал с восьми до пяти на родном арбузолитейном комбинате, отдавал зарплату жене, по субботам выпивал по бутылочке со снова повернувшимися лицом друзьями семьи, а по воскресеньям – привычно ругался с Надеждой. - А что она, дура, когда у мужа так голова трещит, стирки да уборки всякие невпопад затевает!
Ещё иногда, а особенно по праздничным дням, супруги Рябцевы, супруги Омелины с детьми, и супруги Романцовы с тёщей выбирались в ближайший лес на шашлыки, по грибы, или же купаться на реку возле пристани.
Во время подобных мероприятий Василий, созерцая внимательно чужие семейные идиллии, от души мысленно радовался, что его жена сирота по материнской линии. А ещё он подумывал при этом созерцании, что пора бы и им с Надеждой завести второго ребёнка (первый умер в годовалом возрасте) – такую же славную белокурую и благовоспитанную девочку – или мальчика – как у чинных и уважаемых в городе супругов Омелиных.
А обычными летними будничными вечерами, такими ласковыми и тёплыми, Василий Рябцев частенько посиживал с поплавочной удочкой на ближайшем пруду, в котором, наверное, уже выкупались все городские собаки. Карасей и ротанов в пруду водилось мало, а вот хамоватых собачников с их блохастыми питомцами вокруг него появлялось довольно много, и поэтому уловы Василия, как правило, были весьма и весьма скудны и мелки. Впрочем, купающиеся ротвейлеры и терьеры являлись всё-таки меньшим злом – по сравнению с постоянным перегудом моторок и барж на реке. Не говоря уж о цунамического вида волнах, что они поднимали то и дело, смывая поплавки и расстраивая снасти.
Если же шёл дождь, то ежевечерняя рыбалка, естественно, отменялась, и примерный супруг мирно подрёмывал на диване перед телевизором, глядя какой-нибудь штатовский боевик, или же выпуски новостей вполне отечественного производства.
И вот однажды, дождливым августовским вечером, во время программы «Время» Василий сквозь привычную дремоту расслышал вот такую фразу: «Сегодня во второй половине дня был, наконец, сдан в эксплуатацию Южно-Бельдыйский тоннель. Этот тоннель, пересекая целых два сибирских горных хребта, является самым…»
Дослушать занятную фразу диктора Рябцеву так и не удалось. По той простой причине, что он сам, весомо, грубо и зримо, вдруг оказался в тоннеле – только не вышеупомянутом Южно-Бельдыйском, а в том, давнем. Но памятный жуткий тоннель уже больше не походил на чёрную дыру: вдали замерцал, маня и переливаясь, ласковый желтоватый огонёк, а в лицо задул свежий, с лёгким запахом озона – как после грозы - ветер. Наваждение длилось всего каких-то пару секунд – и вот Василий снова на родном уютном диване.
- Это знак – подумал он сразу же, едва пришёл в себя от шока: - Это знак свыше, знаменующий, что не всё так уж и плохо, что жизнь ещё не кончается, и что есть в ней надежда…
- Да, действительно, есть в жизни Надежда: – ответил Рябцев себе самому же, и задремал, спокойно и умиротворённо.

3

Реализм

…Наш паровоз, вперёд лети,
/…/ Другого нет у нас пути…
Советская народная песня.


Наутро жизнь так и продолжилась – как будто она и не сходила с той самой, нарезанной веками и веками колеи. Да, впрочем, она и не сходила – сошел лишь только наш главный герой, да и то ненадолго. Но, впрочем, об этом уже было прочитано ранее. Всё также он ругался с женой по воскресеньям, слегка пьянствовал по субботам, всё также ходил по грибы или на речку по выходным, - правда, был слегка шокирован известием о внезапной смерти мужа Романцовой, и особенно тем, что далее произошло… К данному известию он отнёсся вполне стоически: мало ли что бывает с человеком после смерти, а уж после такого дикого и непонятного отравления – и подавно…
Короче, жизнь его обывательская была почти безоблачной, никаких угроз окружающему обществу не представляла, и вполне соответствовала тому самому манящему светлому маячку внутри тоннеля: То бишь, мы ещё живём, мы ещё движемся, а свет в конце любой мрачной перспективы означает лишь перманентную и, в перспективе, лучезарную - дорогу к безоблачному и счастливому будущему всего прогрессивного человечества.
Случались, правда, и неприятности. Например, на последних, так сказать, шашлыках (почему «так сказать»? – да просто водки было гораздо больше, чем всех упомянутых шашлыков по удельному весу) – Надежда буквально глаз не спускала со старшего сына Журковых – ещё одних друзей семьи – тех, что снова, опять-таки, повернулись лицом. А тому едва только стукнуло семнадцать…
В результате Василий обломал им обоим кайф тем, что выловил свою супругу в самом начале попытки увести оного непутёвого отрока далеко-далеко в лес, а после, почти сразу же, имел весьма нелицеприятный разговор с обоими Журковыми на тему полового воспитания тинэйджеров. По настойчивым уверением тех, получалось, что ихний сыночек – ну просто душечка и лапонька-заинька, а мадам Рябцева - зловредная и гадкая, и что она, возгорясь животным самочьим желанием, чуть было не ввергла вышеупомянутую несчастную заиньку в прелюбодейскую геенну адову.
Начали, тем временем, появляться в доселе размеренной жизни и прочие пакости. Например, раньше, даже во время пресловутого запоя начальство смотрело на это дело, как говорится, сквозь пальцы, - но теперь! – Теперь, даже если ты вчера выпил три кружки пива, – а запах-то пивной не выветривается очень долго, – иди, дружок и пиши отгул за свой счёт, поскольку пьяным, или с похмелья, находиться на работе, а тем более на таком ответственном производстве, как наше, не положено.
- Интересно… - Подумал тогда Василий: - А как же тогда работают чехи, или немцы, например, из Баварии. Они ж каждый вечер у себя в пивных как минимум кружек так по пять выпивают!… Начальство ответило мрачным смертоубийственным тоном: - Ты нас, Васёк, со всяческими европами не путай! Мы – это мы, едрёнать! А то, сколько там твои братья-славяне пьют, и прочие всевозможные немцы, это нам не пример и не указ! Для тебя на это дело суббота есть – вот, и жри тогда хоть пиво с сосисками, да хоть шнапс с брюквой!
На городском пруду в то же время окончательно перестала ловиться рыба. Дело в том, что Хрупинское Производственное Объединение школьной и детской мебели, подрабатывающее заодно и сколачиванием гробов, ни с того ни сего вдруг отрыгнуло в ближайший к нему ручей негодные химические останки своих школьно-гробовых лаков и красок. Может быть, конечно, в этом букете содержалась и ещё какая-либо гадость, но рыбе в городском пруду было уже всё равно. Она передохла вся, даже вездесущие бычки-ротаны.
Все эти истории сами по себе почти не имели друг к другу никакого отношения, но согласно известному математическому правилу сложения векторов, они все ж таки тоже однажды сложились, мать их. Получившийся в результате этого сложения вектор едва вошедшему в колею Василию Рябцеву ничего радостного почему-то не сулил, - а более того, он, как и всякий математический вектор, был строго направлен. И угадайте-ка куда?
Да-да, именно туда, - в тот самый чёрный тоннель с маячащим светом вдали и свежим ветерком, так приятно обдувающим лицо…
На этот раз Василий оказался внутри него как раз в тот самый момент, когда переходил железнодорожные пути по дороге с работы. Со стороны комбината, вдоль неширокого, обильно зацветшего канала, - неумолимо надвигался ржавый, с ещё уцелевшими кое-где зелёными пятнами краски, тепловоз с вагонами, загудел пронзительно – и в этот самый момент Василий решил быстро-быстро перебежать ему дорогу. Железную.
И вокруг всё потемнело, но самое главное – железная-то дорога осталась! И она шла прямо посреди этого мрачного тоннеля. Лёгкий свежий ветерок, ранее так приятно обдувавший лицо, сейчас обернулся порывом ледяного пронзительного шквала, а то, что некогда казалось ласковым манящим маячком, обрело, наконец-то свои реальные очертания:
Маячок в приближении разделился натрое, в форме равнобедренного треугольника, и привнёс неожиданное звуковое сопровождение: характерный перестук колёс на стыках рельсов. Это оказался неуклонно приближающийся паровоз: издали заметен был даже пар, вырывающийся откуда-то с боков его стремительного тела. А дым из трубы был настолько чёрен, что напрочь сливался с окружающим пейзажем.

4

Гиперреализм

…Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью…
Неизвестный остряк.


Ещё Василий Рябцев успел заметить, прежде чем перенестись обратно в город, какое-то зловещее мерцание и посверкивание по бокам этой адовой машины, да и сама форма её показалась ему несколько неканонической для такого, вроде бы испытанного многими и многими десятилетиями, механизма, как паровоз.
То, что это снова знак, ясно было и без особенного напряжения мозговых полушарий. Тревожило другое: чем это вдруг обернулся ласковый свет в конце тоннеля… Снова и снова размышляя на эту тему, Василий постепенно начал понимать что не к ночи будь помянутый уродский тоннель выражает самую истинную сущность его тупой и никчёмной обывательской жизни. И ещё, он понял, что у каждого – и у несчастного жмурика Романцова, и у такой благополучной и респектабельной четы Омелиных, и даже у озабоченного тинэйджера Журкова – у всех, у всех без исключения обывателей есть свой личный, персональный чёрный тоннель, своя адова труба, внутри которой и проходит их настоящая жизнь. А то, что мы сами воспринимаем в форме реального мира – есть просто-напросто наведённый неким высшим существом красивый и разноцветный глюк, призванный скрыть с глаз унылость и беспросветность обывательской действительности.
Ещё вспомнилось Василию его давнее похмельное рассуждение про коралловых полипов и раков-отшельников: а ведь их раковины тоже, в сущности, имеют форму трубы – только у кораллов она ветвящаяся, а у отшельников – чужая и закрученная спиралью. И внутри этих труб сидят нелюдимые существа, отгородившиеся прочной скорлупой друг от друга и от окружающего враждебного мира…
Выходит, что тогда, в период памятного жестокого запоя, его отравленный алкогольными миазмами мозг смог увидеть в окружающем пространственно-временном континууме нечто абсолютно потаённое, сокрытое от обычных людских глаз, и несущее в себе истинную, мрачную - до черноты мёртвого солнца, тайну людского бытия.
По возвращении домой последовал новый сюрприз: грандиознейший по размаху и степени озлобленности и взаимного озверения, семейный скандал. Надежде ведь так просто бывает организовать подобное действо: сказать усталому и вымотанному мужу какую-нибудь неожиданную дрянь, а когда тот, естественно, огрызнётся в ответ – высказать ещё более отвратную дрянь. После можно уже перейти и на личные недостатки друг друга, потом, для дальнейшего развития этого омерзительного процесса, можно и посудой в благоверного пошвыряться, высказаться, как водится, про загубленную молодость и красоту, и завершить боевые действия истекающей слезами и визгом истерикой.
Но это было ещё не всё: вечером позвонили с работы, и сообщили холодным официальным тоном, что до начальства наконец-то дошла правда о запоях Василия Рябцева, который, впрочем, и до этого числился не на лучшем счету в комбинате. Более того, по результатам внезапной ревизии, проходящей в данный момент, выяснилось, что Василий должен родному комбинату весьма и весьма приличную сумму, что с утра его ждут в отделе перерасчётов для выяснения полного размера долга, который ему следует немедленно, в течение недели, погасить.
Но и это было ещё не всё: уже после заката прорвало трубу в ванной и так затопило нижних соседей, что главарь тамошнего семейства, ворвавшись в квартиру Рябцева, без лишних сентенций набил тому лицо, попутно обещая завтра же подать в суд на предмет возмещения огромного материального ущерба.
А ещё позже у Василия поднялась температура и он слёг в постель с симптомами сильнейшей простуды и кашля.

***
Пытаясь уже в полночь заснуть после всех этих свалившихся на его и так уже нездоровую, лихорадящую голову, мерзостей, Василий Рябцев теперь уже со всей ясностью понял истину. А истина заключалась в том, что все вот эти неприятности, происшедшие с ним во второй половине дня – просто естественная реакция чёрного тоннеля на действия находящегося внутри не в меру дотошного и проницательного разума, познавшего вдруг истинную суть происходящего.
И едва Василий только успел помыслить об этом, – как тут же оказался внутри своего персонального адского вместилища. На этот раз он был прикован цепями в позе морской звезды – руки и ноги во все стороны симметрично центру туловища – к массивным золотым кольцам, появившимся вдруг в четырёх местах вдоль окружности трубы.
Но самым страшным оказалось то, что приближалось к Рябцеву, освещая себе путь слепящим безжизненным треугольником фонарей. Это действительно оказался паровоз, но какой! Чудовищный, но вполне гармоничный гибрид сразу трёх механизмов: паровоза как такового, угловатой и шипастой машины из компьютерной игры «Кармагеддон», и убийственно-кровожадной древней Колесницы Джаггернаута. Века назад в некоторых местностях Индии так называлась усеянная иглами, саблями и кинжалами повозка, под которую бросались искавшие истину религиозные фанатики.
Спереди шипящего, свистящего паром и чёрным дымом агрегата красовался отточенный, в засохших пятнах крови, стальной таран – как у боевой античной галеры. Огромные передние колёса были густо усеяны рассекающими ледяной воздух кривыми клинками, тоже со следами крови. Но самым жуткой и неожиданной деталью оказались фары. На самом деле это были глаза – осмысленные и буквально истекающие ненавистью к распятому перед ним подрагивающему в ужасе комочку живой плоти и нервов.
В последние секунды Василий понял и ещё одну истину жизни: вот он, настоящий строитель и обитатель этой адовой трубы, источник призрачного света в конце тоннеля. А он сам, Рябцев, – это просто-напросто паразит, заползший в чужую раковину и на какое-то время обосновавшийся там. А чрезмерно любопытный, узнавший много правды о своём хозяине паразит немедленно должен быть уничтожен…
И это была последняя мысль данного паразита, после которой он оказался просто грудой истерзанного мяса и потрохов, повисшей на боевом таране истинного обитателя раковины-тоннеля.

Послесловие

Василия Рябцева обнаружили спустя несколько дней соседи – по характерному трупному запаху, доносившемуся из-под плотно запертой двери пустой квартиры. Он лежал на полу посреди полного беспорядка и раскиданных хаотично предметов мебели и одежды. Тело носило ярко выраженные следы предсмертных побоев. Вскоре выяснилась и точная причина гибели Василия: толстая и длинная отточенная швейная игла, забитая глубоко в сердце каким-либо массивным предметом. Скорее всего, молотком, валявшимся неподалёку от мёртвого тела.
Что же до Надежды, то сведений о ней с того момента больше не имеется никаких.
Наверное, она умрёт последней.

5-13. 05. 2002г.
Денис Елисов


БЕЗЛИКИЙ
(Городская легенда)

1

…Страна встаёт со славою на встречу дня!
Советская песня.


Некогда было время, когда многим казалось, что грядущий неизбежный коммунизм - уже вот он, недалече. Нужно только немножко поднапрячься, основать новые красивые, уютные города, понастроить больше заводов и фабрик, посеять больше пшеницы и кукурузы – пусть даже и за Полярным Кругом – и, глядишь, лет этак через двадцать в стране случится самый, что ни на есть настоящий коммунизм.
А страна в то время мечтала о космических просторах. «И на Марсе будут яблони цвести» – доносилось, чуть ли не каждый день, по радио. На улицах дети играли в космонавтов. Даже три имевшихся в городе мелиоративных канала, видимо за явное сходство с марсианскими, в те годы вполне официально поименовали: Канал Аэлиты, Канал им. Скиапарелли1 и Канал им. Рэя Брэдбери. Последний – в честь прогрессивного заокеанского фантаста, так романтично описавшего в своих «Хрониках» загадочную Красную Планету.
Город, где произошла эта история, был молод, красив, невелик и беспечен. Люди, жившие там, приветливо улыбались даже незнакомым при встрече и настолько доверяли друг другу, что не запирали свои квартиры и комнаты, уходя по какой-либо надобности. А тёплыми летними вечерами они выходили в уютные дворики из тесных душных комнат и, расставив дюралево-парусиновые «раскладушки» кто как пожелает, спали прямо под бездонным звёздным небом. Поутру они дружно шли работать на Комбинат – то предприятие, ради которого и был построен Город, либо на другие, более мелкие заводы, щедрой начальственной рукой рассыпанные по недалёким окраинам. В те же утренние минуты протяжно и радостно гудели речные буксиры на пристани, приветствуя восходящее Солнце. Закончив работу, с песнями возвращались домой.
Но пели не под спиртными парами, а просто так – от счастья, радости жизни и ласкового летнего ветра. А если случится и дождь – так что ж, он будет сильным, но недолгим, и вскоре над рваными лохмотьями удирающих туч обязательно встанет яркая двойная дуга изо всех цветов и оттенков, что различимы глазом человека.
Пьянство, а уж тем более, хронические запои, практически неведомо было тогдашним горожанам. В большинстве своём выходцы из окрестных деревень, они не привыкли ещё к пустопорожнему городскому ничегонеделанью. Конечно, выпивали, и даже дрались не по злобе – но только в выходные, да ещё по праздникам. Алкаши с синевой под глазами и постоянно красным носом были настолько редки на чистых и ухоженных улицах, что на них только из порядочности не показывали пальцами, но смотрели неодобрительно и осуждающе.
Жили, в основном, по коммунальным квартирам, в тесноте, да не в обиде. От души считали общие коридоры, кухни и санузлы лишь временным и преходящим неудобством, ибо обещанное светлое будущее с отдельными квартирами в красивых белоснежных домах – не за горами, а ради этого – можно и потерпеть. Поэтому дрязги и склоки в стиле Зощенко в городских «коммуналках» были редки. Как правило, соседи просто жили одним дружным племенем, и внутри него влюблялись, женились, вместе праздновали свадьбы и скорбели на похоронах, а уж такую редкость, как телевизор с огромной водяной линзой, - появись он у кого, ходили смотреть даже не всей квартирой, а чуть ли не целым подъездом.
Общение меж собой было настолько искренним, приветливым и дружелюбным, что сейчас, по прошествии чуть ли не полувека, просто не верится, что человек человеку может быть от всей души другом, товарищем и братом, - а не скалящим зубы волком, как повелось ныне с не столь давних пор.
В только что открытом городском парке по вечерам в выходные устраивались танцы под звуки духового оркестра. В те полузабытые времена ещё не знали новой дёрганой и нервной музыки, когда каждый пляшет сам с собою в общем кайфующем круге, и молодые парни и девушки, да и не только молодые, тогда танцевали парами. Там же, как правило, и знакомились со своими будущими прекрасными половинами.
Парк пологим холмистым склоном спускался к окской пристани и городскому пляжу, и склон этот был буквально усеян бьющими в мелких овражках среди аллей и аттракционов прохладными чистыми ключами. Поэтому парк сразу же так и назвали – просто и незатейливо – «Родники».
Имелся в городе и большой стадион, рядом с «Родниками»: там периодически случались яростные футбольные баталии – либо местных команд между собой, либо битва городской сборной с гостями из других городов и районов. В такие дни на бетонных, с разноцветными деревянными лавочками, трибунах собирался едва ли не весь город. Болельщики поддерживали свои команды азартными криками и пили пиво, а те, что помоложе – ситро и квас.
Милиционеры на улицах были предельно аккуратны, вежливы и предупредительны, прямо как лондонские «Бобби1». Да и неудивительно – кто же осмелится совершить преступление в городе, где все друг друга знают, желают ближнему своему только добра и живут, фактически, одной дружной общиной? Нет, не всё, конечно же, было так гладко, - случались и мелкие хулиганства, и кражи, - но, поверьте, это же такая мелочь по сравнению с нынешней ситуацией здесь.
И вот, на **-м году советской власти люди в Городе жили, в основном, счастливо, дружно и беззаботно, и судя по реальному положению дел и настроениям в обществе, коммунизм действительно был не за горами.

2

…Он вышел чёрный, вышел страшный,
И вот лежит на берегу,
А по ночам ломает башни
И мстит коварному врагу…
Николай Гумилёв.


То лето было необычно солнечным и красочным для Подмосковья. Казалось, что зацвело и стало благоухать не только всё, что может цвести на этой счастливой земле, но и даже то, что вовсе никак не может. Относительно редкие, но мощные ливни шли лишь по ночам, и то – под утро, когда разбегались даже самые заядлые полуночники. Люди в такие вечера, словно предчувствуя грядущий проливной дождь, не ложились спать под пронзительно мерцающими звёздами – причём все, не сговариваясь. В городском парке, особенно сумерками после заката, появилось просто-напросто огромное для такого маленького города множество влюблённых пар.
Ходило тогда в народе поверье, что парочка, испившая с полночи до первого крика петуха, на двоих одну чашу ледяной, с лёгким привкусом «минералки», воды из Родника Молодости – самого большого в парке – будет неразлучна как минимум десятилетие. К роднику, украшенному деревянной скульптурой русалки, выстраивались целые очереди, буквально излучающие счастье и с надеждой в горящих глазах.
Это был всепроникающий зов Природы и разгулявшегося не на шутку ласкового солнечного лета. Он бередил сердца и заставлял их всё сильней и сильней тянуться друг к другу. Жизнь в городе стала уж совсем на удивление гладкой, приветливой и благополучной. А такое, как замечено исстари, добром никогда не кончается… Наступило некое затишье…

***
Двадцать седьмого июня утро выдалось непривычно душным. Воздух будто замер и остекленел навеки: ни порыва, ни дуновения хотя бы самого легчайшего ветерка. Листья деревьев безжизненно и словно обречённо, повисли на незыблемых ветвях. В рассветный час даже речные буксиры возле пристани не пропели гимн Солнцу, как заведено годами, да и улыбок на улицах стало немножко поменьше. В то утро каждый горожанин самой потаённой частью своей души вдруг почувствовал, - что и Земля в своём извечном полёте вокруг Солнца, и само дарящее жизнь дневное светило, и весь бесконечный мерцающий хоровод звёзд и галактик – все вдруг замерли отчего-то всего на несколько биений сердца.
Казалось, что кто-то всесильный и могучий, взял да и нажал кнопку паузы в изрядно поднадоевшей и слишком уж, чересчур даже, удачной игре, чтобы разнообразить её, ввести новых персонажей и максимально усложнить. Бессмертие, знаете ли, скучная штука – особенно когда тебе перевалило за шестнадцатый миллиард1.
А после полудня с запада, из-за коптящего небеса частокола заводских труб, вышла чёрно-лиловая туча и вскоре заняла полнеба. Солнце померкло, и тогда воздух взбесился: резко ударивший шквал был настолько силен, что отрывал даже массивные ветви у престарелых тополей, и несколько особенно неудачно выбравших место для роста и развития деревьев, повалило ураганом прямо на тротуары. Вслед за шквалом пришёл ливень. Нет, даже не ливень – но нечто вовсе невиданное в этих широтах: как будто бы на город из беспощадной лиловой тучи упала река.
А потом на этой реке случился ледоход: огромный, с голубиное яйцо, град яростно и исступленно принялся избивать деревья, шиферные крыши и редкие автомобили на улицах. И горе случайному прохожему, застигнутому в этот момент где-нибудь в чистом, без единого деревца, поле!
В самый разгар такого ужасающего атмосферного действа, с запада, пройдя меж заводами и среди каналов, в город вошёл некто, и град расступался над его головой. На сером матерчатом плаще не отпечаталось ни единой дождевой капли, а непримечательное, выбритое до глянцевости лицо, невзирая на окутавший Землю сумрак, было украшено тёмными непроницаемыми очками в массивной роговой оправе.
Но его прихода никто, собственно говоря, и не заметил: мирные и улыбчивые обитатели Города были настолько испуганы ни с того ни с сего разразившимся катаклизмом, что даже и носа не казали наружу из таких надёжных и уютных квартир.
Никому не известно, каким таким хитрым способом сей Некто умудрился в течение всего нескольких часов обзавестись вполне легальной жилплощадью – комнатой в коммунальной квартире неподалёку от центра города. Куда и вселился ближе к вечеру, когда град иссяк, небо просветлело, и ужасающий небесный водопад постепенно и плавно обратился в ласковый летний дождик, сопровождаемый лёгким пушистым ветерком.
Он без стука вошёл в незапертую дверь, нелюдимый и страшный, и тотчас же смолкли на общей кухне соседки-кумушки, беззаботно галдевшие о чём-то своём за чашками сладкого чая. Равнодушно скользнув ледяным взором из-под роговой оправы по затихшим женщинам, незнакомец прошагал напрямую по заставленному всяческими вещами коридору, и в абсолютной тишине дважды повернул массивным ключом в замке пустовавшей доселе комнаты. Вошёл – и сразу же заперся изнутри – тоже на два оборота.

3

Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!
Русская поговорка.


Он вёл себя равнодушно ко всему и всем, никогда не здоровался с соседями, хотя те и пытались завести дружеские отношения, улыбаясь ему при каждой встрече. Никто и никогда не видел его без тёмных очков и серого матерчатого плаща, наброшенного на плечи в любую погоду, даже в тридцатиградусную жару. Этот Некто уходил рано утром – самым первым изо всех жильцов, и возвращался домой лишь ближе к полночи. Лицо его всегда было выбрито до безупречного глянцевого блеска, хотя никто не видел его хоть раз посещающим санузел. Как, впрочем, и кухню.
Такое откровенно хамское и нелюдимое поведение пришлеца не могло не вызвать почти сразу же всевозможных соседских пересудов и кривотолков. Тем более что он прикрывал чем-то изнутри замочную скважину, и было совершенно неведомо любопытному и пытливому общественному глазу, что же на самом деле находится в недрах загадочной комнаты: ведь никакой мебели ни в тот день, ни позже, привезено не было. Никому не было также известно, где и кем работал незнакомец, однако водились среди соседей подозрения, что он сотрудник некоей всесильной спецслужбы и явился в город с особенно тайной и секретной миссией. А тёмные очки, в любое время и погоду красовавшиеся на лоснящемся блестящем лице, в лишний раз подтверждали подобные гипотезы. И ещё – такое совершенно без примет, не запоминающееся лицо, может быть только у секретного сотрудника – или – что совсем уж страшно подумать – у американского шпиона.
В той же квартире жила, к своему несчастью, тридцатилетняя разведённая женщина с отпрыском-шалопаем Алёшкой, двенадцати лет от роду. Её фамилия была Романцова, а имя данное при рождении деревенскими родителями, она носила старинное и красивое – Гликерия. Правда сама она имя это недолюбливала, предпочитая называться Галей, а на Лукерью – сильно обижалась. Соседи знали об этом её маленьком недостатке, и старались не задевать без нужды, уважая человеческое достоинство и право каждого называться так, как он сам хочет.
Женщина она была добрая, весёлая, дружелюбная, и, к великому сожалению, чрезмерно дотошная и любопытная. К тому же незнакомец этот отчего-то сильно ей понравился всей вечной своей неприметностью, глянцевостью и нелюдимостью. Видимо, в её представлении именно так и должен был выглядеть настоящий мужчина, истинный самец и мачо. Галя-Гликерия даже просыпаться на работу стала раньше всех – лишь бы успеть построить глазки таинственному жильцу, даже имени которого никто не знал. Впрочем, на все подобные незатейливые ухаживания симпатичной русоволосой молодки этот Некто плевать хотел с самой высокой в мире башни. Он равнодушно проходил по коридору мимо, даже не удостаивая её хотя бы случайным взглядом, – словно и не женщина там стоит, а просто рассохшийся от времени чурбан берёзовый, забытый в прихожей кем-то.
На этот раз Галя решила подождать свою зазнобу вечером. Что ж, это вполне ей удалось, и едва пробила полночь, и отыграл гимн по радио, незнакомец серым вихрем прошёлся по сумрачному, освещённому лишь чахлой лампочкой проходу, и исчез в загадочных недрах своего обиталища. И как всегда – ни малейшего взгляда в её сторону, даже и на долю секунды не повернулся в своих огромных очках…
Оглушительно хлопнула дверь, и дважды провернулся массивный ключ в скважине. И тут, присмотревшись внимательней, Галя-Гликерия к своей радости заметила, что скважина замка на этот раз ничем не прикрыта, и сквозь неё выбивается тонюсенький лучик жёлтого электрического света, только что включенного в комнате.
Подобного шанса она упустить ну никак не могла, и, подкравшись к двери на цыпочках, жадно приникла правым глазом к вожделённому отверстию – источнику бесценной информации. Увиденное повергло в шок: Некто, стоя посреди абсолютно пустого помещения, снял тёмные очки, а потом, медленным-медленным движением стянул с себя глянцевое лицо как чулок.
И вот что скрывалось под ним: там, где у обыкновенного человека располагается голова с мозгом, челюстьми и волосами, клубился бесформенный сгусток холодного тумана. На месте глаз он сгущался в две пронзительно-серые ледышки. Внезапно Гликерия поняла самую потаённую сущность этого безликого Нечто: он не Добро и не Зло, - ибо они есть Силы, поддерживающие мир в равновесии. А посреди комнаты стояло, равнодушно красуясь в электрическом свете, само Отрицание Сил, абсолютное неприятие всей бескрайней Вселенной.
И едва осознав это, насмерть перепуганная женщина отчаянно закричала. Но глаз от скважины так и не оторвала. И тогда серый клубящийся туман повернулся, и сам пристально посмотрел на неё. А потом раздался веющий могильным холодом голос: - Наблюдаешь? Ну, смотри-смотри, любуйся, только глаз не намозоль от усердия! А потом серые глаза-ледышки отвернулись, спокойно и безжизненно.
Гликерия как ошпаренная отпрянула от двери и, налетев в полутьме на какие-то швабры, с размаху грянулась об пол, снова оглушительно закричав – на этот раз от боли. Когда из комнат выбежали встревоженные соседи, выяснилось, что не в меру любопытная молодка сломала себе левую ногу в нескольких местах.
Утром, проснувшись в больничной палате, Романцова ужаснулась ещё одному случившемуся с ней несчастью: правый глаз не видел совершенно ничего, потому что за оставшиеся недолгие ночные часы на нём выросло чудовищных размеров бельмо. Вспомнились ледяные слова, прозвучавшие из серого тумана, и женщина тихонько заплакала от боли и отчаяния, прикрывшись до глаз казённым одеялом.
Вечером, едва только пришли сын и сердобольные соседи, Галя снова заплакала, и давясь обильными слезами, попыталась сказать им, объяснить, что же произошло: - Ночью… Он… Он – это просто…
Но обычно бойкий язык не слушался её почему-то. Впрочем, и по одним только её слезам и бессвязным отрывистым фразам соседи прекрасно поняли, что этот нелюдимый сосед – просто редкая по пакостности сволочь. И возвращаясь из больницы, домой, постановили общее мнение: от негодяя нужно срочно избавиться. Как? К сожалению - подлым, но испытанным в недавние годы способом: «стукнуть» куда надо, а Там – быстро с ним разберутся.
Так оно и произошло. Через пару дней около полуночи в квартиру, аккуратно позвонив и поздоровавшись, вошли два вежливых и предупредительных милиционера. Ушли они всего через несколько минут, и третьим с ними удалился Безликий. А на прощание он повернулся к стоящим молча соседям и произнёс мрачно, со льдом в голосе:
- Рано радуетесь. Придёт моё время – я ещё всех вас выкрашу в правильный цвет.
Больше его в городе никто не видел. Впрочем, тех милиционеров – тоже. Вот так и закончилась эта необъяснимая и дикая история.

***
А Гликерия Романцова осталась на всю жизнь хромой и с бельмом на глазу. Вскоре она, видимо вследствие вышеописанных событий, ударилась в религию, и потом характер её испортился: она стала неряшливой, сварливой, и до фанатизма богомольной бабёнкой. Сын её, едва только подрос, тут же переехал в отдельную комнатку в другом квартале, и женился на первой же попавшейся под горячую руку подружке – лишь бы только от мамаши с её молитвенными заскоками оказаться подальше. Коммунальная квартира та - постепенно, по мере постройки новых микрорайонов, была расселена, а барак, где она находилась – снесён.
Да и весь город после того случая как-то незаметно и постепенно изменился. Словно бы его покинуло что-то незримое, незаметное на первый взгляд, - но составляющее самую сущность уходящего в никуда беззаботного счастья. Многие, а потом – и все обыватели поголовно, врезали надёжные замки в свои отдельные квартиры, и даже двери подъездов сделались со временем бронированными и со специальными кодовыми засовами. Родник Молодости пересох, буксиры на ближней Оке мало-помалу отвыкли от жизнерадостных утренних гудков, и люди - даже знакомые друг с другом - всё реже стали улыбаться при случайной уличной встрече.
Даже звёздное небо ясными ночами, и то, казалось, изрядно подрастеряло былую глубину и пронзительность. Теперь вместо прекрасного бездонного купола над городом нависало нечто полутуманно-невыразительное с отдельными мерцающими крапинками, разбросанными там и сям. Да и кому стали нужны эти самые звёзды? Влюблённые пары со временем исчезли с улиц: – отныне правит брак по расчету, а прочие горожане больше привыкли смотреть себе под ноги, чем на какое-то там небо.
Зато на улицах всё больше и больше стало ничем не примечательных серых и равнодушных лиц, одинаково стриженых и причёсанных, наглухо упакованных в монотонно-серые либо чёрные одежды. И многие уже пробовали носить тёмно-зеркальные непроницаемые очки в любую погоду.

24-28. 05. 2002.
Денис Елисов.


ТРОСТЬ ФРАЗИБУЛА

Пролог.

Это «жжж» неспроста!
Винни-Пух.


Где-то с неделю назад, прогуливаясь по небольшому парку, разбитому возле огромного искусственного озера, что занимает самый центр города, я набрёл вдруг на импровизированную свалку. Она была организована, по-видимому, совсем недавно в небольшом овражке, и не успела ещё обзавестись характерными для всех помоек ароматами. Вандалы! – решил я, но всё-таки подошёл ближе к размытому дождём уступу этого овражка и тут только разглядел, - что, собственно говоря, в него было свалено. А это была вовсе не помойка: бесстыдно раскинув страницы, там неровной кучей валялись исписанные до краёв толстенные тетради, какие-то загадочные рисунки тушью на картоне, и многочисленные компьютерные дискеты, зачем-то проткнутые острым предметом, либо просто сломанные пополам. Омываемый мелким извилистым ручейком, на дне оврага начинал медленно мокнуть и разлагаться чей-то личный архив, выброшенный таинственным злыднем и недоброжелателем.
Помянув лишний раз вандалов, я решил, что всё это загнивает тут неспроста, и, ведомый извечным чувством любопытства, аккуратно, двумя пальцами, взял одну из тетрадей, выглядевшую приличней и опрятней всех прочих, - измочаленных и с вырванными листами.
Вернувшись домой, я высушил её над газовой плитой, изо всех сил стараясь не поджечь, а после – сразу же принялся разбирать нервный, мелкий и прыгающий почерк неведомого автора заметок. Прочитанное меня потрясло. Вот содержимое этой тетради, максимально приглаженное и отредактированное мною: убраны грамматические ошибки, стилистические неточности, и, в первую очередь – обилие экспрессивных и нецензурных высказываний. А ругаться, честно говоря, было от чего. Впрочем, судите сами.

Содержимое найденной тетради.
Следи за собой, будь осторожен.
Следи за собой.
Виктор Цой.


…Так вот, отираясь неделями в этой тусовке и обильно попивая пиво в сквере, я узнал ещё несколько подобных жизнеописаний. Что ещё раз подтвердило мою гипотезу о безжалостной борьбе, ведомой самим городом, а точней, его сущностью, - или как говорят маги, эгрегором, - со всем, что хоть как-то выходит за рамки серого, убогого и дебильного обывательского восприятия. Помните, в предыдущей (она помечена значком «DШ3») тетради я попытался хотя бы для себя, а может и для тебя, неведомый читатель, описать в форме небольших рассказов истории трагически окончившихся жизней нескольких моих друзей: - художников, как я, - да и просто не в меру талантливых людей. Ещё раз повторю: взяться за перо заставила некая выявленная мною закономерность, заключающаяся в смерти, или, что ещё хуже, в, грубо говоря, отыквлении нескольких моих гениальных друзей.
И вот, уже чувствуя, что болен раком лёгких неизлечимо, я начинаю четвёртую по счёту тетрадь (значок DШ4), где постараюсь также в форме рассказов, частью домысленных мною логически – но только там, где не хватало дотошно выкопанных из забвения реальных фактов – описать трагедии других уже людей, чьи имена, естественно, изменены. Хоть я и не был, к великому сожалению, знаком ни с кем из них лично, но обо всех, без исключения, весьма и весьма наслышан: городок-то небольшой. Ещё, конечно, жаль, что нет у меня такого верного и преданного друга, как доктор Ватсон. Вместе мы бы горы свернули! Обидно быть одиноким Холмсом или Дон Кихотом: ни Ватсона, ни даже Санчо Пансы. А Дульсинея Тобосская уехала на такси со встречным жлобом, потому что тот потряс перед её восхищённым личиком мешочком с золотыми баксами.
Так пусть же люди узнают правду, и как следует, задумаются о смысле собственной убогой жизни! И вот – история седьмая: по общему счёту, а в этой тетради – первая:

Говорит Татьяна К-а, писатель и журналист.

Я люблю людей!!!
Рэпер Дельфин.


Извиняюсь, довели! Уж сколько раз ни пыталась дозвониться, либо прийти лично в эту Хрупинскую Панораму, всё время там либо кто-то занят, либо просто - не приемный день. Что же они принимают в остальные, если в каждом выпуске этой газетёнки – мэр на каждой странице, да количество удоев в колхозе имени В. С. Красное Солнышко?
И ещё есть некий германский город-побратим. Я однажды прочитала: с одной коровы – там, у немцев, - выходит 60 тысяч литров молока в год! Мюнхгаузены. А знаете, сколько это, если судить по нормальному? Это полтора центнера в день! Не всякая корова столько весит! По-моему, так сколько ты водки или пива не пей, всё равно по прилизанности и заглаженности местную газету ну никак не переплюнешь. Наверное, нужно иметь особый талант, выпуская такое серое, бессмысленное и насквозь администрированное издание. У меня бы, вот, хрен получилось бы. Однако, хватит о них: как же без убожества-то?
Последние несколько статей, что я написала, местная пресса снова-таки взять отказалась напрочь. Что ж, тогда поеду в областную: ибо, если сор не выносить из избы, то изба эта либо окончательно порастет мхом и развалится, либо постепенно превратится в такое гнилое болото, что и плюнуть туда будет тошно.
А город вовсе и не виноват. Ведь по своей сущности он лишь нелепое, с точки зрения природы, нагромождение разноцветных камней причудливой формы – и только-то. Те, кто его построил, тоже, вообще-то ни причём: откуда ж им знать было, что так всё повернётся?
А вот те, кто его населяет в данный момент…
Когда я их, эти статьи, всё-таки опубликовала в одной из столичных газет, спустя некоторое время ко мне начали приставать на улице абсолютно незнакомые небритые личности с непристойными и омерзительными предложениями. Пару раз меня пыталась, якобы случайно, сбить машина в особенно тёмных городских переулках.
Позже мне объяснил ситуацию некий не в меру умный юрист по имени Эдик:
- Ты переступила некую грань, и у кое-кого просто лопнуло терпение. На тебя и раньше, по моим сведениям, было досье у тех, кому надо, а сейчас, после подобных публикаций, тебе нужно срочно исчезать из города, и желательно – навсегда. Здесь, в провинции, такого не прощают.
Я не послушалась доброго совета, и поэтому меня нашли за городом, с петлёй на шее и висящей на берёзе. Уголовного дела заводить не стали, потому что я с детства страдала депрессиями и частенько подумывала о возможном самоубийстве. Вот, дескать, и воплотила в жизнь свою кошмарную мечту.
 

Рокер

…Звезда рок-н ролла должна умереть!
Группа «Сплин».


Когда в четырнадцать с половиной лет Павел впервые услышал тяжёлый рок, эта музыка потрясла его. Такое в его окружении слушать было не принято: одноклассники больше прикалывались по «Ласковому маю» – помните, была некогда такая фанерная группа, которая умудрилась даже клонироваться в несколько одинаковых составов. Таким образом, они имели реальную возможность дать концерт в нескольких городах одновременно. Моцарта, или, скажем, Вагнера так просто не клонируешь, ибо великие люди обычно появляются только в одном единственном экземпляре. Зато всяческих овечек Долли можно нашлёпать сколько угодно, безликих – точнее, даже безмордых, и одинаково безмозглых. Но притом - по единому стандарту и вполне взаимозаменяемых. Может, конечно, есть в этом некоторое удобство… А человек тем и должен, согласно определению, отличаться от барана, что всё-таки имеет мозги, а не рога на пустой тыкве, и гордо обзывается Homo Sapiens. Разумный, то бишь.
Но что это я всё о козлах и баранах? – А ведь собирался-то рассказывать о музыке. Так вот, группа «Accept», которую на замызганной и изъезженной кассете МК-60 дал Паше послушать его старший приятель по двору, отличалась от «Ласкового мая» как раз наличием музыки, и, кстати, единственностью и неповторимостью, как стиля, так и состава.
- Ну и как, нравится? – Спросил его на следующий день приятель: - А ведь на самом деле это и есть самый настоящий «хэви метал», который все ругают.
И действительно, в школу однажды приходил специальный лектор, и с умным лицом пугал неокрепшие души подростков ужасами прослушивания рок музыки. Дескать, и сатанисты они, все эти группы, и фашисты, и наркоманы, и вообще неправильные уроды, а так же западная разлагающаяся буржуйская зараза. От неё, сказал, даже кактусы вянут и мыши вешаются. Так вот, этакими омерзительными бяками идейным советским пионерам и комсомольцам увлекаться вовсе не полагается.
В школе тогда было всего два подобных «металлиста». В них, не стесняясь, тыкали пальцами, сдирали с курток железные заклёпки, а однажды скрутили всей толпой и наголо постригли. А чтобы не высовывались, - ишь, нашлись тут рокеры-шмокеры! Работать надо, и учиться во славу КПСС, а не слушать вкрайка всяческую мутотень и пропаганду насилия.
В Паше сидел бес противоречия, и он, даже не раздумывая, присоединился к тем двоим. Еще где-то через полгода у него, наконец-то появилась и гитара системы «Музима», и даже раздолбанный советский фузз, издававший просто чудовищные для непривычного уха звуки. Появилась и барабанная установка: - свежесозданной группе продали списанную по дешевке в одном сельском клубе. Осталось единственное, немногое – найти такое место, где на всём этом обретённом богатстве ещё и играть: дома-то на барабанах особо не потренируешься.
Во Дворце Культуры их встретили настороженно, но помещение кое-какое дали: ребята додумались всё-таки замаскироваться подо что-то общепринятое, навроде «Ласкового Мая» и тому подобных ширпотребов. Однако, стоило начальству только лишь отвести глаза в сторону, музыка тут же изменялась на прямо противоположную и «Мечта Аэлиты» стремительно обращалась в «Полтергейст», то есть в свою истинную сущность. Изменялось и содержание песен: из идеологически правильных композиций о любви и счастье разом исчезали все весёлые нотки, и исполнялись под соответственную музыку тексты вот такого содержания:

Гробы.

1

Видят боги, недалек тот год
С каждым часом ближе день за днем
Чаша гнева адского падет
И прольется огненным дождем
Из дымящихся глубин,
Где беснуется нейтрон
Чрево атомных машин породит Армагеддон.
Припев:
Стаи крыс вырвут кости из могил
Под пятою грозных сил
И ударами зловещей судьбы.
Янтарною слезой, густой смолой
Плачут участь своих мертвых
Гробы.

2

Желтым небом расползется смог,
Скроет солнце в ядовитой мгле.
К ночи лягут трупы вдоль дорог
На гнилой безжизненной земле.
От разбившихся зеркал,
Сквозь озоновую даль
Пронесется адский шквал, сокруша бетон и сталь.

3

Черный лес обугленных ветвей
Задохнется в атомной пыли
И уйдет последний из людей
В недра умирающей земли.
Тьма задушит век машин
Кончив их злорадный пир
Кости да бетон руин саваном накроют мир.

***
А потом Паша успешно закончил школу, но музыку так и не бросил. Более того, он стал играть намного профессиональнее, да и вся группа тоже. Тяжёлый рок теперь исполнять идеологически дозволялось, но на и без того редкие концерты «Полтергейста» народу приходило отчего-то мало. Тем временем развалился Советский Союз, и в связи с этим, и последовавшими далее событиями, денег на культуру стало отпускаться гораздо меньше.
Короче, из Дворца их попросили убраться. А история, что стала поводом, вышла вот какая: под Новый Год намечалось провести вечер для особенно одарённых старшеклассников города. Группе полагалось выступить с двумя песнями лёгкого и лирического содержания. И тогда в Паше снова взыграл бес противоречия…
Мало того, что он явился на сцене в металлической кольчуге, одолженной у знакомого поклонника Толкиена, и с мечом на поясе. Нет, всё обстояло гораздо хуже – и дело было в репертуаре. Первую песню они действительно исполнили лирическую и про любовь. Вторая оказалась известным эстрадным хитом некоей певички, только вот утяжелённым до невозможности. Про третью Паша сказал ёмко и лаконично: - А следующая песня называется как всегда – «Гробы!»
И немедленно сыграл. Собравшиеся в зале были в шоке, даже директриса ДК всё порывалась немедленно отключить аппаратуру. Ухоженные и причесанные девочки-отличницы сидели как оплёванные: мало того, что эти лохматые горе-музыканты испохабили их любимую попсу, так и сыграли под занавес просто откровенный сатанизм какой-то: гробы, армагеддоны, кости, крысы… Да ещё и на гордость района, Хрупинское Производственное Объединение школьной и детской мебели, что на самом деле штампует крашеные гробы, наехали.
То, что песня, в сущности, посвящена надвигающейся глобальной экологической катастрофе – чего только безмозглый не заметит – никого не волновало. Публика услышала могильную страшилку, металл, который все ругают, традиционный жупел и пугало для городских обывателей – не считая тех немногих ребят и девчат, что по достоинству оценили весь идиотизм и остроумие ситуации. После они не сговариваясь, пожали мужественные ладони всех, без исключения, музыкантов группы.
Расплата наступила буквально на следующий же день: разгневанная директриса позвонила Паше домой, и захлёбываясь в истерике, приказала всему этому непотребному «Полтергейсту» сегодня же выматываться из Дворца Культуры ко всем чертям и прочей ихней сатанической матери. А ещё через неделю в местной «Хрупинской Панораме» вышла статья, написанная некоей присутствовавшей на вечеринке горожанкой, и называющаяся: «Хэви-металл в районе: музыкальная диверсия?». Краткое содержание: «Полтергейст» – сатанисты, уроды, выродки, пьяницы, наркоманы, фашистские прихвостни и дегенераты. Куда смотрит наша доблестная милиция?
Естественно, после этой истории вход в культурные заведения, навроде клубов и домов культуры, для группы оказался закрыт навсегда. Пытались играть на даче басиста: репетировать-то надо! Затем пришли дачники с неофициальным дружеским визитом и с граблями в руках, и дачу пришлось покинуть. Тогда стали вешать объявления по всему городу: группа снимет гараж для репетиций. Но обыватели настолько пугались даже самой фразы: «рок-группа», что, едва услышав либо увидев её, захлопывали перед носом двери и вешали телефонные трубки. Так прошло два года.
Однако коварная Фортуна, несмотря на свои многочисленные свинские проделки, всё-таки имеет свойство хоть иногда, но улыбаться. Ребята записались на компьютере, нарезали компакт-диск, и отвезли его в один из московских клубов. Запись там оценили по достоинству, и сразу же предложили контракт на выпуск полноценного альбома. В тот же момент директриса маленького деревенского клуба почти в самой черте города, предложила – (сама!)- ребятам немного поиграть в её заведении: для отчётности. Это была последняя улыбочка зловредной Фортуны, сменившаяся тут же зловещим и ехидным зубастым оскалом: не всё коту масленица.
А теперь о грустном: однажды недобрым вечером в тот клуб заявилась компания местных подвыпивших изрядно парней. Естественно, тут же встал вопрос об исполнении группой «Полтергейст» чего-нибудь кабацко-трактирно-блатного. Те отказались, ибо ну просто не могли не отказаться. Началась драка.
Пьяные гопники повалили Пашу на пол: их было намного больше, и принялись избивать коваными ботинками – модными ныне «гриндерсами». Помните рекламный слоган: «Зубы на твоих ногах!»? Так вот, этими самыми зубами бедняге буквально перемесили все внутренности. Когда, наконец-то, приехала милиция и скорая помощь, Пашу было уже не узнать - просто-напросто бесформенный кровавый кусок мяса: нелюди людей не щадят и ничего не прощают. Кто-то, видимо, успел и ножиком под ребро ему сунуть.
Через два часа он умер в больнице. О чём и вывод: у нас такую музыку не слушают.

Поэт.

…Дуэль не состоялась, или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно…
Владимир Высоцкий.


Сергей когда-то писал стихи. Ныне его можно встретить возле центральной городской пивнушки, что базируется возле рынка. Там он шакалит деньги на очередную опохмелку, так как свои финансы отсутствуют давным-давно. Ему тридцать семь: возраст Пушкина, но персональный Дантес явился для него ещё в тридцать три, возрасте Христа. Это был всенародный русский зелёный змий, как нетрудно догадаться. А ведь когда-то Сергей был поэтом…
Про бывшего лирика я услышал в сквере, ребята показали мне его: он брел куда-то, шатаясь, вперив бессмысленный взор в некие иные миры. Город отверг Сергея Л-ва, ибо просто не понял. Девушкам он почему-то не нравился, а те немногие, с кем удавалось встречаться, покидали его, едва успев заглянуть в тощий поэтический кошелёк. Увы, Любовь ушла из этого, слишком уж комфортного мира, и фраза «С милым рай и в шалаше» вызывает теперь лишь припадок ехидного смеха.
Нынче городом правит Расчет, и чувства покинули его: кому нужна душа, когда речь заходит о деньгах? Изобретя компьютеры, люди сами же уподобились им, заменив души холодным мёртвым разумом. Достаточно взглянуть на Запад, под который так упорно пытается подстроиться сейчас Россия, – и что увидишь там? Сытых, откормленных и довольных всем обывателей. Истинный Поэт обязан быть голоден, ибо, когда набит желудок, думать как-то лень и душа сыто дремлет, вместо того, чтобы трудиться на благо Вселенной. От роскоши и обжорства пал великий Рим, пала Византия, придёт время, падёт и Запад.
Обывателям не нужны Стихи в высшем смысле этого слова, им достаточно тупого бульварного чтива, да хроники криминальных происшествий – чтоб как следует пощекотать сытые нервы. Ещё иногда – так, между прочим, и стишки не помешают: что-нибудь лёгенькое такое, а иногда можно и с матерком: так смешнее получается.
Когда Сергей пришёл в местное литературное объединение с гордым названием «Истоки» и зачитал там своё стихотворение, то услышал там такой отзыв, что, вернувшись домой, напился с горя до состояния половой тряпки.
Ниже приводится творение Сергея вкупе с комментариями провинциальных хрупинских, мягко говоря, самобытных литераторов.

ЛУНАТИК
Ты спал в ночи и видел сны
И ночь склонялась над тобой,
Когда багровый свет Луны
Поднял тебя и звал с собой.

Смотрел в окно кровавый диск
Как красный глаз, как смерть сама.
Крылатых тварей злобный писк
Метался и сводил с ума.

Багровый луч в окошко лез,
Лаская твой вспотевший лоб
И смолкли птицы там, где лес
Коснулся городских трущоб.

Под звёздным небом и Луной
И как в замедленном кино
Ты сделал шаг привычный свой:
Шагнул – и вышел за окно.

По острым граням скользких крыш,
По оголённым проводам
Сквозь лунный свет идёшь и спишь –
- Вперёд по призрачным следам.

Ты сдан в расход, когда игра
Устала нравиться судьбе
И лишь багровый след с утра
Напомнил людям о тебе.

- А вот интересно было бы узнать у вас, Сергей, что вы хотели этим сказать? В чём смысл этой непонятной прогулки под луной? Где идея? И что это за трущобы и крылатые твари в нашем радостном городе? А почему Луна красная?
- Да я просто…
- Думать надо, о чём пишете, молодой человек! К чему, собственно говоря, призываете? Если каждый, начитавшись ваших стихов, примется разгуливать ночами по крышам, да ещё с подобным финалом путешествия, то во что превратится город? В свалку обрушившихся лунатиков? Да ещё это ваше непонятное увлечение Толкиеном… Наслышаны, наслышаны… Где же это видано, чтоб здоровенный разумный мужчина бегал по лесам в кольчуге и с мечом? А вы стихи пытаетесь писать – и, главное, о чём? То ли дело нормальные хрупинские поэты! Вы, Сергей, почитайте-ка их, почитайте. На днях как раз сборник вышел. Вот что надо воспевать: Оку, родники местные, монастырские купола на закате, - а не прогулки всяческих придурков по скользким крышам.

***
Стая провинциальных стихоплётов яростно терзала и грызла Поэта, объявившегося однажды в этой благополучной земле. Многочисленные ехидные реплики и удава бы довели до истерики, но тут вмешался самый главный из поэтов, седой старец с умными и проницательными глазами. Он сказал тихо и почти незаметно, но так удачно выбрав момент, что услышали все до единого:
- А я бы всем вам поучиться у него посоветовал. В его стихах хотя бы рифма не хромает, в отличие от некоторых… Что же до образа, что выбрал Сергей, то это право каждого человека творить свой личный мир, и вы ему не указ. Помолчали бы лучше.
Но Сергей не услышал этой реплики: он сбегал по ступенькам Дворца Культуры с горечью и отчаяньем в сердце.
В местной газете с милой улыбкой на устах брали его стихи: - Хорошо, очень хорошо, молодой человек, но в печати Сергей так их и не увидел, - видимо, похоронили где-то в пыльных архивах.
А последней каплей в его опрокинувшейся карьере, стала вот какая история: Сергей отвёз свои рукописи в некий столичный журнал, благо она недалеко находится, эта столица.
Спустя неделю он объявился в редакции снова, и вот что услышал:
- Вы немножечко перепутали, молодой человек. Мы такие творения не печатаем: у нас серьёзный журнал. Обратитесь-ка лучше в…
Тут ему дали нужный адрес. Явившись по нему, он получил такой же вежливый отказ и ещё один адрес. И так три раза…
С отчаянья Сергей крепко взялся за стакан, и держит его прочно до сих пор. Только ныне он больше не помнит, что есть Поэзия.

***
(здесь тетрадь кончается, так как остальные листы вырваны либо обезображены до неузнаваемости)

Моё личное расследование.

Мне после прочтения тетради стало до невозможности интересно: а куда же делся автор данных заметок, и почему его архив оказался выброшен в сырой заболоченный овраг? В тот же день я снова посетил парк – и что же? Свалка исчезла: видимо за время моего отсутствия мимо случайно прогулялся директор парка, или кто там у них отвечает за чистоту. Тогда я сам явился в сквер, что возле площади. Вот, что мне там рассказали: художник и писатель Дмитрий Ш., двадцати семи лет, действительно некоторое время назад умер в больнице от рака лёгких. Причём как умер: он сильно простудился прямо в палате, где его лечили, и глупая медсестра по ошибке ввела ему противопоказанное лекарство.
Очищая комнату покойного от ненужных более ему вещей, родители, недалёкие и не злые, по сущности, люди, - просто свалили всяческие тетради, дискеты и прочий непонятный хлам в мешок из-под картошки и выкинули в ближайший овраг. Есть афоризм, что на детях гениев Природа отдыхает, но, несомненно, в данном случае Природа как следует отдохнула и на родителях гения. Только вот непонятно: а дискеты-то зачем протыкать? Ведь не поленились же… Впрочем, ясно: чтобы на халяву кому-нибудь не достались – мол, что не съем, то хоть бы понадкусываю.

***
Хотелось, конечно, как-нибудь по заумному прокомментировать данную тетрадь, порассуждать о душе и смысле человеческой жизни, приплести Ницше, или ещё какого философа, но я, извините, воздержусь. Лучшим комментарием к вышеприведённым заметкам, послужит, по-моему, полузабытая нынче греческая легенда. Или, чётче выражаясь, притча:

Легенда о Фразибуле.

Некогда, ещё в далёкой античности, тиран – тогда это слово обозначало просто правителя или князя – одного из мелких греческих городов-полисов отправил посла в соседнее, тоже микроскопическое, государство, где правил некий Фразибул. Посол явился к тому и в точности передал слова пославшего: - «Коллега, открой секрет, почему ты так долго, чуть ли не полвека, сумел удержаться на своём троне? В чём твоя тайна?»
В ответ дряхлый уже Фразибул, опёршись на массивную дубовую трость, властным мановением руки позвал гонца за собой. Тот последовал. Когда же они, в конце концов, вышли на пшеничное поле, тот Фразибул, не говоря ни слова, принялся со злобным остервенением сшибать своей тростью самые сочные и высокие колосья, что выросли на поле. Так он продолжал некоторое время, после чего также молча дал знак послу, что тот может возвращаться обратно к себе на родину. Посол ушёл в недоумении.
Однако пославший его тиран, узнав о случившемся, прекрасно всё понял…

Денис Елисов.31.05.02 – 09.06.02


ТЕЛЯЧЬИ НЕЖНОСТИ

…Стояли звери около двери,
В них стреляли, они умирали.
Братья Стругацкие.

1

Мне необычайно тошно описывать эту просто наигнуснейшую историю, однако долг современного городского летописца, увы, заставляет, превозмогая собственные эмоции, взяться за перо, а точнее сказать – за клавиатуру. Главные герои моего повествования личных имён не имеют, им достаточно и кличек, - ибо их жизнеописание будет омерзительным, но коротким. Да и зачем скотам нужны человеческие имена? Имя было лишь у телёнка, несчастной жертвы полупьяных двуногих ублюдков.
Его звали Дима. Это слово было аккуратно выжжено на чёрно-пятнистом боку и бросалось в глаза практически сразу же. Луг, полный вкусной и сочной травы, где он пасся, был довольно-таки далеко от пригородов, зато рядом с лесом и железной дорогой. А ещё неподалёку был заброшенный бетонный бункер времён холодной войны, - там постоянно ошивались всевозможные бомжи, наркоманы, алконавты и прочая непотребная шантрапа.
В то безоблачное, щедро напитанное июльским солнцем, утро, из бункера выползли трое: Хрыч, Корявый, и Шептун. Годы и десятилетия общения с известной окаянной рептилией по имени зелёный змий раздули, отшлифовали и изуродовали лицевые части всех троих, сделав их на удивление похожими друг на друга. Пообщались со змием они ещё в восемь утра: – алкаши долго не спят.
И вот, плотно опохмелившись, трио, матерясь и шатаясь, кое-как выдавилось из мрачных недр длинной бетонной кишки:– такой вид имел лаз внутрь бункера. Выпитого им явно не хватало для достижения полной нирваны. Нужно было добывать где-то ещё – либо спиртного, либо денег на его покупку. Пошатываясь и распространяя вокруг себя алкогольные миазмы, Хрыч, Корявый и Шептун вышли на асфальтовую трассу и направились по ней в сторону города. До ближайшего квартала, состоявшего из одних только частных домов, оставалось не так уж и далеко.
В недалёком светлом березовом лесу с нескрываемой радостью перекликались разнообразные пташки и сквозь их разноголосье чётко пробивалось монотонное «ку-ку!». Коварная птица снова отсчитывала чью-то жизнь. Неподалёку прогрохотал поезд.
И тут Хрыч увидел Диму: - Смотрите-ка, мужики! Мясо пасётся. Телятинка – она нежная, тем более этот совсем уж молоденький, мясо аж во рту таять будет.
- Да уж, я бы сейчас от шашлычка под водочку не отказался. – Поддержал его реплику Шептун, а Корявый добавил, мечтательно закатив глаза: - Шашлычок… Телятинка с лучком, да под водочку… Эх, сейчас бы…
- А почему «Эх», а, Корявый? Отвязать по быстрому его, да и в лес. Деревенские даже и глаз продрать не успеют, как мы всё мигом обустроим. Шептун, у тебя перо есть? Нет? Жаль… Ладно, что-нибудь, да придумаем. Кстати, мясцо можно Нинке с мебельной фабрики толкнуть, она там постоянно через дыру в заборе спиртягой фарцует.
Идея была чётко и грамотно высказана и оформлена. Осталось всего лишь воплотить её в жизнь. Чем немедленно и занялись все трое под чутким руководством Хрыча, тощего потрепанного старикашки с морщинистой и словно бы дубленой кожей цвета пергамента.

2

Первым делом Диму, конечно же, отвязали. Словно бы чувствуя недоброе, он тут же упёрся в землю всеми четырьмя копытами, и жалобно замычал. Ответом на это действие был мощнейший пинок в заднюю часть: Шептун не любил подобных дерзких пререканий:
- Ишь, скот, рогом упёрся, б…ь! Пасть закрой, разревелся тут! Ну ничего, сейчас, сейчас…
Телёнок продолжал изо всех сил сопротивляться, громко мыча на всю округу. Тогда Шептун и Корявый, сняв брючные ремни, несколькими увесистыми ударами повалили Диму на траву и крепко спутали ему ноги. Голову его также обмотали какой-то попавшейся под руки тряпкой, – это чтоб не голосил, да и вообще не видел, куда его потащат разящие перегаром небритые дядьки. После чего, собственно говоря, и потащили в сторону леса. Хрыч руководил процессом:
- Ну, куда, куда опять свернули? Там же кочки одни! Волочь эту скотину по ним умотаетесь. Вон там вот, правее, и лужок ровный, и травка помягче.
- Много ты, Хрыч, понимаешь! Вот в Китае, например, когда хотят собаку на жаркое заколбасить, то лупят её до смерти палками. Тогда мясо её становится особенно мягким и приятным на вкус. Так вот, на этих кочках телятина как следует протрясётся, а потом…
- Да не в этом, мужики, дело. Мы этого телка и так в лесу палками забьём для дополнительной вкусности, поскольку ни ножа, ни топора не имеется. Главное – это до чащи его как можно быстрее дотащить, пока деревенские не хватились, и бучу не подняли. Забыли, что ль, как с гусями вышло?
И действительно, с гусями месяц назад у троицы вышла серьёзная неприятность. Выловив парочку-тройку доверчивых птиц прямо из мелиоративного канала, новоявленные Паниковские узрели вдруг пред собою двоих здоровенных парней из ближнего сельского пригорода. Колами, выдернутыми из первого же забора, те так отделали любителей водки и гусятинки, что Корявый хромает до сих пор, а у Шептуна так и не прошли огромные фингалы под обоими глазами. Впрочем, это могли быть и просто синюшные мешки, вызванные беспробудным хроническим пьянством. Что же до Хрыча, - тот просто отделался лёгким испугом, да парочкой ударов по сморщенному как у обезьяны рылу. Дальше его мутузить парни просто побрезговали.
И вот уже первые берёзки встретили алконавтов, отягощённых мелко вздрагивающей ношей, а там, далеко, где-то в глубине меж белоствольными деревьями, злая птица-подкидыш всё считала и считала чьи-то последние часы и минуты.
Поляна, на которую они вышли некоторое время спустя, обильно усеяна летними цветами с порхающими тут и там разноцветными бабочками над ними. Справа по ходу из-под узловатых корней огромного дуба, – наверное, ровесника Ивана Грозного – бил мощный ключ прозрачной хрустальной влаги. То был один из многочисленных родников, изобильно наводнявших речное побережье в окрестностях города.
Корявый подошёл к ямке ключа и, встав на колени, долго пил из неё ледяную воду – прямо из лужи, как животное, попутно умываясь и отплёвываясь. Поднялся он просветлённым. Видимо где-то в глубинах мироздания, откуда поднимался к свету родник, ему открылось нечто необычайно важное и возвышенное:
- Мужики, я это… Придумал, как нам телка заколбасить и разделать.
- Ну…
- Как наши троглодические предки мамонтов мочили. Во как! – С этими словами Корявый сунул руку в яму и извлёк из резко помутневшей воды огромный, угловатый и заострённый сбоку обломок кремня.
Обрадованные оригинальной идеей живодёры тут же освободили голову Димы от тряпки, предварительно оттащив того поближе к центру поляны – туда, где общий вид её слегка портило несколько подгнивших уже пеньков. Выбрав из них самый большой и просторный в диаметре, как наиболее подходящий для грядущей садистской экзекуции, Шептун и Корявый подволокли телёнка вплотную и кое-как взгромоздили его голову на импровизированный эшафот.
А Дима уже даже не пытался жалобно мычать, в попытке растопить жестокие сердца палачей, - нет. Теперь он просто тихо и почти беззвучно плакал, ибо даже своим небольшим мозгом окончательно понял, - что сейчас эти страшные двуногие с ним сделают. Их запах был агрессивен и абсолютно чужд всему, что окружало Диму раньше. Мама его, корова, и добрая старая человеческая женщина, что ухаживала за ним, и маленький мальчик, что с ним играл, пахли вовсе не так. А эти три существа источали лишь кровожадную злобу, и ещё одно непонятное: - нечто едко-химическое, уже полупереваренное и полусгоревшее в их жутких ненасытных утробах.
Слёзы были большие, кристально-прозрачные, и капали с глаза – того, что смотрел наверх, в небо, – часто-часто. Хрыч первым заметил это и тут же прокомментировал ехидным и скрипучим, как ворот гильотины, голосом:
- Гляньте-ка, мужики! Скот перед смертью тут свои телячьи нежности развёл!
Остальные двое тоже повнимательней присмотрелись и радостно загоготали:
- Х-ха, ишь ты, плачет… Ну, телок, плачь – не плачь, а нам – опохмелиться как следует надо, да и жрать охота. А уж на фабрике за кусок тебя кладовщица Нинка – нальёт, б..ь, по самые некуда. Любит она свежатину-то. Так что ты, х-ха – «Дима» – считай теперь себя посмертным спасителем части человечества от голода, а также весьма жестокого алкогольного похмелья!
А Дима продолжал всё так же беззвучно плакать. Правда, он попробовал, было дёрнуться пару раз, но Корявый с Хрычом тут же навалились дурно пахнущими гирями, намертво пригвоздив его к будущей плахе. Пора было начинать сам процесс умерщвления:
- Шептун, давай, ты поздоровей всех нас будешь. Вон, у родника специальный камень лежит. Так сказать, первобытное орудие нелёгкого первобытного труда. Не стесняйся, у тебя получится.
- Да я, в общем-то, и не стесняюсь! – тут же парировал Шептун - и, сбегав за камнем, с размаху нанёс первый удар.
Телёнок отчаянно закричал. Приблизительно подобным голосом вопит перед смертью заяц, холодной лунной ночью угодивший в клыкастую волчью пасть. В его пронзительном крике слышится иногда даже нечто одушевлённое, полудетское, почти человеческое…
Сейчас же человеческие интонации прозвучали так душевно и неподдельно, что Шептун в испуге выронил окровавленный камень:
- Слышь, мужики, не могу я. Как будто бы пацана какого убиваю. Мочите-ка его сами, а я – лучше подержу, чтоб особо не рыпался.
Теперь его место с камнем в руке занял Корявый – тот, кто этот обломок и нашёл в ручье под дубом времён Ивана Грозного. Димина шея была рассечена неровной бороздою, и из раны пульсирующими толчками выливалась тёмно-багровая, почти чёрная, кровь. Телёнок уже не кричал – он сдавленно хрипел, вздрагивая и дёргаясь в агонии, и из рваной дыры в едва видневшейся гортани пузырилась, вздымаясь, кроваво-мыльная пена.
Корявый, тщательно прицелившись, нанёс два удара подряд, но оба они оказались не совсем точными. Зато Дима вдруг снова заорал, и забился так мощно и отчаянно, что сбросил с себя и Хрыча и Шептуна. Кровь из порванных шейных сосудов хлынула чёрным фонтаном, заливая и без того грязные одежды садистов-вивисекторов.
Спустя мгновения на телёнка навалились уже все трое, и Хрыч – теперь камень оказался у него – с помощью острого скола кремня, точным и резким движением окончательно перерезал Диме гортань и артерии. Вскоре всё было закончено.
- Ты сделал это! – Радостно высказался Корявый, направляясь к ручью, чтобы отстирать в нём майку и штаны. Холодная вода очень хорошо смывает кровавые пятна и потёки. Шептун тоже пошёл к родниковой ямке, попутно раздеваясь:
- По зверски как-то получилось, мужики… Хуже фашистов.
- Это просто вы, олухи, ни хрена не умеете! – На всю поляну, так что даже бабочки чуть не попадали, ответил им Хрыч. Он тем временем сосредоточенно, всё тем же острым сколом каменюки, снимал с Димы нежную телячью шкурку: - Наши предки их предков простыми камнями колбасили да разделывали, а вам, б…ь, обязательно топор или тесак нужен.
Пока одежда сушилась под щедрым июльским солнцем, похмельное трио совместными усилиями разделало телячью тушу. Потроха выкинули в лес, запалили костёр, и полуголые, без соли - обваляв поджаренное мясо в пепле – они сожрали часть туши прямо тут же, возле остывающего, облепленного слетевшимися мухами трупа. Затем неизбежно встал на повестку ясного солнечного дня, следующий насущный вопрос. Вопрос был насквозь проспиртован и пророчил будущую опохмелку: - Ну что, кто к Нинке на фабрику отправится?
Кинули жребий, и на недалёкую фабрику школьной и детской мебели, поворчав для порядка и завернувши шмат мяса в найденный кусок целлофана, отправился не в меру находчивый Корявый. Ему в спину крикнули:
- И соли, смотри, не забудь!

3

А потом он вернулся, неся в просторном чёрном целлофановом пакете три бутыли технического спирта, буханку хлеба и полный спичечный коробок соли. Ещё там были пластиковые стаканчики в количестве трёх штук.
Пока Корявый работал гонцом, Шептун и Хрыч успели приготовить очередную партию телячьего шашлыка. Шампуров, конечно же, не было – зато были заострённые при помощи того же злополучного камня палочки. На них и насаживали неровные кусочки свежего окровавленного мяса, отрубленные, опять-таки, камнем.
И пришло долгожданное время выпить. Солнце уже поднялось в самую верхнюю точку, что возможна в подмосковных широтах, и теперь светило совершенно не ласково. Оно палило нещадно.
- Просто тропики какие-то – недовольно проскрипел Хрыч: - Давайте-ка тушу оттащим в тенёк к ручью – так дольше не испортится.
В конце концов, расчленённый труп телёнка не только отнесли к ручью, но и положили даже в родниковую яму, использовав её как естественный природный холодильник.
- Ну, мужики, за удачную охоту и упокой телячьей души! – Корявый попытался сострить. Выпили по первой. Закусили шашлычком с хлебом.
- Слышь, Корявый, вот ты всё прикалываешься, - а вдруг у этого Димы-телёнка и впрямь была душа? Ведь кричал-то он почти по-человечески, да и плакать так скотина не умеет.
- Что за ересь ты вдруг понёс, Шептун? Мозги наконец-то прорезались, не иначе как. – Хрыч теперь и сам решил вставить своё веское слово: - Уж если у баб даже людских, тех, что с мужиками спят да детей рожают – и у тех души как таковой нету, то что же о скотине безмозглой вспоминать? Просто мясо с глазами, поставленное на четыре кости, а что орал как резаный – так это инстинкт самосохранения сработал. Инстинкт – и только лишь. И вообще – то скот, а мы – люди. А человек – это звучит гордо. И вообще, твари ли мы дрожащие – или право имеем? Вот и поимели право, и тепереча бухаем да закусываем результатами поимения права. Кстати, человек – это вершина пищевой пирамиды на Земле, и это вполне естественно, что он питается телятами, например, гусями…
- А вот про гусей, Хрыч, лучше и не напоминай. Тебе тогда меньше всех досталось. Ребята старость твою пожалели, а мы вот – можем и не пожалеть. – Высказался Корявый и запел из «Бременских музыкантов» песенку далёкого счастливого детства:
А как известно, мы народ горячий…
И не выносим нежностей телячьих…
А любим мы зато телячьи души….
Любим бить людей,
Любим бить людей,
Любим бить людей,
- И бить баклуши!!!
Мы раз-бо-бо-бобойники!
Разбойники, разбойники!
Пиф-паф! – И вы покойники,
Покойники, покойники!
- Заткнись, Корявый, слуха у тебя нет. Лучше разлей ещё по одной. Не стоит делать слишком долгих пауз между приёмами лекарственного препарата.
Снова выпили. Ещё продолжая жевать остатками зубов отвратительно прожаренный шашлык, Хрыч спросил остальных:
- Слышь, мужики, а о чём мы до этого говорили?
- О людях, Хрыч.
- И о скотах. – Добавил Корявый: - К тому же, это ты говорил всё, а мы-то, в основном, молчали.
- А-а-а, вспомнил! – Так вот, немецкий философ Ницше с его идеей сверхчеловека…
Его прервал на полуслове отрывистый лай: облезлый бродячий пёс явился из лесных глубин на запах телячьих потрохов и жареного мяса.
- Слышь ты, немецкий философ, ну-ка кинь в него пару костей в качестве гуманитарной помощи.
- Чтобы получать гуманитарную помощь, следует быть, как минимум, гуманоидом. А это – всего лишь одичавший представитель семейства собачьих, то есть, по сущности, такая же безмозглая скотина, как и та, которую едим в данный момент. К тому же ещё и халявщик: ведь этот кобель вместе с нами не охотился. И вот, кстати, ещё одна тема для обсуждения: как известно, собака…
- Наливай, Корявый! Старого понесло, хрен теперь остановишь.

***
Ещё стакана через три-четыре:
- …А вот в человеке как разумном индивидууме, всё должно быть прекрасно: и ум, и красота, и скромность. Ведь не зря же так написал великий Толстоевский. И всякие твари дрожащие своим грязным копытом не смеют попирать идеалы мировых свобод и современной глобальной цивилизации…

Эпилог

Так они и уснули, в конце концов, все трое – опьянённые, на прекрасной цветущей поляне среди обглоданных костей возле догорающего костра. А кукушка вдали, в чаще среди берёз да осин - куковала, куковала – и вдруг как-то незаметно смолкла…
Однако всесильная Судьба, как правило, смотрящая сквозь пальцы на подобные мерзкие истории, на этот раз решила сделать мстительное исключение: полутрезвая Нинка-кладовщица сдуру перепутала канистры и разлила по бутылям метиловый спирт, на вкус и запах практически не отличающийся от обычного алкоголя.
В результате кровожадный философ Хрыч и остряк-самоучка Корявый так и не увидели следующего лазоревого рассвета. Что же до Шептуна, ещё помнившего о бессмертной душе и отказавшегося убивать, то и Судьба его тоже пощадила. Но не очень сильно: он остался слепым на всю свою грядущую хреновую жизнь.
Ну что тут сказать… Человек – венец природы. Терновый.

Денис Елисов. 18-22.06.02.


ВАС ВСЕХ СЪЕДЯТ

(Ну Очень Страшная История)
Если бы этот ребёнок был мой,
то я изжарил бы его на сковородке и съел бы.
А. П. Чехов, «Три сестры».

1

Особенности окружающей среды.

В одном прекрасном подмосковном городе на дальней лесной окраине возле родниково-соловьиного парка жила-была девочка Таня. Дом её был выстроен из чёрно-багровых, с лёгкой синевой, панельных плит и издалека, особенно по вечерам, выглядел как самая настоящая Бастилия с чёрными или тускло-жёлтыми бойницами окон. Может быть, просто в конце двадцатого века, когда в муках умирал Советский союз, было принято так мрачно строить дома и общественные здания (вспомните-ка римскую архитектуру времён упадка империи!), а может быть - просто на складе были в наличии только такие вот панели упадочно-замогильного цвета.
Впрочем, подъезд, в котором жила маленькая девочка Таня, выглядел также мрачно и монументально, как весь дом, ибо чёрный цвет наглядно присутствовал и здесь: изнутри подъезд был выкрашен чёрно-зелёной краской. Объяснялось это просто и незатейливо: бригадир маляров стащил несколько вёдер зелёной краски на нужды собственной дачи, а недостаток долил чёрным «кузбасслаком», списанным и украденным им же немного ранее.
Ну и для окончательного тотального устрашения, все жильцы поголовно украсили свои квартиры массивными железными дверями, естественно, тоже чёрными, и с малюсенькими смотровыми глазками. Так что Бастилия и изнутри имелась в наличии, и можно сказать, в действии. Потолки и лестницы, как и положено настоящим солидным казематам, были закопчены факелами из прилепленных спичек и щедро исписаны несчастными узниками. Причём известное русское слово из трёх букв, судя по обильным корявым надписям, являлось самым цензурным и приличным в обществе аборигенов данной Бастилии. Безлунными ночами откуда-то из глубин мрачных лестничных пролётов доносился тоскливый перезвон цепей и протяжные жалостливые стоны.
А вокруг дома лежал серо-чёрный снег. Он же был неряшливыми слякотными сугробами разбросан и вокруг соседних Бастилий, и по дворам между ними, и по недалёкому мартовскому парку среди чёрных влажных древесных скелетов. В глубину же парка, что тянулся холмистым склоном до самой Оки, заходить даже в дневное время суток, как-то не хотелось. Низкое сумрачное небо плавно и незаметно переходило в густой туман, медленно пожиравший обугленные сугробы, и в этом тумане между раскоряченных дубов и лип мерещились иногда злобные блуждающие призраки.
Ближе к реке, между городскими кварталами и заснеженным пляжем, в недрах парка таилась Лысая Гора – просто обыкновенный невысокий холм, лишённый более-менее крупной растительности. Зимой это место было вполне безобидным: с холма каталась детвора на санках и лыжах, а вот весной, в ночь на Первомай, кто-то неведомый жёг там костры и сквозь едва зазеленевшие чащобы доносились отчаянные дикие крики.
Ещё рассказывали, что тридцать лет и три года назад Иван Драга, рабочий с Арбузолитейного Комбината, нашёл на холме цветок папоротника в ночь Ивана Купалы: – как выяснилось – на горе себе, потому что той же недоброй ночью цветок указал ему клад. Он заключался в закопанном винном погребе, оставшемся от стоявшего некогда на берегу трактира. И вошёл Иван в потаённый погреб, и пил там вина заморские тридцать лет и три года, а в ночь на нынешнее Рождество унёс его в когтях Зелёный Змий за тридевятое царство…
Причём рассказчик торжественно клялся, что сам лично это всё видел, и даже пил тогда с седобородым и красноликим Иваном Драгой.
Окна квартиры, где жила маленькая девочка Таня Лапина с папой, мамой, старшим братом, бабушкой и дедушкой, выходили как раз на эту Лысую Гору. И вот, в некоем слякотном марте, в квартире с чёрной дверью и маленькой девочкой Таней внутри, начали происходить жуткие и кошмарные вещи…
Сначала появилась надпись. Кто-то неизвестный, но жестокий и пакостный, чёрным маркером коряво намалевал на чёрной же двери: «Вас всех съедят!», а снизу – ухмыляющийся во все тридцать два зуба череп с костями. Что самое интересное: несмотря на абсолютно одинаковый цвет и маркера и двери, омерзительная надпись прекрасно читалась, и была чётко различима под любым углом зрения, а череп ещё и ехидно подмигивал при смене этого угла – как Распутин на одноимённой водке.

2

Платон мой друг, но истина – в вине!

Первоначально семейство Лапиных восприняло это как шутку какого-нибудь местного дворового придурка, насмотревшегося тупых американских ужастиков, и воспринявшего их как руководство к действиям. Однако и недели не прошло, как появилась следующая надпись – на этот раз уже внутри квартиры. И вот как она была обнаружена: 18 марта, в День Парижской Коммуны, маленькая девочка Таня рано утром собиралась отправиться в свой любимый детский садик «Заинька», а именно – в подготовительную группу. И вот она умылась тёплой водою, тщательно почистила зубы, потом взглянула в зеркало над раковиной водостока – и пронзительно завизжала от ужаса: за недолгое время, пока она умывалась, на зеркале таинственный злой невидимка трясущимися, судя по почерку руками, начертал бесцветной маминой помадой: «Вас всех съедят!» – и ехидно подмигивающий череп внизу под буквами…
В третий раз коварная надпись с гадским рисунком промелькнула несколько раз на канале местного телевидения – в форме бегущей строки, причём сразу же после рекламного объявления гробостроительной фабрики. Вместе оба высказывания смотрелись ужасным и чудовищным намёком. Хотя, если вдуматься, то зачем нужен прочный глазетовый с кистями гроб тем, кого вскоре съедят?
А вскоре пропал дедушка, причём исчез без вести и без следа прямо не покидая квартиры. Последний раз его видел старший брат Тани, пятиклассник Алёша: кряхтя и постанывая, дедушка Платон Семёнович направлялся в туалет, довольно-таки бурно отметив перед этим всемирный День Дурака, то есть Первое Апреля. Зайти-то он в туалет – зашёл, а вот обратно… И ни звука, ни движения за дверью. Короче, когда сломали щеколду, о дедушке Платоне напоминали лишь стоптанные домашние тапочки. Звонили, конечно же, в милицию, даже объявили всероссийский розыск, но дедушка так и не нашёлся.
А вот какая пакость приключилась со злополучным дедом на самом деле: зайдя в узенький туалет постхрущёвской планировки, престарелый и перебравший самогонки Платон кое-как стянул до колен потёртые тренировочные штаны с обвисшими коленками, приготовился, было к сеансу кишечной медитации, – да так и уснул сидя на толчке…
Надо сказать, что, переехав с женой несколько лет назад на квартиру к тестю из деревни Ольховка, дед Платон впервые увидел такую непривычную городскую диковинку, как унитаз. Пользовался им дед всегда с явным недоверием: нехитрый сантехнический прибор казался ему верхним раструбом гигантской мясорубки, уютно расположившейся где-то под полом. И однажды тёмной ночью, боялся Платон Семёнович, провалится он внутрь керамической утробы, и страшные ножи перемелют его тело в чудовищный котлетный фарш…
Что ж, предчувствия его не обманули: едва только Платон уснул, даже не начав того, зачем явился, как керамический раструб унитаза вдруг стал эластичным как глотка удава, со зловещим хлюпаньем втянул внутрь себя так и не проснувшегося пьяного деда – и заходили ножи, заскрежетали несмазанные шестерёнки и шнеки где-то под керамическими плитками пола – но так тихо, что никто и не расслышал…

3

Раствориться в природе.

Прошло некоторое время, а именно - месяц, и вот, когда страсти вокруг пропажи дедушки немного поутихли, поздно вечером тридцатого апреля, когда дома ещё никого не было, из квартиры исчезла бабушка по имени Галя, она же тёща Таниного папы. Папа с мамой, маленькой девочкой Таней и её братиком Алёшей гостили три дня на даче у дяди Жоры, и лишь вечером второго мая, с окончанием праздника, вернулись домой.
Открывают дверь, смотрят: а бабушки-то и нет. Верхняя одежда в коридоре висит, обувь стоит, а баба Галя – тю-тю! Стали искать. Никаких следов в квартире: ни красного пятна на ковре, ни отпечатка чёрной руки, ни даже скелета в шкафу – ничего нет. Словно бы растворилась. Стали звонить по больницам, моргам, в милицию: мало ли, вышла бабушка в магазин, - а тут и инфаркт подоспел, или, например, шла, споткнулась – и ногу сломала.
Но уж мы-то знаем, что на самом деле случилось с бабушкой Галей, она же тёща папы маленькой девочки Тани! А дело было так.
Вечером тридцатого апреля, я бы даже сказал – очень поздно вечером, почти ночью, приспичило вдруг бабушке Гале постирать занавески с кухни. Оные были аккуратно сняты тестем ещё днём и сложены неаккуратной грудой вперемешку с какими-то Алёшиными джинсами в объёмистый алюминиевый таз, что стоял на полу ванной комнаты. Бабуля, бормоча что-то непонятное себе под нос, переложила охапку разноцветной ткани, не забыв при этом и грязные до омерзения джинсы, в эмалированную ванну, заткнула её пластиковой пробкой и пустила горячую воду. Когда же ванна наполнилась, высыпала туда стиральный порошок и ещё несколько неведомых нам бытовых химикатов: стиральным машинам, да и прочей суперсовременной домашней технике она не доверяла, и потому – старалась не связываться.
Только вот откуда ей знать, что за дикие химикалии таились в карманах шалопая-пятиклассника? Однако и минуты не прошло, как в горячей воде они вошли в серьёзное взаимодействие с бытовой продукцией последователей Менделеева, и ванная комната окуталась едким сизым дымом. Бабушка Галя закашлялась и потеряла сознание – правда, успев помянуть чёрта перед этим, – и носом вперёд плюхнулась в ванну, составив достойную компанию занавескам и джинсам.
Недолго мучилась старушка: через полчаса в получившемся дымном и пузыристом эликсире растворились не только грязные засаленные занавески, но и мясо, и кости, и даже золотые серьги с искусственными топазами. Дольше всего напору агрессивной химии сопротивлялась пластмассовая пробка от ванной, но ещё через полчаса пала и она: агрессивный субстрат, источая едкие миазмы, плескаясь, устремился в зазывно урчащие недра городской канализации. Дальнейшая судьба бабушки Гали, ввиду её полного растворения в окружающей природе и действительности, непрослеживаема, и вследствие этого – неизвестна.

4

День защиты детей

Далее по всем канонам жанра полагается таинственно исчезнуть без следа папе, маме и братику Алёше в строгой и нерушимой последовательности. Что ж, именно так всё оно и вышло, за исключением субординационного порядка: исчезли все трое одновременно. Но это случилось первого июня, в День Защиты Детей, а пока что хотелось бы упомянуть, что съёмочная группа телепередачи «НЛО – Зелёный Ужас», явившаяся в данную квартиру на приторный запашок слухов об исчезновениях людей, пробыла там недолго. Даже не успев распаковать камеры и софиты, и оператор, прыщавый тип с козлиной бородкой, и разбитная деваха-ведущая, и помощники – все по очереди были спущены с лестницы разъярённым Николаем Лапиным, отцом семейства. Из-за его широкой спины данное силовое действие зверскими воплями поддержала Лида с той же фамилией, то бишь жена. Та же участь постигла и наглого журналистишку из желтой столичной прессы. А потом оставшиеся члены злосчастного семейства Лапиных, к которому относилась, кстати, и маленькая девочка Таня, и вовсе перестали открывать прочную железную дверь квартиры всяческим подозрительным типам и образинам. Но, впрочем, один раз они серьёзно ошиблись. Что их и сгубило.
В первый день наступившего, наконец, солнечного и безоблачного лета, ровно в семь минут восьмого после полудня в квартиру настойчиво и как-то убедительно позвонили. Глава семьи почти сразу же аккуратно прислонился лицевой частью головы к маленькому, но зоркому дверному глазку - как подводник к перископу. По ту сторону никого и ничего не наблюдалось, не считая закопчённых и исписанных матюками казематных стен. А потом там появилась необычайно симпатичная и вызывающая полное доверие белокурая девушка в красном с чёрными прямоугольничками платье, чем-то неуловимо похожая на сказочную фею. Глаза её лучились ласковым светом, а ослепительно белые зубы так и сверкали в очаровательной улыбке.
- Здравствуйте! – Нежным и хорошо поставленным голосом проворковала она: - Как вы знаете, сегодня вся наша огромная страна празднует День Защиты Детей. И родной город тоже не остался в стороне от этого мероприятия: Лапины как добропорядочная и образцовая семья выиграли праздничную лотерею Общества Сытной Белковой Пищи. Мы убедительно просим Вас открыть нам дверь, чтобы сфотографироваться на память и получить заслуженные призы: новую электромясорубку с дистанционным управлением, а также очень популярный в народе набор бытовой химии для домохозяек.
Николай, Лида и подбежавший на шум Алёша, бесшумно открыв замки, с радостью пропустили в прихожую очаровательную гостью с фотоаппаратом и внушительными коробками в руках, и аккуратно прикрыли за нею дверь. Оглядев семейство с ног до головы, фея ещё раз улыбнулась во весь рот, продемонстрировав на удивление правильные зубы, и спросила: - А где же ваша маленькая дочка?
- Понимаете ли – Попыталась неловко оправдаться Лидия Лапина: - вот уже неделя как Танечка гостит у своей тёти в деревне…
- Ну, ничего страшного! Давайте сфотографируемся без неё.
- А призы?..
- А потом будут и призы! – Да, да, вот так и стойте. Мальчик, встань посередине, пожалуйста. Внимание! Сейчас вылетит птичка… Раз. Два… Три! Щёлк!!!
Птичка не вылетела. Впрочем, если бы и вылетела, то созерцать её было бы абсолютно некому: вместе с оглушительным щелчком кошмарного фотомеханизма исчезли и папа, и мама, и братик Алёша, и даже очаровательная светловолосая и ясноглазая фея с такими белыми и правильными зубками…
А приехавшая три дня спустя из деревни Ольховка маленькая девочка Таня с тётей Ниной нашли в коридоре три весьма интересных предмета: мясорубку, фотоаппарат и набор бытовой химии для домохозяек…

Эпилог.

А что же, спрашивается, было дальше? - А чёрт его знает, честно говоря! Да и вообще, пресловутая маленькая девочка пригодилась в этой нелепой истории только для связки слов и создания дополнительной интриги. На самом-то деле она тут вообще ни причём, хотя все легенды, посвящённые данным кровожадным событиям – те, что рассказывают друг другу младшие школьники по ночам, – отныне начинаются одинаково:
…В одном чёрном-чёрном доме был чёрный-чёрный подъезд, а внутри него – чёрная-чёрная дверь. И вот, там, за чёрной-чёрной дверью жила маленькая девочка Таня…
…ВАС ВСЕХ СЪЕДЯТ!!!

29. 08. 2002 г. Денис Елисов


НАСЛЕДИЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ

Во время ядерной атаки оружие полагается держать на вытянутых руках,
иначе расплавленный металл закапает казённое обмундирование.
Чёрный юмор.

I

…Началось…
Рой себе яму:
В неё попадут другие!
В. Авцен.


На этот раз пробуждение было по особенному гнусным и омерзительным. Ватная мутность в недрах черепа и характерная сухость во рту обещали как минимум на весь день симптомы классического алкогольного похмелья – того, что наступает наутро после пары-тройки бутылей тридцать третьего портвейна, принятых накануне внутрь, натощак и почти без закуски.
Степан Торчеев нехотя поднялся со своего смятого и не расстеленного с вечера лежбища, кое-как сунув ноги в непослушные тапки, и прямо в своей, так сказать, ночной пижаме, - то есть в драных джинсах и синей клетчатой рубахе, шаркая и припадая на правую ногу, подошёл к светлеющему тремя неравными прямоугольниками и затянутому рыжей шторой, оконному проёму. Отдёрнув штору, выглянул в окошко… Пейзаж снаружи, на улице, вполне гармонично сочетался с внутренними ощущениями организма: мутное и слякотное ноябрьское утро, до самых краёв напитанное холодной мелкой моросью.
Лениво протянув правую ведущую руку – при этом в мышцах почему-то мелко закололо – Степан с пронзительным древесным звуком отворил форточку, чтобы изгнать из комнаты спёртый и застоявшийся там перегарный воздух, после чего потянулся той же конечностью к пульту телевизора. Нажал красную кнопку… Ящик не реагировал. Нажал ещё и ещё… Тщетно.
- Тока нету – догадался Степан и бросил ненужный более пульт на диван. Торчеева мутило и подташнивало. Спустя полчаса, наполненные для Степана беспрерывным поглощением несладкого обжигающего чая, электричество так и не объявилось в доме. Зато неожиданно ожила доселе молчавшая радиоточка на кухне. Сначала её динамик хрипло прокашлялся, внутри его что-то зашуршало, а после засаленная грязными пальцами пластиковая коробка, монотонным, без интонаций голосом, угрожающе высказалась на всю квартиру: « Объявлен сбор!». – Далее шло вкрадчивое непонятное шипение, и снова: - « Объявлен сбор!»… И так много-много раз…
Степан в ужасе схватился за воспалённую голову: - Какой, нафиг, сбор? Сбор куда? Сбор чего? – Или сбор где?
Однако из монотонно бубнящего динамика, кроме уже поднадоевшего объявления сбора, более никаких инструкций и разъяснений происходящего не поступало.
- Да пошёл ты, козёл, со своим сбором! – рявкнул Степан и сдёрнул радио со стены, попутно с проводками и цементной крошкой, избавив кухню заодно и от специальной радио розетки.
Где-то за пару кварталов на улице протяжно и гнусаво завыла сирена, - но не милицейская или пожарная, а некая другая, особенно характерная для советских фильмов про войну. Там, в старинных чёрно-белых фильмах, сирена эта звучала обычно перед налётом фашистских бомбардировщиков…
Спустя несколько секунд жуткие завывания подхватили и сирены в других кварталах города. Вдали протяжно и с французским прононсом загудел местный арбузолитейный комбинат, и ему тотчас же, с нескрываемой радостью, откликнулась парочка речных буксиров с недалёкой пристани.
Это внезапное нагромождение звуков всё вместе сложилось в Степановых ушах в какофонию чудовищного гоблинского оркестра. Безумные звуки галопом скакали по путаным ущельям мозговых извилин, отражаясь от внутренних неровностей черепа, и устав, студенисто и вяло колыхались в недрах серого вещества… Ассоциации они навевали самые что ни на есть беспросветные и жуткие.
- Началось… - Высказав это объяснение вслух, Степан Торчеев вдруг почувствовал, что полностью – от макушки и до кончиков пальцев на всех конечностях, он покрылся липким холодным потом. А сирены гоблинского оркестра всё выли и выли фатальную симфонию Апокалипсиса.
В подъезде несколько раз подряд кто-то громко хлопнул дверью, после чего оттуда же послышались отрывистые и лающие голоса. Как поступать в таких случаях, Степан твёрдо усвоил ещё с далёкой школьной скамьи. Ему стало страшно…
- Интересно – мелькнула обжигающая могильным холодом идея, – а сколько будут лететь ракеты?? – Полчаса, не меньше – попытался успокоить себя Степан, методично опустошая небогатое содержимое холодильника прямо в объёмистый туристический рюкзак. – Успеть бы… - Пока грибы ослепительные в небе не выросли…
Электричество в сети так и не объявилось, что в лишний раз подтвердило версию о роковой обречённости всей бренной ойкумены. Где скрыться он знал: за железной дорогой и дачами в берёзовой роще до сих пор догнивали бетонные останки какого-то секретного бункера времён холодной войны. Правда, большую часть этих подземелий уже так залило водой, что кое-где даже караси с ротанами завелись, но в остальном, место было достаточно пригодным, чтобы отсидеться там до самого окончания этого внезапно наступившего Армагеддона. Бомбоубежищам Торчеев не доверял, да и вообще не любил большого скопления народа вокруг своей персоны.
Одевшись как можно теплее и не забыв главное – соль, нож и спички, Степан Торчеев, пару раз с громким матом спотыкнувшись на ступеньках, вылетел из дверей родного дома, словно снаряд из античной катапульты – прямо на промозглую и слякотную ноябрьскую улицу. Кроме безумной скорости, о далёкой античности в облике Степана напоминали ещё и глубоко запавшие глаза. Это были глаза дикого философа на обезвоженном портвейном лике. Спину оттягивал огромнейший рюкзак, руки – неравновесные матерчатые сумки с картошкой и макаронами внутри, и поэтому выпущенный снаряд летел весьма неровно, то и дело вихляясь из стороны в сторону, и как гонщик на виражах, заваливаясь набок при внезапных поворотах траектории. Ревущие сирены, кстати, тем временем как-то незаметно затихли…
Возле железной дороги Степан наткнулся на безмятежно шествующее семейство в составе родителей и девочки лет так десяти. Они как раз, едва только перейдя линию, начали спускаться по тропинке, проложенной в сторону города с насыпи. Наивные дачники. Минут так ещё пятнадцать-двадцать – и они так никогда и не узнают, что был объявлен сбор…
- Вы что, не слышали??! – Заорал им прямо в удивлённые лица безумный философ Торчеев, то и дело срываясь на сдавленный запыхавшийся хрип.
- Что не слышали? – С тревогой в голосе вопросила мамаша-дачница.
- Уже началось… Объявлен сбор! Бегите!!! – Уже в спину прокричал им Степан с той стороны «железки», продолжая заданную траекторию полёта и набрав на спуске новый разгон. Тем временем девочка повернулась лицом к родителям и многозначительно покачала головой, покрутив при этом указательным пальцем возле правого виска.
Однако, похмелье, увы, напомнило о себе. Каким бы сильным ни было у злосчастного беглеца желание выжить, но уже где-то на пятой минуте забега сердце начало подозрительно покалывать, а сейчас, - то есть на минуте десятой, - оно уже в открытую грозилось выпрыгнуть наружу прямо сквозь одежду, кожные покровы и ребристый частокол грудной клетки.
Торчеев основательно сбил дыхание, и, отдышавшись с полминуты, окончательно перешёл с бега на ускоренную спортивную ходьбу. Вдали, сквозь редкие мокрые стволы чахлых берёзок, уже серела массивная бетонная руина – последняя надежда на спасение от ежесекундно надвигающегося грибовидного кошмара – адского наследия холодной войны.
Тут Степан с размаху споткнулся о глубокую выщербину в растрескавшемся асфальте, упав при этом на колено и чуть было не разбив себе нос по инерции..
- Вот козлы! – На ремонт денег не хватило! – Да что асфальт – войну проморгали, сволочи!!!
Ушибленная левая нога резко и больно ныла, но, невзирая на это, Торчеев всё же нашёл в себе силы подняться с колен. Зло покосившись на брошенный рабочими, вовсю чадящий асфальтовый каток, он героически похромал дальше – всё ближе и ближе продвигаясь к вожделенному древнему бункеру.
Ещё пять-шесть минут – и вот уже захлюпала в полумраке вода под ногами, а над головой сомкнулись поросшие мхом и лишайниками бетонные своды.
- Ф–фу–ты! – Облегчённо выдохнул Степан и включил прихваченный с собой фонарик, работавший от динамо-машины кулачно-эспандерного типа. Нужно было искать место посуше и поудобней – чтоб и костёр развести, и заночевать… Времени-то теперь в запасе много – если, конечно, одна из шальных боеголовок не вздумает шандарахнуть прямо над бункером.

II

Ядерная зима.

Снег кружится, летает и тает,
И позёмкою клубя
Заметает зима, заметает
Всё что было до тебя
Эстрадная песня 80-х.


Минут этак через двадцать сумеречного блуждания по подземелью, Степан вдруг на самой тонкой грани восприятия расслышал нечто, снова бросившее его в липкое потное оцепенение. Сердце отчаянно заколотилось в груди и душу защемило ощущение фатальной и неизбежной обречённости: - Вот оно… - Уже ударило… - Интересно, где?
С поверхности сквозь толщу земли и бетона всё громче и громче доносился глухой нарастающий рокот…
- Ударная волна пошла – понял Торчеев, и добавил про себя: - А потом вскорости должно будет осесть плотное радиоактивное облако… - Ну ничего! – Вслух сказал Степан: - Я ещё вас всех здесь переживу!
Он даже стал напевать себе под нос садистскую песенку на мотив «Голубого Вагона», затверженную наизусть ещё в далёком пионерском детстве:
Ядерный грибок стоит, качается,
Под ногами плавится песок…
Жаль, что радиация кончается:
Я бы побалдел ещё чуток…
И во всю глотку огласил подземелье жизнерадостным оптимистическим припевом:
Скатертью, скатертью, хлорный газ стелется
И забивается – под противогаз!
Каждому, каждому – очень жить хочется,
Падает, падает – ядерный фугас!
Когда многократно отражённое бетонными сводами эхо наконец-то смолкло, Степан расслышал, что жуткий отдалённый рокот уже, видимо, достиг своего пика и начал потихонечку стихать, удаляясь.
- Ну, вот и всё… - подумалось ему: - Прощай, Россия-матушка! – Эх, и погуляли же мы вчера с Митькой! – Как знали, что в последний раз…
Тут некстати вспомнилось о похмелье, и Торчеев с ужасом осознал, что питьевой воды-то как раз он с собой и не захватил. Впрочем, ничего: – когда ещё та отрава до грунтовых вод доберётся! Успокоив таким образом себя, он попил прямо из лужи, на четвереньках, как кошка (проклятое больное колено!), и начал обустраивать свой долговременный бивак. Вскоре, в основном благодаря фонарику, нашлись и доски для костра, и даже сильно помятый грязный солдатский алюминиевый котелок. Жить было можно…
Но вот, откуда-то из внешнего далёка, вновь начал нарастать зловещий глуховатый рокот – на этот раз уже с противоположной стороны. – Вот их там колбасит наверху-то! – Интересно, - это атомная, ядерная или нейтронная? – А может быть, вакуумная? – с ужасом в голосе спросил самого себя Степан. Он даже и в принципе не мог представить, как можно сотворить что-то убийственное из чистейшего абсолютного вакуума, но уже само по себе сочетание звуков «Вакуумная Бомба» несло, по его восприятию, в себе нечто уж вовсе кошмарно-инфернальное.
Часов у него с собою не было: позабыл в суматохе захватить – да и кому, скажите, теперь среди радиоактивной – или, быть может, вакуумной пустоши, может потребоваться точное московское время? Ведь жизни наверху больше нет… А течение этой жизни как раз и измерялось согласно ходу часов, минут и суток. Следовательно, время, как определяющая величина хода событий, потеряло отныне всякий смысл, - так как некому больше вокруг события эти созерцать и фиксировать в памяти. Аминь.
Есть с похмелья почему-то совершенно не хотелось. И правильно: Степан уже решил про себя, что будет существовать впредь исключительно на полуголодном пайке, компенсируя недостаток пищи изрядным количеством воды. По его расчётам, так можно будет продержаться в бункере примерно месяца два-три, - а дальше видно будет… Впрочем, есть ещё и подножный корм: - караси, например, кроты, лягушки… А что тут такого? Французы же их едят… А Мересьев – тут пришла на память читанная ещё в школе «Повесть о настоящем человеке» - так тот вообще сырого ёжика съел…
Холода тоже можно особо не бояться: Торчеев успел заметить неподалёку от входа большой и аккуратный штабель стандартно нарезанных досок. Их, видимо, припрятал здесь до лучших времён неведомый хапуга-дачник.
Прежде чем провалиться в беспокойный и чуткий сон возле догоревшего костра, Степан успел сосчитать, что отдалённый рокот с разных сторон нарастал, проходил прямо над головой и затихал где-то вдали ещё как минимум четыре раза.
Спустя две недели, в очередной раз направляясь к выходу за дровами, сильно исхудавший и небритый Торчеев вдруг с неожиданной смелостью прошёл дальше, поднялся по обледенелым ступенькам и выглянул на поверхность. Худшие опасения в очередной раз подтверждались: снаружи стоял полумрак и со свинцово-серых небес сыпал и сыпал на голую, в ледяной корке землю, сухой мелкий снежок. Падал – и не таял…
…Так вот она какая – ядерная зима – сделал вывод Степан: - А снежок-то вперемешку с ядерным пеплом. Вот и не тает, зараза…
Тут он бесповоротно скрылся под землёю и даже подходить близко к ведущим наружу ступеням ещё долго-долго не решался.
Примерно через три месяца полнейшей экономии продукты в рюкзаке и сумках подошли к закономерному финалу, а Степан полностью переключился на подножный корм. Сонные оцепеневшие лягушки, в небольшом, правда, количестве, успешно нашлись в мелком бочажке, что в конце дальних от бивака коридорах. Ещё дальше были уж вообще громадные затопленные ямищи, по всей видимости, населённые рыбой. Но, увы, соответственных снастей у Степана с собой не имелось. Зато однажды, в некоем закутке он с радостью обнаружил ещё с осени впавшего в глубокую спячку ёжика, торжественно отнёс его к костру, освежевал, зажарил, - и тут же жадно съел, с аппетитом похрустывая мелкими ломкими косточками.
Сколько Степан Торчеев продержался на подножном корме –доселе так никому и не известно. Однако когда перегорела единственная лампочка в фонарике и подошли к концу дрова – а это случилось фактически одновременно, то поневоле пришлось задуматься о выходе из создавшегося положения. И единственным выходом был лишь один – наверх, в пугающую радиоактивную беспросветность.

III

Время сдаваться.

…Я другой такой страны не знаю,
Где так «вольно», «смирно» и «кругом»!
Советский фольклор.


Степан долго размышлял о том, как он выйдет неизвестно куда и неизвестно к кому. Если, конечно же, там есть этот самый кто-то. Один только чёрт знает, что могло случиться за всё прошедшее время со страной и с людьми, населявшими её. Особенно, учитывая недавно происшедшие в мире события. В голове как дикие пчёлы роились внезапные мысли о возможных разновидностях захватчиков. Торчеев начал даже мысленно составлять словарь для общения с победившей нацией. Всего нашлось три варианта: нас замочили войска НАТО, или китайцы, или?…
… Неужели арабы? Мусульманская перспектива совсем не обрадовала Торчеева. – А как же князь Владимир? – «Руси есть веселие пити…» Тем не менее, следовало немного подготовиться к пришествию незваных гостей. Степан даже создал, в меру своих убогих способностей, маленький универсальный словарик, - дабы успешней общаться с иноземными завоевателями. Здесь приводится это грандиозное творение человеческой мысли.
Как общаться с войсками НАТО, Торчеев так толком и не знал. Смутно припомнились сначала лишь какие-то слова, но кроме фраз «No problem, Rammstein и Motherfucker”, ничего более ободряющего в голову не приходило. Китайцы – от тех помнилось что-то уж совсем нечто позабытое: Тьаньаньмэнь, хунвэйбин и Мао Цзэ Дун.
Ещё был также и третий вариант, но о нём Степан изо всех сил пытался не думать. Да и не удивительно: ведь теперь, после разрушения двух американских башен, на всех последователей пророка Мухаммеда во всём так называемом цивилизованном мире смотрели немного косо.
Ладно, разберёмся ещё в своё время с этой Америкой. Нечего им, уродам лощёным, девушек наших сманивать. Устроили тут гадюшник, козлы: - не планета, а просто бордель какой-то. Одним словом, янки гоу хоум!
– Кстати, как там по-восточному будет «здрасте»: салям аллейкум или рахат-лукум? В голове у Степана эти слова ещё с детства перепутались окончательно, причём он помнил, что одно из данных словосочетаний должно означать некое блюдо, а вот другое – как раз обязано быть чужеземным приветствием. Кроме « Саляма», слова, так похожего на салями, в убогом словарике Торчеева больше никаких мусульманских фраз не было. Хотя нет… Ещё также вспомнился приблудный таджик: он так и сказал, прося милостыню, на своём языке: бисьор рахмат, - то бишь благодарю… Других восточных слов Торчееву вспомнить тогда не удалось. Впрочем, нет, все ж таки нарыл в закутках памяти кое-что: ещё были Ясер Арафат совместно с Бен Ладеном..
Вскоре посетила голову вот такая мысль: срочно нужен белый флаг. Это для того, чтобы чужие солдаты случайно не пристрелили, но поняли: – он, Степан Торчеев, вполне лоялен, законопослушен и с радостью отдаётся на милость победителей. Долго искал впотьмах что-либо белое. В конце концов, под клетчатой рубахой нашлась заношенная буквально до дыр майка, действительно имевшая поначалу молочно-белый цвет. Однако за несколько месяцев голодного пребывания в бункере она от пота и грязи приобрела такой отвратный цвет, что и посмотреть было страшно.
Лицо, кстати, нужно было защитить при помощи шарфа, равномерно намотанного вокруг черепа – ведь ядовитая пыль наверняка до сих пор носится в воздухе. Куртка… Жалко её: кожа-то хорошая. А может наизнанку вывернуть? Тогда подкладку после возвращения к людям можно будет отстегнуть и выкинуть.
Окончательно проверив все карманы на наличие спичек, ножа, и главное – аусвайса, Степан с тяжёлым грузом на душе покинул бетонные своды и направил свои стопы в сторону родного города, чтобы сдаться там неведомому агрессору.
Снаружи опять наблюдались сумерки, щедро напитанные моросящим дождиком. Обратив внимание на свежий асфальт под ногами, Степан тут же подумал: - Вот, значит как. Радиоактивный грунт, стало быть, сняли, а сверху положили асфальт для надёжности. Цивилизация, однако…
Самое интересное – что в пейзаже родного города никаких деструктивных изменений пока что не наблюдалось. Даже арбузолитейный комбинат коптил небеса по-прежнему. Что ж, видимо новые власти уже успели навести в стране свой железный порядок. Приблизившись к первым кварталам, Степан внезапно ощутил, как от нахлынувшего нехорошего предчувствия, тоскливо заныло и закололо сердце.
Вот он – город: состоит, кажется лишь из одних оттенков серого и чёрного. Серые облупившиеся крыши, корявые фонари, слякоть и полумрак. Ядерная зима в разгаре… А почему же тогда завод работает, вопреки здравому смыслу? Ни машин, ни людей… Как будто вымерли все. А ведь правда, небось, вымерли… Но завод-то работает!…
Впрочем, если учесть повальную роботизацию индустрии, то выходит, что запрограммированные человеческим гением механизмы до сих пор, даже после смерти своих безумных творцов, и доныне продолжают по инерции штамповать лакированные стандартные арбузы.

***
Нет, остались ещё люди на нашем бренном глобусе: вон милиционер стоит. И, что самое интересное – в русской форме и при дубинке. И вот, обмотанный шарфом вокруг лица, с огромной, не расчесанной бородищей, в куртке наизнанку и с грязной майкой на суковатой палке, Степан Торчеев радостно побежал в сторону стража порядка и законности с воплями: - Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!
- Чего тебе? – Из-под форменной ушанки на Степана пристально уставились слегка раскосые и очень внимательные глаза. А лицо, на котором эти глаза располагались, было по-восточному смуглым и слегка скуластым… Прошелестела кошмарная мысль: - Вот. Уже и формой нашей обзавестись успели... А потом Торчеев сказал:
- Я это… Ясир Арафат. Рахат лукум, Бен Ладен! Омар Хайям, Курбан-Байрам!
- Сержант Мирзоев. – Почему-то внятно, по-русски и без акцента представился страж порядка: - Гражданин, пройдёмте в отделение.

Эпилог

21-го ноября 200*-го года учения гражданской обороны в городе N прошли вполне успешно. Все предприятия и учреждения показали полную боеготовность к внезапным нештатным ситуациям. Кроме того, от города в сторону восточного дачного посёлка буквально за сутки была проложена, взамен устаревшей и разбитой, новая и очень качественная асфальтовая трасса.


24. 02. 2002.
Денис Елисов.


ПРОДВИНУТЫЙ АПОКРИФ

- А кто пойдёт за «Клинским»?
- Наверное, самый умный!
Реклама.

1

После изрядной порции «продвинутого» вперемешку с «правильным» думать как-то не хотелось. Зато хотелось действовать. Что конкретно он собирается вытворить грядущим вечером, Миха пока ещё не знал точно, но в почти налысо стриженой голове его, украшенной модной импортной бейсболкой, подобно мухам в деревянном сельском клозете, уже вовсю жужжали и сталкивались шальные и безбашенные мысли.
Например, можно было прямо сейчас пойти к корешу Толяну: – благо он живёт недалеко, - и наверняка дома нету предков, взять ещё пива, водяры, пригласить знакомых тёлок и перепиться совместно в полный хлам. Правда, у подобного мероприятия были и весьма существенные минусы: к примеру, – головная боль и тошнота наутро, и настойчиво-тщетные попытки вспомнить, – как же всё-таки зовут ту женскую особь, что валяется рядом голышом под другой половиной одеяла.
А ещё можно было направиться прямиком в родную тусовку, что ежедневно после заката базируется на дальних лавочках в парке, и вместе с ними прогуляться по городу, нахально задирая всяческих встречных ботанов и отстоев: - А типа чё это они?!.. Морду кому-нибудь набить при случае…
Это же ведь так круто, клёво, интересно и приятно – осознавать свою стадную мощь и чужую растерянную беспомощность перед этой напирающей оравой, в которой идёшь и сам, агрессивно наклонив голову. Есть в этом что-то неукротимое и бычье, злое и беспощадное…

***
Главная городская улица уже с начала этой недели щедро была украшена всевозможными флагами и праздничными лозунгами на разноцветных полотнищах, растянутых высоко над головами прохожих. Районный центр готовился к какому-то очередному помпезному юбилею из своей недолгой, но чертовски весёлой истории.
Засмотревшись на флаги и плакаты, а точнее говоря: – зачитавшись вычурными лозунгами, Миха вдруг прямо со всего размаху грянулся навороченной найковской кроссовкой об какой-то округлый, близкий к цилиндрической форме предмет. Аж бейсболка с головы слетела. А предмет немедленно опрокинулся и как-то тяжело и натужно покатился по серо-сизому, цвета дохлого голубя, асфальту, издавая при этом тоскливый сдавленный звон. Крепко и внятно выругавшись, чтоб снять резко наскочившее раздражение, Миха, слегка наклонясь, полуприсел на корточки, сразу став похожим на недобритый наголо корявый знак вопроса: – надо было срочно и внимательно рассмотреть хреновину, на какую он только что сдуру налетел прямо посреди главной городской улицы – уж больно она подозрительная какая-то…
- Ва-а-у! – только и смог сказать он от восхищения обнаруженным. То был большой, сантиметров пятнадцать в диаметре, старинный, изящный и тонкостенный кубок, отлитый из некоего жёлто-красного и очень тяжёлого металла. - Типа антиквариат – это круто! – вслух догадался Миха и продолжил тщательное изучение находки. И, по правде говоря, там было что рассматривать: по внешнему ободу кубка аккуратной гравированной цепочкой тянулась вереница непонятных и загадочных изображений – каких-то грозных и вроде бы даже зловещих обликом всадников вперемешку с невиданными драконами и растениями. Ниже в три ряда шла надпись, состоящая из загадочных полубукв-полуиероглифов в форме одинаковых по виду клиньев, оттиснутых под разнообразными углами друг к другу.
Отойдя к ближайшей не занятой никем лавочке - в сквере, что располагался справа по курсу его движения, Миха попытался, было, поставить находку рядом с собою на выкрашенные белым доски, - чтобы ещё внимательнее рассмотреть её со всех сторон. Однако ровно укрепить кубок почему-то не получилось: он всё время норовил чуть накрениться набок. Видимо, снизу нечто мешало водрузить его на лавку абсолютно вертикально – то есть продвинуто и правильно.
Тут новая, вполне, впрочем, логичная мысль осенила Миху. Он вдруг резко пошарил по всем немногочисленным карманам своих спортивных штанов, бросил тяжёлый, как все грехи мира, кубок в болтавшуюся на плече чёрную сумку, и спешно удалился в сторону фонтана, включенного на полную мощность в честь грядущего юбилея. Прополоскав в его празднично бурлящих струях свою недавнюю находку, он воровато осмотрелся по сторонам, и быстрым спешным аллюром двинул к ближайшему от сквера продуктовому магазину. Тем временем как-то незаметно – что особенно характерно для позднего лета в подмосковных широтах – стало смеркаться.

2

Минут через пятнадцать, возвратившись обратно с большущей бутылью пива в сумке, – а вместе с кубком они весьма ощутимо оттягивали правое плечо, Миха обнаружил свою лавку уже занятой. Занятой как раз тем самым корешем Толяном в компании с двумя какими-то раскрашенными не в меру блондинками: видимо, скороспелыми плодами отечественной и импортной химии.
- Толян, ты как насчёт «продвинутого» из клёвого стаканчика?
- Yes, конечно of cause. Всё all right! – ответил Толян на диком англо-русском волапюке, даже не заметив, что допустил в семи коротких словах две вопиющих тавтологии – и тут же добавил: - Вау!!! Клёво! – оценив размеры и объём предъявленной Михой из сумки пластиковой пивной бутылищи. А когда Миха следом достал кубок, у остальных на лавке, включая двух блондинок, челюсти отвисли чуть ли не до самых пупков. Таинственный сосуд отблескивал матово красно-жёлтым в свете ближних фонарей, и казалось, даже сам чуточку светился призрачным неземным светом.
- Хороший стаканчик. – Наконец-то вслух прореагировала одна из девушек, Марина. Откуда-то почувствовалось, что именно она главная и солирующая партия в этом лавочном трио: - Ты его хоть вымыл?
- Да, только что вот, в фонтане…
- А всё равно я пить из него не буду. Странный он какой-то, нехороший на вид. Ещё цирроз какой-нибудь подхватишь.
Подруга Оля её тут же с готовностью поддержала согласным киванием раскрашенной в боевые цвета головы: - Я тоже лучше из горлышка выжру.
Ну и Толян высказался в том же, навязанном Мариной стиле: - Знаешь, Миха, для меня желание дам – это закон, так что пей-ка ты один из своего кубка…
Так, в общем-то, они и поступили. Миха снова попытался поставить кубок прямо, и снова ему нечто помешало это сделать: - Слышь, Толян, типа подержи-ка стаканчик. Я себе плескану по самые не балуйся.
Толян бережно и с опаской взял чашу в обе руки, как древний жрец перед языческим алтарём – и тут же сверху в сосуд ударила пенная струя из откупоренной бутыли.
- Вау, Миха, тут какие-то буквы проступили. – Сказал он почти сразу. Ща типа прочитаю: - «МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС». – Кажется про текилу что-то, только с ошибками. Может это по мексикански? Там же, кажется, её делают. Из кактусов.
- Это у тебя вместо башки кактус! Какие ещё, к лешему, буквы? – Возразил корешу Миха: - Не видишь что ли: типа клинышки, орнаменты и рисунки одни? Да блики ещё от фонарей – вот и мерещится просто хрен знает что. Кстати, завтра надо будет эту штуку на оценку одному хмырю-антиквару оттащить. А там, глядишь, и толкануть её за грины выйдет. – А интересно вот, типа что это за хрень там внизу постоянно мешается? – Миха взял у Толяна кубок и поднял его над головой, дабы внимательно рассмотреть днище. И вот что он там увидел: из самой середины нижнего торца литой ножки слегка выступал ржавый донельзя железный штырь, а к нему посредством согнутых проволочек крепилось большое, торчащее в сторону железное же кольцо – но отчего-то вовсе не тронутое коррозией. Вся конструкция смахивала на верхнюю часть пивной банки, а ещё больше – на чеку от какой-то чудовищной гранаты.
- Вот же уроды какие! – Подвёл итог наблюдению Миха: - Испортили типа хорошую вещь, отстой всякий ржавый впендюрили.
Шумно выхлебав за несколько глотков всё пиво из кубка, он разогнул проволочные усики, и резко отделив кольцо, тотчас же выкинул его в ближайшую к лавке с блондинками мусорную урну. Теперь чудесный стаканчик можно было поставить на лавку абсолютно ровно и правильно. Даже можно сказать – типа продвинуто.
- СЕМЬ! – Отчётливо высказался некто прямо внутри стриженого черепа Михиной головы. А что – «семь», кого или чего – «семь» – не объяснил.
- Идиот, бл..ь!!! Motherfucker! – в унисон заорали с лавки оставшиеся трое Марининым голосом: - Ты чего натворил, придурок?
Тогда Миха поднял глаза и увидел, что мир вокруг слегка, почти незаметно, изменился. Мертвенный свет фонарей стал тусклее, чуть поблекли звёзды, а вот Луна, маячившая вдали над площадью, вдруг как-то резко и необычно покраснела: словно бы свежей кровью её окатили.

3

Впрочем, остальные расслабляющиеся в сквере граждане на тот момент ничего такого особенного и не заметили, ибо чересчур увлечены были взаимным общением при помощи специального катализатора: – то есть пива. А оно не изменилось вовсе. Вот если бы пьяная драка началась прямо у фонтана – это был бы номер, достойный созерцания. А так – вообще фигня какая-то: видите ли, Луна на небе покраснела…
- Глюки всё это, братаны и сеструхи! То вам буквы не наши мерещатся, то Луна цвет меняет. – Вот ты, Толян – продолжал вдохновенно Миха, тщетно пытаясь не обращать внимания на нахально торчащую за деревьями кровавую Луну: - Ты сколько сегодня выжрал? Только чисто по честному?
- Я??? – Вау, да литра два-три клёвого продвинутого beer'а. Это если считать без твоего…
- Ну, вот – про что я и говорю. Ежели так дело пойдёт, то завтра вы, бакланы, почтовой типа открытки пугаться будете. Ладно, я вижу, сегодня вы со своею тухлой луной мне явно не компания. Трезвейте, что ли… Пока! – Завтра увидимся. – И Миха, допив прямо из горлышка пиво, направился в сторону дома твёрдой и уверенной походкой, по-прежнему стараясь не глядеть на ехидно ухмыляющийся краснорожий диск в тусклом небе.
Всю эту ночь ему снилось нечто библейское и очень-очень древнее из вавилонской истории: про персидского царя Кира, попа Данилу и продвинутого пьяного чувака с кликухой Валтасар. Аж страшно стало под утро.
Впрочем, субботнее утро обрадовало Миху лишь россыпью дохлых комаров и мух на столе в углу кухни. А особенно крупный тигриной расцветки шершень – тот умудрился отправиться в Поля Вечной Охоты прямо на небрежно брошенной записке от матери: «Сынок, макароны в дуршлаге, котлеты в холодильнике, шести штук тебе должно хватить. Я на даче. Мама».
Спускаясь вниз по исписанной неведомыми панками-рокерами лестнице подъезда, Миха обнаружил вдруг смутно белеющий сквозь круглые дырочки почтового ящика листок. Когда же он, вынув ключи, открыл этот сине-зелёный как инфузория-туфелька ящик, внутри него обнаружилась открытка. И что самое интересное, и без его адреса, (улица Константина Бицуры, дом 7, кв. 42), и без обратного. На необычно толстой и тяжёлой открытке красовалась выдавленная уже знакомыми клинышками надпись: ШЕСТЬ. С другой стороны сверкали рекламным глянцем здорово намалеванные жуткие всадники со всевозможными орудиями убийства и песочными часами в руках.
Вернулся. Достал пресловутый кубок и сверил с открыткой. Всё сходится: видимо над обоими артефактами хорошенько поработал один и тот же весьма продвинутый дизайнер. Только вот на чаше гравированные клинья складывались в нечто совершенно абстрактное, а на какой-то негнущейся, словно бы керамической открытке – в чисто конкретное русское слово. В имя числительное.
А на улице мир снова изменился – опять-таки слегка, почти незаметно. Словно бы на некоем вселенском телевизоре, что транслирует нам окружающую хреновую действительность, вдруг некто всесильный слегка повернул ручки яркости и контраста. И вокруг поблекли краски и уменьшилась разница между чёрным и белым.
Взяв в магазине «продвинутого» и «правильного» и вернувшись в пустую хату, Миха тупо уставился в телевизор. Передавали новости, повседневно-привычные и донельзя жизнерадостные: в Штатах - торнадо, в Японии - тайфун и цунами, а в доселе безводной чилийской пустыне Атакама зачастили проливные дожди и теперь там травка зеленеет, солнышко блестит. В Европе, как всегда - потоп, а у нас, в процветающем и благословенном Южном Подмосковье – всего лишь небольшая трёхмесячная засуха, сопровождающаяся отдельными торфяными пожарами в количестве двухсот штук, и ещё – полным отсутствием грибных дождей, и как следствие – грибов.
- Во их, бакланов, колбасит! – Сделал Миха монументальный вывод, хлебнув из наполненного живительной влагой кубка. Тут телевизор вдруг резко и как-то непривычно мигнул, а на экране нарисовалось перекошенное от ужаса бледное лицо диктора: - И вот, как мы только что узнали, комета Шайзекюбеля, что должна была по всем расчетам пройти в трёх миллионах километров от Земли, по непонятным пока причинам вдруг резко изменила свою траекторию и, расколовшись на ПЯТЬ неравных фрагментов, движется по направлению точно к нашей планете. Правительства ведущих ядерных держав уже сейчас обдумывают варианты… - В общем, и так далее. Ещё надо заметить, что слово «пять» перепуганный диктор выделил особенно чётко и с откровенно зловещей интонацией.

4

Открыв настежь окно, Миха увидел словно бы ещё более смазанный и бледный экран телевизора. Яркость и контрастность заоконного мира ещё сильнее сдали свои позиции, неуклонно стремясь к всепобеждающей размытости и серости.
Но наш герой не стал особенно переживать по этому поводу, и далее углубился в познание янтарных пивных глубин посредством всё того же клинописного кубка. А на керамическую открытку, как оказалось, можно вполне удачно ставить раскалённую сковородку с макаронами и котлетами. Хмырь-антиквар, сколько бы Миха ему не звонил, так и не отвечал: тоже ковыряется где-то на даче, наверное.
Спустя некоторое время в осознание хреновой окружающей действительности его привела часовая кукушка, с ржавым механическим скрипом отсчитавшая часы после полудня, а на самом деле – очередное роковое число: ЧЕТЫРЕ.
За окном стало почему-то непривычно темно, а после его откупоривания выяснилось, что ещё и чертовски холодно. Свежий труп собаки валялся прямо внизу, почти что под лоджией, и отсюда, с высоты трёх этажей, была чётко различима тонкая струйка крови, что вытекала из оскаленной в агонии пасти безымянного друга человека и терялась где-то в ветвистых трещинах древнего сизого асфальта. Миху пробил внезапный озноб. Наконец дошло: - А типа эта – это кольцо было типа как чека гранаты у этой, что запустила… Что запустила?
И тут же пришёл жёсткий ответ знакомого уже грозного и мрачного голоса откуда-то из дебрей подсознания: - Сам знаешь, имбецил херов, что ты запустил… – и продолжил, явно пародируя Михины замашки и интонации: - Cool! Типа армагеддец и апокалипсец – это продвинуто и клёво! Вау!
- А я… Типа мне… - Тут Михе привиделись кошмарные галактические менты, что прилетят тотчас же на жёлто-синей тарелке и повяжут его за такое вопиющее непотребство и скверное обращение с шаманскими вещами. При слове «скверное» сразу же вспомнился вчерашний пьяный сквер, где, в общем-то, всё это непотребство и началось. А потом его будут судить какие-нибудь членистоногие юристы со щупальцами и посадят прямо в чёрную дыру – бездонный межзвёздный зиндан*, из которого нету ни выхода, ни спасения. Остаётся только уповать на Отца и Сына и Святого духа – три ипостаси Всевышнего, о которых так любила порассуждать набожная и уже покойная ныне бабушка. Это три… ТРИ! – И тут Миха увидел, даже не выходя из комнаты, как люди всех рас и народов по всей Земле внезапно начали исчезать без следа прямо на ходу, не успев даже почувствовать ни боли, ни скорби от происходящего. Словно бы некто невидимый, но бесконечно мощный и жестокий решил всерьёз разобраться с человечеством: надоели, видно, мы ему.
- Но зачем?!! – Орал в своей квартире мигом протрезвевший и полностью осознавший происходящее Миха: - Зачем? Откуда же мне было знать? – Вопросил он Пространство и Время.
- А затем. – Ответил тот же грозный голос прямо из центра его воспалённого мозга: - Есть некие законы, что не позволяют Высшим Силам самим начать ЭТО. Обязательно нужен был человек, причём такой, что сначала делает что-то, а потом только думает. Ты идеально подошёл на эту роль, кстати, ещё и оттого, что твоё мышление плоско и двумерно: или свой – или враг, либо кореш – либо отстой. А ведь мир был так бесконечен и велик… И вот твоя мера его: ДВА!
И погасли в один миг огни всех земных городов, ибо некому стало поддерживать их, и где-то, скрежеща натужно, уже наступали льды, а где-то – отступали. И где-то плавилась земля под ногами ещё живых, а где-то – уходила перед хищно крадущимся морем. Мрак и безнадёжность погребальным саваном накрыли планету. И тогда мир перестал быть.
И осознав это, Миха потерял рассудок и то, что осталось от его прежнего разума, окончательно. Так он остался совсем один. А ОДИН – это ведь так мало… Ещё чуть-чуть – и он станет просто… НОЛЬ!

Эпилог.

Он висел в чёрной и неосязаемой пустоте, и рядом с ним кружился в бездонном пространстве священный кубок древнего племени, видевший все времена и народы. И тогда Некто внутри него произнёс с укором: - Что ж ты медлишь? Говори, - ведь ты далеко не первый и не последний, кто оказался здесь, в абсолютном НИГДЕ И НИКОГДА.
- А чё, типа, чисто конкретно-то сказать?
- Ну, например, что-нибудь торжественное и подходящее моменту. Про свет и тьму, например. Ты же только что, как известно, целую Вселенную весьма продвинуто кокнул…
Миха отчаянно тормозил часа этак полтора – если бы, конечно, в данной бездне было хоть какое-то понятие о времени. А когда, наконец-то дошло, разразился на всю округу громогласной бессмертной фразой:
- Да будет типа свет!

И стал типа свет. И увидел Миха, что это продвинуто и клёво.

Денис Елисов
23.09.2002


ОМУТ
(Бессмысленное зверство)

Большинство идиотских историй случается, как правило, спьяну.
Личные наблюдения автора.

1

Женя Борисов с самого, что ни на есть раннего детства терпеть не мог механические устройства, ну просто на дух их не переносил: боялся свирепых и устрашающих орудий труда, изваянных человеческой рукой – уж слишком они похожи на оружие. Ведь простой садовой лопатой, при умелом обращении, можно уложить изрядно людей; в лучшем случае – покалечить. А уж такая мощная штука, как бульдозер – та и вообще способна воплотить в отдельно взятом городке пейзаж из второстепенного заокеанского фильма ужасов: дымящиеся пыльные развалины вперемешку с неопознанными органическими останками.
И механизмы отвечали ему взаимностью: ненавидели его всеми фибрами своих рычагов, шестерёнок, транзисторов, микросхем, и прочих причиндалов, составляющих самую суть машины, - электронной ли, просто механической, или гибрида того и другого – не важно. Даже такое, казалось бы, нехитрое приспособление, как грабли – и те норовили всяким удачным случаем улечься прямо под ноги, - чтоб, когда он наступит, гулко и внятно оходить его деревянной ручкой по пытливому мальчишескому лбу.
Особенно хорошо запомнился Жене несчастный случай из детсадовской жизни в пятилетнем возрасте: игрушечный экскаватор на батарейках вдруг перестал слушаться кнопочного пульта, болтавшегося на длинном чёрном шнуре, и направился куда-то по своим таинственным механическим делам. Как выяснилось почти сразу же – недалеко, а именно – к розовому нежному мизинцу, робко торчащему из выреза дерматиновой детской сандалии. А потом был отчаянный визг, плач, и дикая боль в самом кончике левой ноги: игрушка-убийца впилась зубастым ржаво-отточенным ковшом в носок сандалии, до кости распоров мизинец у самого основания.
Спустя десяток дней из-за нагноения и начинавшейся гангрены, пальчик малышу пришлось ампутировать. Операцию делали под наркозом, но аппарат для наркоза совсем немножко поломался, выдав отчего-то гораздо меньшую дозу дурманящего зелья, чем полагалось, и в результате Женя пришёл в себя в самый ответственный момент. То есть во время непосредственного процесса ампутации и зашивания маленькой розовой культяпки. Ощущения, наглядно проявившиеся в этот момент, на всю жизнь закрепили в сознании и подсознании Евгения Борисова условный рефлекс отвращения к всевозможной электронике и механике.
В дальнейшем детстве его несколько раз до потери сознания била током стиральная машина, напрямую подключённая к водопроводу; и что самое интересное – находилась она через стенку у соседей, а те – ухитрялись включать её именно в тот момент, когда Женя принимал душ. И никого в подъезде ни разу током не било через воду, не считая несчастного подростка…
…В выпускном классе, во время производственной практики неожиданно лопнувшая фреза оставила ему уродливый шрам наискосок через весь лоб… Про грабли на сельхозработах уж вообще умолчу.

2

…Всякий раз, проходя возле этого пятачка на углу дороги, он видел машины, выстроившиеся попарно и слегка наискосок улицам. И всё время они отчего-то казались ему хищными голодными щуками, застывшими в прозрачных глубинах омута между колеблющихся водорослей, и ожидающими добычу, нетерпеливо подрагивая рыжими плавниками. Да и сам пятачок этот весьма смахивал на тихий такой, и с виду безобидный асфальтовый омут: идёшь прямо – парк, направо – лес, в остальные стороны – город, а посередине – не совсем ровный прямоугольник, вымощенный гудроном вперемешку с решётками ливневой канализации. Вот захочет неожиданно кто-нибудь тебя там кокнуть – так милицию не дозовёшься, всю глотку сорвёшь… А машины были все как одна: - с затенёнными стёклами, и когда они стояли хищным строем на этом пятачке, внутри них мерещилось ему некое угрожающее и зловещее шевеление: видимо внутри салонов вовсю копошились и натужно перекатывались какие-то неведомые чудовищные организмы. По ночам в парке пьяно орали местные гопники, что ещё больше нагнетало нездоровую и плотоядную атмосферу этого места. Омут нетерпеливо ждал… И однажды пришёл-таки его час.
В эту ночь он возвращался с дружеской гулянки, что они с друзьями устраивали минимум раз в месяц. Гулянка называлась «День Мужика» и проводилась, как правило, двадцать первого числа: во-первых, потому, что в этот день выдавали аванс на комбинате, а во-вторых, потому, что само число 21 знаменует собою количество щупальцев, отличающих настоящего мужика от иных всевозможных млекопитающих. Была также и ещё одна довольно-таки весомая причина: 21 – это три семёрки, то есть портвейн такой. Его вот сегодня и пили.
Первая машина настигла его ещё возле стадиона – почти за квартал до щучьей асфальтовой заводи. Она задела не сильно – так, чиркнула лишь слегка по самому краешку чёрной замшевой куртки. А после – некто внутри её, вдруг резко дал по газам, и чёрная лакированная «Ауди» со скрежетом и противным визгом растворилась в сизых клубах продуктов собственной жизнедеятельности, и в ночном полумраке улиц. Порыв ветра донёс резкий химический аромат горелой резины. Будь у него тогда хоть какая-нибудь возможность соображать – не на троих-четверых, как до этого, а мозгами, - он понял бы, что это – только первое предупреждение. Ведь любая уважающая себя змеюка сначала шипит: мол, бойся меня, я смертельно ядовита, - а лишь потом только кусает. Они давно ждали его, эти машины…
Он прибавил шаг: даже одурманенный алкоголем, организм почуял недоброе, и поспешил обезопасить себя самым доступным в таком случае способом – бегством. И зря он это сделал – проезжавший мимо как раз в этот момент тёмно-зелёный милицейский «Газик» вдруг решил, что этот немотивированный вроде бы переход на полушаг-полубег - неспроста, и поехал параллельно его пути, чуть ли не заскакивая колёсами на газон. Из-за мутноватых стёкол кто-то угрожающе размахивал здоровенным кулачищем. Включилась синяя мигалка, и чуть позже, прокашлявшись, сирена.
Перспектива знакомства с городскими представителями власти его явно не радовала. Бежать со всех ног – вот единственное решение, ведь неподалёку, за углом стадиона – лес до самой Оки, и, поди, попробуй там, в дебрях кого поймай!
В этот момент из переулка, ощерившегося мрачной асфальтовой перспективой, вынеслось нечто огненное и стремительное – он резко прыгнул вверх в эти ускользающие секунды, так, что основной удар бокового зеркала пришёлся лишь на ботинки и нижнюю часть левой голени. Впрочем, этого хватило, чтоб упасть на ноги не по-людски. А вот по-кошачьи, на все четыре лапы, это вполне получилось. Опьянение куда-то ускользало, и как-то незаметно пропало совсем. Жёлто-рыжая «Вольво», чуть было не сбившая его, едва не столкнувшись секундою ранее с «Газиком», успела всё же увернуться от каменной ограды стадиона. Снова завизжали тормоза, и запахло палёной резиной.
И снова – отчаянный бег. Теперь сзади уже три озлобленных и беспощадных механизма, плюющихся горячим маслом и сизыми выхлопными клочьями: к «Газику» и «Вольве» присоединился кофейного цвета «Мерседес», - так любимый местными нуворишками и нуворюгами. Он подоспел откуда-то сзади, как раз в тот момент, когда остальные преследователи перестраивались, чтобы правильно организовать загонную охоту.
В омуте его уже ждали: синяя «БМВ», вишнёвая «Девятка», и чуть поодаль – «Фольксваген» какого-то мутно-блестящего неопределённого цвета. Служебные ворота парка, несмотря на поздний час, оказались распахнуты настежь, и сквозь их арматурную решетчатость можно было смутно различить где-то в конце тёмной аллеи приближающуюся очередную механическую мерзопакость с каким-то жутким приспособлением впереди, и от крыши до самых колёс выкрашенную в кроваво-красный цвет.
Когда машины совсем уже загнали Евгения Борисова в омут, наконец-то выяснилась и окончательная природа той железной хреновины, что неумолимо и злобно надвигалась из мрачно-затенённых, и оттого особенно неприятных глубин парковой аллеи. Это оказался снегоотбрасыватель, и впереди его красовались красные, покорёженные и щербатые шнеки, а между ними – с натужной упрямой силой проворачивающийся вал с отточенными ножами. Чем-то вся эта механика напоминала жевательно-раздирательный аппарат некоего особенно извращённо-хищного и уродского насекомого.
Тем временем газик аккуратно подкатил сзади и начал упорно подталкивать Евгения бампером в спину – точно на снегоуборщика, который уже приподнял свой размозжительный прибор на гидравлических трубах и шлангах, плотоядно прицеливаясь Борисову точно ниже пояса. А остальные машины уже сжимали смертоносный обруч, выдавливая жертву прямо на кровожадно вертящуюся корявую механику. Парой мгновений спустя, шестисотый «Мерседес» - всею силою своих многолошадиных возможностей, кинул Борисова прямо в пасть Красного Снегоуборщика. Его мяли и пережёвывали долго…
А изуродованной головой, окровавленной и нетрезвой, оставшиеся при этом механизмы, сыграли в мотобол, жуткую и беспощадную игру, где призом явится отрубленная башка.

Денис Елисов, 3. 05.03


ЕДИНСТВЕННОЕ ЖЕЛАНИЕ

I

У насекомых из гусеницы получается бабочка,
А у людей наоборот: из бабочки – гусеница.
А. П. Чехов. Записные книжки.


Никто и не заметил, когда и как на краю площади, ближе к больнице, появилась эта невзрачная палатка. Особенно удивляла вывеска на ней:
ИНОЗЕМНЫЙ ФАКИР.
ОЦЕНКА И ИСПОЛНЕНИЕ ЕДИНСТВЕННОГО ЖЕЛАНИЯ.
Вход бесплатный.
Стоял тёплый апрель, и в центре города, в скверике за площадью, расположилась главная тусовка окончательно сдуревшей от весны, гормонов и безделья местной молодёжи. Одета эта тусовка была на удивление одинаково, так что казалось, все они насижены, вылуплены и выпестованы под щедрыми лампочками неведомого гигантского инкубатора.
Там пили вечерами пиво людские особи обоих полов, ближе к закату переходя на водку. Кто-то постоянно терзал расстроенную гитару, и гнусавым фальцетом пытался выдавить из себя что-то про Таганку, - ту самую, где ночи полные огня. Впрочем, ночи полные огня были и в том сквере. Просто тюремные фонари успешно замещало стандартное трупно-синее городское освещение, а роль часовых исполняли чинно прогуливавшиеся меж белых лавочек стражи порядка. Часам так к десяти-одиннадати вечера водка и пиво, как правило, допивались, – и начинался сбор средств на «догонку», плавно переходящий в лихие разборки с отказавшимися скинуться. А порою и просто с первыми же встречными. Всё это сопровождалось пронзительным женским визгом, площадным матом и переливчатыми трелями милицейских свистков под резвый перестук дубинок. Над сквером красовался транспарант с коряво намалёваннми пауками, змеями, скорпионами, и ещё какими-то ползучими гадинами. Меж рисунков – лозунг:
«ПРИЕХАЛ ЗООТЕРРАРИУМ!»
Что ж, судя по тому, что под транспарантом творилось в рахитичном свете фонарей, - он описал действительность: зоотеррариум и правда приехал. И мало того, что приехал – он уже изначально существует здесь: со дня основания данного человеческого поселения.
Скучно было в городе тёплыми вечерами, и появление загадочной палатки внесло некое оживление в ежевечернюю пивную рутину. В первые часы её аккуратно обходили стороной, пугаясь непривычной для обывателей халявы. Но был и второй вечер, когда одна из особо буйных и как следует остаканившихся компаний, обратила на возникшее строение своё особенно пристальное внимание:
- Гля, Вован, будку поставили…
- Где?
- А во, смотри! – упакованный в чёрную лоснящуюся шкуру Димастый указующе простёр руку вдаль - как Гай Юлий Цезарь на римском форуме.
Вован внимательно прищурился, и спустя пару минут наконец-то узрел искомое:
- Ух, ты! А там ещё и сверху что-то написано. Ща зачту: Фэ-а-кэ… Во, гля! Там факер сидит!
- Мазэфакер?
- Не… Просто факер. Мозги людям трахает. Те думают, что халява, а он им берёт, и…
- И чё, типа, он им? – Присоединился к диалогу бритый налысо с чёлочкой Гыга, разя во все стороны несвежим пивом.
- Да ничё, иди бухай. Вон Мотя с Дэном тебе сигналят.
Гыга спешно удалился допивать пиво, так как Мотя с Дэном притащили из гастронома портвейн «Три Топора»: нужно было сначала выжрать всё своё, а потом ещё и обормотушиться на халяву. Оставшиеся двое, спровадив ненужного и чрезмерно пьяного собеседника, продолжили занимательный разговор. Начал Димастый:
- Вот ты поступай, как хочешь, а я лично пойду прямо сейчас в эту палатку загляну. Чисто типа из любопытства. Мало ли что там: может этот факер не только мозги трахать умеет, но ещё и желание исполнит?
- Ну иди-иди. Нынче капитализм на дворе, и никакой халявы не бывает. Все жизненные блага либо зарабатываются, либо разворовываются. А ты всё в сказочки про джиннов веришь. Аладдин ты наш поддатый.

II

У насекомых из гусеницы получается бабочка,
А у людей наоборот: из бабочки – гусеница.
А. П. Чехов. Записные книжки.


Изнутри палатка выглядела не менее убого, чем и снаружи: пол выстелен изрядно потоптанными и кое-где уже лысыми коврами со следами былой изысканности. Сверху неправильной кучей громоздились лоснящиеся подушки, и виднелся в облаках, пропитанных гашишем, медный, в чеканке, кальян с длинным кожаным шлангом. По стенам, также задрапированными коврами, дымили потолок древние масляные светильники. - Да уж, обстановочка… - Мелькнула шальная мысль у первого в этом городе посетителя. И тут он посмотрел, чем оканчивался дымопровод (или глюкопровод?) у наркотического кальяна. Шланг упирался мундштуком в смуглое лоснящееся лицо с расширенными навыкате глазами, и обрамлённое разноцветной махровой чалмой – видимо, намотанной из старого банного полотенца. Факир где-то с минуту вглядывался в глаза, а точнее говоря, в самую сущность двадцатилетней души, щедро приправленной пивом:
- Салам алейкум, о достопочтенный юноша по имени Димастый-ибн-Не-знаю-как-твоего-батьку-зовут; – смуглое лицо с бульканьем и хлюпаньем затянулось, выпустив секундами спустя густое облако с запахами степи и жжёных перьев прямо в лицо собеседнику: - С каким единственным желанием посетил ты мой скромный шатёр?
- Я просто хотел сейчас… - начал было Димастый, а у самого в голове вертелось: - У-у, блин, Восток! Кальян… Гашиш… Гарем… - Гарем!!! – завопили в его голове, и ниже, соответствующие весенние гормоны, и он неожиданно продолжил:
- Я не то, что хотел, я и сейчас, и вообще всё время – хочу Мисс Вселенную!!!
- Это и есть твоё желание? – факир, или кто он там, снова заглянул Димастому прямо в душу, - через глаза, минуя мозг: - И ты в этом окончательно уверен?
- Да! Хочу!
- Ну что тебе сказать, о неумный и неуёмный отрок? Ты сам видел надпись на моём шатре: оценка, а лишь потом - исполнение. Воистину как похотливый ишак поступил ты, Димастый-ибн-Кто-то, разменяв единственный шанс свой на воплощение халявной случки. Такое и лесные хвостатые обезьяны умеют, не говоря уж о грязных свиньях; – при последнем слове факир брезгливо поморщился: - А ты ведь считаешь себя разумным существом. Человеком. Ладно, иди с миром.
- А… А желание?
- Вселенная велика, о возбуждённый не в меру самец человека… Так иди домой, и не удивляйся!
Тут Димастый, и сам не заметив как, оказался уже за дверью с дальней стороны палатки, и, едва обойдя её, нос к носу столкнулся с поджидавшим его Вованом. Тот сразу же начал допрос, ехидно ухмыляясь уголками рта:
- Ну чё, все мозги тебе там пропёрли, или ещё мозжечок остался?
- Кажись, все.
- А желания на халяву, наверное, не исполнили: что-то радости и счастья в глазах не видно.
- Он мне сказал, что… - тут Димастый подумал, что говорить такого не следует, но, так как на дворе апрель, то: - А ты бы сам сходил, поспрашивал! Чё я тебе, типа кролик, что ли? Он мне поведал страшную тайну, и сказал, чтоб я молчал под страхом лютой смерти! А про тебя он сказал, что поведает тебе другую страшную тайну: сколько тысяч баксов, типа, можно…
Волшебное заклинание «Тысячи Баксов» моментально зажгло хищный алчный пламень в заплывших юным жирком свинячьих глазках Вована. Резко отпихнув продолжавшего что-то бормотать Димастого, он решительным шагом направился к пресловутой палатке, с явным намерением проникнуть внутрь и учинить там разборку:
- Щас я, типа, я его там поставлю на баксы! Ишь, мозгофакер какой, гля!

III

У насекомых из гусеницы получается бабочка,
А у людей наоборот: из бабочки – гусеница.
А. П. Чехов. Записные книжки.


Изнутри палатка выглядела гораздо опрятней, ухоженней, и даже намного просторней, чем снаружи: пол выложен тщательно, до блеска, натёртым ароматной мастикой паркетом, на стенах стройным плотным частоколом красовалась пластиковая «вагонка», расцветкой и узором имитирующая красное дерево. А в углу, под широким окном, прикрытым белым жалюзи, идеальной и строгой геометрической конструкцией высился офисный компьютерный стол, со всей соответствующей техникой на нём, включая детектор подлинности банкнот и их счётчик. Даже при ярком ослепительно-белом свете, лившемся с подвесного потолка, видно было, как за жалюзи мелькают и переливаются разноцветные неоновые огни.
Внимательно и оценивающе осмотрев офис, Вован, где-то минуту спустя, наконец-то встретился глазами с сидевшим за столом элегантным и подтянутым господином. В том, что это именно «Господин», а не «Гражданин», скажем, или, не к ночи будь сказано, «Товарищ», - оробевший внезапно Вован не усомнился ни на йоту. Насквозь просверлив его душу глазами, хозяин конторы нарушил молчание:
- Мы и наша фирма рады видеть Вас, уважаемый Вован Витальевич Калита, в нашем маленьком офисе. – Господин сделал маленький глоток кофе из чашечки, предложив такую же и собеседнику: - Однако перейдём к делу. Мы осведомлены, что Вы намерены взять у нас бессрочный кредит в виде исполнения Вашего единственного желания. Так?
- Так.
- Тогда скажите же нам его, пожалуйста! – и элегантный господин по-заокеански улыбнулся слегка растерянному Вовану: во все имевшиеся зубы, но без малейшего проявления каких-либо сердечных чувств.
- Мне хотелось бы для начала несколько миллионов долларов либо евро на именном счёте в Швейцарии. А всё остальное, что необходимо по жизни, я и так себе приобрету.
- И только-то? А вы точно уверены, уважаемый, что Вам это действительно нужно?
- Да! Хочу! Вот только что Вы потребуете в залог?
- Ну что Вам сказать, Вован Витальевич Калита? Вы сами видели рекламный слоган над дверью нашего офиса: сначала оценка, и лишь потом – исполнение. Вы поступили крайне самонадеянно, разменяв свой единственный шанс на кипы раскрашенной бумаги. Ведь они, миллионные счета эти, лишь средство для обеспечения телу повышенного комфорта. Всего лишь телу. А ведь у тебя, Вован, вроде бы, должна быть и бессмертная душа… Её, что ли, в залог собрался? Впрочем… - слегка изменившийся хозяин палатки снова просверлил глаза Вовану, и брезгливо поморщился: - Какая у тебя, к Эмвээфу, душа? Давно на баксы разменял, и стал как эти – за океаном… Там тоже всё во благо тела. Животное. Проваливай отсюда. Ты мне неприятен.
- А чё с желанием?
- А что твоё желание? Исполнить его для меня - значит явить миру ещё одного напыщенного и самодовольного жлоба, не исполнить – сам где-нибудь стащишь, людей пустишь по миру… Иди. Вселенная бесконечна, она тебя рассудит.


IV

Часть пещер, земных пустот и провалов
Можно объяснить тем, что зарытые в землю таланты
Пробили-таки себе дорогу.
Анатолий Анисенко

- Ну, гля, дела! – Только и сказал Вован ждавшему на лавочке приятелю.
- Чё он сказал-то тебе?
- А то сам не знаешь! - Мрачно осклабился пострадавший от офисного работника, и многозначительно повертел изъятой из кармана мятой купюрой: - Сбегаешь?
И в этот момент в районе сквера появилась ещё одна фигура, не менее подшофе, чем все там присутствовавшие на данный момент, - не считая, конечно, бабушек, охотившихся за пустой стеклотарой, да нескольких детей дошкольного возраста, игравших неподалёку. Хаотично перемещаясь между белыми лавочками, фигура кое-как доплелась до окрестностей факировой будки, и опрокинула заднюю часть туловища на свободное, крашеное белой нитрокраской деревянное пространство. Это был Сергей Летунов, местный хрупинский поэт. Вернее сказать, поэтом он считал себя сам, да и то, - только до тех пор, пока на каком-то собрании городского литобъединения «Истоки» все остальные местные поэты не поведали ему, что он глубоко ошибается. (Подробней об этой омерзительной истории смотри рассказ «Трость Фразибула» данного сборника). А если, короче говоря; - то ему просто в неприятной форме грубо высказали всё, что думают о нём его коллеги по цеху, и вообще: – стихи нужно писать о местных струящихся речках, церквах и берёзках, а не про непонятных гуннов да лунатиков, как он.
Тотчас же у Сергея появилось другое увлечение и пламенная страсть – С2Н5ОН в любом виде и консистенции. Запой длился уже второй месяц, и завсегдатаи сквера давно выучили корявую походочку неудачливого поэта, имевшего горе просто родиться не в то время, не в том месте, и не в том окружении. А вот, кстати, интересно, почему - если кто-либо деревенский в ссоре с головой – то называется именно дурачок, а городской – то обязательно сумасшедший? Это я к тому, что местные скверовы заседатели весьма любили подшутить над Сергеем Летуновым: налить ему портвейна в пиво, подвесить нецензурную табличку на спину, или сделать ещё какую малодостойную пакость.
Тем временем Димастый вернулся из гастронома с приличной порцией пива, и увидел на соседней лавочке полупьяного поэта:
- Вован, глянь-ка кто сидит!
- Чё, я типа, Летуна-бухарика ни разу не видел, что ли?
- Да я не про это. Пойдём-ка его в будку к мозгофакеру закинем. Вот смеху-то будет!
- А чё? Это идея!
Короче, так они и сделали.
Изнутри палатка выглядела весьма необычно: пол был аккуратно выложен струганными досками, тщательно подогнанными друг к другу и отполированными до блеска безо всяких следов лака или мастики. Они потемнели от времени, как впрочем, и стены, - тоже из тёмных досок, и тоже полированные. Прямо напротив двери открывали вид на какие-то скалы с лесом - три узких и стрельчатых готических окошка. А в правом углу гордо высился мощный дубовый стол с резьбой и массивным бронзовым подсвечником на нём. Но самое интересное находилось под потолком: на изрезанном и расцарапанном когтями насесте дремал и, образно говоря, клевал носом, - нет, клювом, конечно же, – огромный до неестественности ворон с сединой на перьях. Хозяин ворона, длинноволосый, бородатый и также седой, находился здесь же, за столом, и писал что-то примитивной ручкой, сделанной из гусиного пера, то и дело макая её в фарфоровую чернильницу. Наконец он оторвался от рукописи, и посмотрел Сергею точно в глаза, а сквозь них – прямо в душу:
- Я ждал тебя, Сергей Летунов. Не сегодня, так завтра, – но ты обязательно явился бы сюда.
- ???(недоумённый мимический вопрос, сопровождаемый пьяной гримасой)
- Природа не терпит вопиющего свинства, и даже если кто-то отбрасывает её Дар, она хватает таких типов за шкирку, и всё равно приводит куда положено. Иначе мир давно развалился бы ко всем демонам. Но даже в таком виде, надеюсь, ты скажешь мне слова, которых я ожидаю от тебя.
- ???
- Здесь сегодня уже побывали некоторые весёлые субъекты. Кое-кому из них этой ночью будет ну просто чертовски весело. А от тебя я жду Единственного Желания, пусть ты и пьян откровенно свински. – сидевший за столом брезгливо поморщился, продолжив: - Шанс выпадает не каждому, помни это. Не обманывай Судьбу. Говори!
И с этими словами маг снова впился взглядом в проспиртованную душу Сергея. Тот недоуменно икнул, и, пустив слюни, наконец-то выдавил из себя:
- Я хочу твёрдо владеть всем своим телом. Прямо сейчас.
- И только-то?
- И разумом тоже владеть, - Сергей снова икнул: - Сейчас и абсолютно. На все сто процентов.
- А ты в этом точно уверен? – Маг был искренне радостен, впервые за последние два вечера.
- Да! Хочу!
- Так будь же по-твоему. Ты сказал! – И после этих слов с обликом Сергея начали происходить необратимые изменения, а комната наполнилась сиянием. Прищурив веки, чтоб не выжечь глаза, смотрел на это иноземный маг, а если быть точнее – факир (Функциональный Агент Коррекции Истинного Разума). Во многих городах, во многих мирах и вселенных он уже мириады раз видел процесс рождения полубога. Когда сияние утихло, но не исчезло полностью, тот, кто при жизни был Сергеем Летуновым, внимательно посмотрел на мага, - и маг, не выдержав, отвёл взгляд.
- Спасибо. – Сказал Новорождённый: - Я знаю теперь, кто ты, кем создан, и какова твоя миссия. Прощай - и продолжай так же. Мне пора. Меня ждут равные: – там, среди звёзд. И, кстати, ты это здорово придумал – притащить с Канопуса для того полудурка настоящую Мисс Вселенную! Пускай потешится на здоровье… - И с этими словами он растворился в воздухе, – только озоном дунуло.
Эпилог.
Тело Сергея нашли следующим утром на пустыре, что за сквером – опознала случайная прохожая соседка: вон он, алкаш наш, валяется! Он лежал, запрокинув голову к небу, а в руке его была почему-то самая настоящая античная лира с беспощадно изорванными струнами. Но самое интересное обнаружилось в морге: когда труп раздели, изумлённые санитары увидели за его спиной переломанные белоснежные крылья, таившиеся доселе под пиджаком. При вскрытии же случилось вот что: на самом темечке у Сергея блистал широко раскрытый от ужаса третий глаз, сердце оказалось шестикамерным, но, что самое удивительное – мозг его содержал вдесятеро больше извилин, нежели у стандартного городского обывателя. Врачи шокированно переглядывались…
Тем же днём из столицы прибыли некие особо уполномоченные личности на специальной машине, которые взяли со всех врачей расписки, погрузили труп в холодильник, таившийся в кузове, и вместе с ним укатили в неизвестность.
Это была маленькая прощальная шутка Поэта, Ушедшего К Звёздам.

Но это ещё не всё. Той же ночью в психиатрическое отделение местной больницы поступил Дмитрий К, двадцати лет, с ярко выраженным алкогольным психозом. По его показаниям выходило, что его преследует по пятам неописуемое полупрозрачное существо, которое способно менять форму и проникать даже сквозь бетонные стены. Существо заявило ему, что оно – точней она - это сама Мисс Вселенная-49562цикла от зарождения какого-то галактического содружества. Пациент был сразу же осмотрен, помещён в специальный бокс и полностью обездвижен. И тогда она прошла к нему сквозь стену…
А что же маг-факир?… Он будет искать долго, перемещаясь из города в город. И всякий раз, ставя свою будочку на пару суток, он тщательно отведёт глаза очередным бдительным городским властям, и те воспримут её как должное. Может быть завтра, может быть через год, он снова найдёт Того, кто скажет ему своё Единственное и Истинное желание.
Ведь и на помойке иногда вырастают поразительной красоты розы. И главное – не позволить им засохнуть.

29.04.03. Денис Елисов.


ЭКЗОРЦИЗМ: ИЗГНАНИЕ ИЗ СНОВ

(Окончание последней беседы с некими горожанами)
…Вселенная – просто сон Будды.
Пожалуйста, не будите его…
Из постулатов восточных религий.


…И тогда я стал больше времени уделять снам, нежели поднадоевшей постылой реальности, – проще говоря, - убегал в них от мира. И постепенно из снов этих, как из разноцветных кусочков мозаики, создалась где-то в подсознании новая, более красочная реальность, ибо сновидения были цветными и яркими: первозданный мир, наивный и юный. Даже имя ему я нарёк, изменив слегка название родного города. Я бродил там, среди счастливых и беззаботных людей, - и вместе с ними дружил, любил, грустил (ведь такая эмоция тоже необходима), а чаще – просто радовался жизни.
Но так продолжалось недолго. Однажды в мой беспечный сон проникло Оно, - его я всегда оставлял в потаённых чуланах и сейфах беспечно путешествующей души: всё своё обывательское равнодушие, лень, вялую безжизненность – весь воплощённый Хаос, что безмолвно таится в каждом из людей. В тот вечер меня жестоко оскорбили, и Хаос проник в сны вслед за обиженной, но всё-таки беспечной душой. Он ворвался, нарушив первозданную гармонию, безликий и страшный, в форме серого ледяного Нечто , - и растворился в этом мире, проникнув во многих и многих, населявших его. Он вселялся в бродяг, превращая их в кровожадных двуногих выродков, – и расправлялся с невинными зверями, гулявшими под ласковым летним солнцем . Тогда я создавал в этом мире поэтов, художников, музыкантов, - да и просто добрых гениев, несущих людям красоту и гармонию – он расправлялся и с ними, обернувшись некоей тупой, жестокой и безжалостной силой, - воплощённой Тростью Фразибула . Иногда их – хоть кого-то из этих жертв – всё же удавалось спасти …
Тогда, чтоб устрашить его, я рискнул попробовать некромантию: – к ужасу окружающих, в коих была часть того же Нечто, поднял из гроба труп, - и явил его на поминках, всего в могильной земле, и со страшным оскалом на лице . Но как можно напугать равнодушный ко всему безликий Хаос: - тот просто ответил цинично-жестокой смертью прозревшего истину человека . А ещё чуть позже – жуткой вивисекцией и вообще случайного прохожего – чтоб показать: мой сотворённый мир – это ничто, сон, фикция, где даже механизмы могут ожить и сыграть в мотобол отрезанной головой .
Я стирал целые семьи, заражённые безликостью, оставляя лишь избранных, не тронутых пока холодной ладонью Хаоса . Я разрушил этот мир рукой одного из носителей равнодушного и злого неприятия, обывателя до мозга костей, – но он же сам и восстановил его в ещё более отвратительном виде, – хотя я и понадеялся на него: мол, исправится … Осмотритесь: здесь уже не Свет и Тьма, – а типа свет и типа тьма, и вы сейчас не живёте, - а типа живёте. Впрочем, и раньше типа жили…
В последнее время мне уже просто страшно появляться здесь: из уютного радостного убежища мой мир превратился в убогую и до идиотизма ублюдочную карикатуру истинной Реальности. С беззаботной улыбкой теперь по улице не пройдёшь: встречные просто волками взбесившимися глядят, того и гляди - в кадык вцепятся. А может, им просто завидно, что кое-кому - просто хорошо вот так гулять по улице ласковым летним вечером, а не мрачно ползти куда-то, глядя тупо под ноги, на земную грязь - по своим мелким убогим делам.
Однажды я оказался здесь, у вас, во время очередного местного праздника. Знаете, - словно бы попал в какое-то злое и непонятное продолжение «Властелина Колец». Причём, такое, где орки ни с того ни с сего вдруг ворвались в прекрасный эльфийский град, - и теперь, злобно озираясь, они шляются по цветущим зёлёным аллеям, тупо накачиваясь пивом. Видимо, размышляют, с чего бы поудачней начать тотальный погром и разврат. Вот такие лица носят ныне ваши сограждане: – увы, стало модно быть агрессивным идиотом при деньгах. Праздник тот закончился донельзя загаженной площадью: от битых пивных и водочных бутылок просто ступить стало некуда. Орки отдыхают…
-…А теперь вы меня вычислили… Но что навело вас? Впрочем, отвечаю с неизмеримой грустью: я знаю, что; вернее – кто. Хотя оно и не «кто», и не «что». И оно стало вами. Вселилось.
- Что, экзорцист , говорите, нашёлся? – Нет, - это вы экзорцисты, изгоняющие меня из собственного мира. Вот только я не дьявол. Но и не бог… В этой Вселенной я был просто Силой, без знака «плюс» или «минус». А теперь меня выселяет Ничто, - впрочем, слегка одушевлённое – если так можно сказать о воплощённом Хаосе…
- Говорите, лечиться надо? А сами исчезнуть не боитесь в результате этого, так сказать, лечения? Да и зачем лечиться? – Я просто прикажу себе навсегда забыть о подобных снах – и ничего этого больше не будет…- Кстати, - что это вон там, за Окой? Лес? А за лесом? Не знаете? Не бывали? Так вот, - там нет ничего. Вообще. Край Мира. Пустота. Потому, что я и сам не знаю, что там. Не придумал ещё… - Ах, Москва? – её-то вы помните из моих же личных воспоминаний, да и то не всю. И карту мира, и Луну, и Солнце – тоже оттуда же.
А как вы себе представляете арбузолитейное производство? – Вон он, комбинат ваш, гордость района, дымит. А чего дымит-то? – Арбузы же вроде как на грядках растут. Они ещё бахчами называются, грядки эти специальные… - Секретный, говорите? – Кто: завод, - или арбуз? – Что-что? – А… Ну-ну… Это самоуспокоением называется. Кстати, - а как это сновидение может успокаивать само себя? Глюк, убедительно внушающий другому глюку, что оба они на самом деле не глюки?
Картинку однажды видел: на листе бумаги нарисована рука с карандашом, рисующая такую же руку с карандашом, - а та, в свою очередь, рисует первую руку. И стало мне интересно: а у кого же тогда ластик, чтобы всё это стереть к чёртовой матери?
- …Так вот, в данном хреновом случае – ластик у меня. Я просыпаюсь навсегда – и прощайте! Но напоследок скажу: как же безысходна жизнь, если человек даже во сне не может творить собственные миры! Обязательно в них проникает какая-нибудь дрянь из унылой Настоящей Реальности, чтоб достать его и там! А затем – с издевкой и цинизмом выгнать из собственной сказки. Дескать, существуй, ползай, прозябай – но не рыпайся. Ты разрушитель, - но не Творец, человек… Что ж, если мои же творения говорят мне, что не Творец – так и не буду!!! Идите вы все в Ничто!!!
И я с силой, чуть не до крови, ущипнул себя за ухо.

КОДА.

Я открыл глаза, лёжа в холодном поту, навсегда теперь уже выпал в хмурое и безнадёжное осеннее утро, - где за мутным окном из сизых туч сыплет и сыплет омерзительная холодная слякоть. В комнате почти нет теней – так, плавное сгущение сумерек позади предметов: свет из окна ползёт ленивый, поблекший и унылый. Типа свет.
На кухне гремит кастрюлями законная половина, нудно и монотонно, но с неким садистским упоением отчитывая при этом малолетнего сынишку. Типа жена.
На прикроватной тумбе брошен растрёпанный журнал. Наискосок видны обрывки строчек в нём: « -родские особенности развития культуры современного типа. Жизнь ещё не так при-». - Что ж, всё верно до абсолютных мелочей: жизнь ещё и не так… Типа жизнь.
Вот в чём ужас возврата в реальное мироздание: здесь всё настоящее, весомое и неуничтожимое, ибо материя – вечна. Вечна и незыблема, как и закон сохранения всепоглощающего ублюдства. И серо мерцающий силуэт Безликого в дальнем углу – тоже весьма прозаичен, весом и материален… - Но ведь его же нет… Он же… Он же – это просто…
- Проснулся? – спрашивает он, подойдя ко мне ближе, и почти нависая над кроватью. – Сейчас я тебя навсегда излечу, - говорит Безликий, кладёт обжигающе-ледяную руку мне на лоб и медленно растворяется в моей сущности без остатка…

P.S.

Больше мне не видятся красочные сны, куда можно убежать на недолгое время – от последнего вопля запоздалого гуляки – и до назойливого электродребезга телефонного звонка. Я забыл навсегда – как это: творить новые миры. И самое главное: - я больше не пишу стихов. Не тянет как-то: и без них хорошо да сытно. Теперь я просто сплю.
Вот, собственно, и всё.

Денис Елисов.
04.09.2003.


Содержание: | Ухмырье | В Сумерках Разума | Провинциальные Хроники | Злые Песни Подмосковного Леса | Бордюристан | Рассказы | Стихи | Поэмы | Нид | Статьи | Тезисы и афоризмы | Творческие люди вокруг |

 

Главная | Автобиография | Содержание | Изображения | Гостевая
 
  © Все права принадлежат Денису Елисову; Использование информации с сайта бех ссылки на источник запрещено      Designed by Dieman